Седьмой сын (сборник)

— А-а-а, — понимающе протянул директор, нахмурив рыжие кустистые брови. — Трудно совмещать?

— Да не так, чтоб трудно, но учитель попался вредный. Из-за пяти ошибок в диктанте он может так вымотать душу, что от любой грамоты откажешься…

— Да, грамматика — штука крутая, — с усмешкой сказал директор. — Бывали и у меня с ней неприятности…

— Хоть мне и неудобно, Николай Иванович, — продолжал Синельников, но прошу вас, на этой записке припишите сбоку, что читали ее и примете меры…

Синельников протянул директору записку.

— Это, чтоб отстал от меня учитель. Он вас несколько раз вызывал, но я не передавал вам, — говорил Синельников, виновато улыбаясь и глядя в лицо директору. — Нас по заводу больше семидесяти человек учится. Если из-за каждого будете ходить на собрание… что вам больше делать нечего?

— Двойку получил, значит, — промолвил директор, прихлопнув записку ладонью. — На родительское собрание зовут. Семьдесят сыновей — семьдесят родительских собраний, — усмехнулся директор. Он недовольно нахмурил рыжие брови и позвонил.

В дверь кабинета просунулась тщательно завитая белокурая голова секретарши.

— Парторга второго цеха… Срочно.

Голова секретарши исчезла. После минутного раздумья директор снова перечитал записку, вскинул на Синельникова рыжие брови и сердито сказал:

— Вы хотите, товарищ Синельников, чтоб я на себя взял ответственность за то, что вы не успеваете. Я должен, как вы советуете, написать на записке: «Читал, приму меры». А какие, дозвольте узнать, я могу против этого принять меры? Поставить вас в угол? Нанять репетитора? Ну, что вы молчите?

В кабинет, не постучав, торопливо вошел невысокий подтянутый человек в военной гимнастерке. Поздоровавшись за руку с Синельниковым, потом с директором, сел.

— Вот, — протягивая парторгу записку, проговорил директор. Новые обязанности, директор завода должен посещать родительские собрания. Выдумывают тоже…

— Мне уже об этом говорили, некоторые из рабочих не успевают… Парторг посмотрел на Синельникова и сказал: — Хороший вы рабочий, Синельников, отличный организатор, бригадир, как же у вас так получилось, что в отстающие попали?

— Отстающие, — протянул юноша. — Какой я там отстающий. Учитель русского языка хуже икоты, как пристанет — так и трясет… Подайте ему, видите ли, работу на пяти страницах, да без единой ошибки. В конце концов я же не в ученые готовлюсь. Я рабочий.

— Рабочий, это верно, — прервал его парторг. — Но от станка рабочего до кафедры ученого дорога не закрыта, тебе только восемнадцать лет… А потом и с рабочего сейчас спрос другой… К коммунизму идем. Посконной рубахой хвалиться сейчас не можно…

— Ладно, — прервал Синельников парторга. — Если из-за моей безграмотности мы не можем дальше строить коммунизм, я буду получать пятерки, но в цеху я буду работать на двойку…

— В цехе тебе работать на двойку никто не позволит, государственный план — это закон. Бросай школу, — сердито проговорил директор.

— Это не выход, Николай Иванович, — возразил парторг.

Белокурая голова секретарши снова просунулась в дверь.

— Какой-то учитель… Третий раз приходит… Сказать, что вас нет?..

— Какой учитель? А-а-а, говорите учитель? Пусть войдет, — приказал директор.

Секретарша бесшумно скользнула в полуотворенную дверь, и вслед за ней шагнул в кабинет мужчина в коричневом костюме. Он потянулся было к голове, чтоб снять кепи, но, глянув на директорский стол, вытянулся, подбросил правую руку к виску и четко отрапортовал:

— Старшина первого взвода пятой роты Уртаев явился по вашему… но запнулся, восторженно глядя майору Сазонову в лицо.

— Ах, вот в чем дело… теперь мне все понятно, — вставая и выходя из-за стола навстречу Уртаеву, засмеялся директор.

— Вольно… Вольно, — протягивая ему обе руки, проговорил Сазонов. — А ведь правильно я говорил, старшина, придирчивый вы учитель. Ну, садитесь. — И взяв со стола записку, спросил:

— Это ваша записка? Это вы приглашаете меня на родительское собрание?

— Я, товарищ майор, — порываясь встать, отчеканил Уртаев. — Опять же по долгу службы. Будут ваши рабочие плохо учиться — меня ругать будете.

— Знаешь что, Синельников, а ведь учитель твой прав, другому бы учителю я, может, и не поверил, но ему?..

Сазонов и Уртаев переглянулись.

— Верный он учитель, напрасно ты на него жалуешься, настоящий учвдель. Я ручаюсь тебе — он правильный учитель, сам у него был когда-то на замечании…

— Не рассказывайте, товарищ майор. В ту ночь, помните, в местечке Бурно, вы сказали мне, «кто старое помянет, тому глаз вон».

— Помню, помню… Разве забудешь, — мечтательно произнес Сазонов, и, как мотив давно позабытой печальной песни, грустная тень скользнула по его лицу.

— Мы ведь с ним давно знакомы, еще с войны… Вот случайно встретились…

Сазонов замолчал. От кабинета директора побежали длинные нити по ушедшим дорогам войны.

— Фронтовые друзья, значит, — вставил парторг осторожно, чувствуя по голосу директора, что он взволнован встречей.

— Да, как сказать, — встрепенулся Сазонов. — Особенной дружбы между нами не было.

Уртаев и Сазонов вновь переглянулись.

— Секрет, — усмехнулся Сазонов. — Разрешите не рассекречивать нашу тайну… Так я должен пойти к вам сегодня на родительское собрание? Жаль, что не могу, а было бы полезно… Я рассказал бы вашим ученикам, что им сейчас все-таки гораздо легче учить русский язык, чем вам тогда… А ведь вы в любых условиях не забывали этот язык… Я запомнил ваши слова, старшина: «Познать русский язык — это все равно, что совершить кругосветное путешествие». Да, вы правы. Книги всего мира переведены на этот язык. С этого языка весь мир переводит наши книги — учится, как перестроить жизнь на новых началах…

— Я ведь не думал, товарищ майор, что вы… что вас здесь встречу… Не знал я тогда, что вы инженер, — восхищенно проговорил Уртаев.

— Я и не был тогда инженером. Это после войны, как говорят, без отрыва от производства… Вы бы мне теперь устроили диктант.

И оба засмеялись…

— Так вот какое положение, — меняя тему разговора, озабоченно сказал директор. — У меня сегодня собрание. Видите ли, некоторые мои инженеры говорят, что наш завод, дескать, относится к нерентабельному производству. Не то что пивзавод или консервная фабрика, у них, мол, прибыль видна без увеличительного прибора… Наш завод не добился пока рентабельности, а это азбука нашей хозяйственной деятельности… Вы помните, товарищ Уртаев, ту ночь? — Спросил директор и задумался. — Тогда в ту весеннюю ночь на чужой земле, когда я увидел первые машины с зажженными фарами, я думал о сегодняшнем дне… О нашем труде. О том, какая работа ждала нас впереди… Мне казалось страшным, почти невозможным поднять из-под пепла нашу жизнь… Заводы, наши фабрики… Но жизнь победила…

Он встал и, подавая Уртаеву руку, виновато сказал:

— Так извините меня, что не могу присутствовать сегодня на родительском собрании. По долгу службы, как любите вы сами говорить.

— Я пойду вместо вас, Николай Иванович, на родительское собрание, — сказал парторг, с волнением глядя то на учителя, то на директора. Я пойду. Надо сделать завод рентабельным, а рабочих образованными.

Очерки и статьи

Плиевские трофеи

[21]

Музей Кирова. Огромные тихие комнаты. В мягкой тишине музея со стены, как живой, смотрит Киров…

Остановись и посмотри, юноша. Здесь на мертвых кусках мрамора и бумаги — живая борьба твоих отцов и братьев… Смотри, здесь все говорит о том, что жизнь принадлежит только тем, кто неустанно борется за нее…

Стеклянные ящики, в них шашки японских генералов, золотое оружие немецких и австрийских офицеров — это трофеи Плиева. Поодаль от трофея аккуратно выглаженный китель Плиева, прожженный пулей врага, костюм, в котором он прошел свой славный путь…