Последняя жатва

Но и тогда еще нельзя было приступить к «Колосу», потому что маневрушка должна была вытащить железнодорожную платформу с ним из дальнего тупика и перегнать к разгрузочной площадке.

Маневровый паровозик трудился где-то в другом конце станционных путей и не спешил к платформе с «Колосом».

– Пойдем хоть поглядим на него! – предложил Митроша, заражаясь тем же нетерпением близкой встречи с долгожданной машиной, что жгло и Петра Васильевича, хотя он держался невозмутимо, как будто ничего особенного не происходило, событие это было совсем будничным, рядовым.

Они пошли вдоль длинных станционных пакгаузов по залитым мазутом, горячим от солнца шпалам. Митроша от волнения сбивался с шага, то и дело промахивался, попадая не на шпалы, а на мелкий хрусткий гравий между ними. Что-то совсем мальчишеское проснулось в нем. Вот так же точно торопились они в детстве по утрам на рыбалку в лог, к ручью, к заветному омуту, в предвкушении удовольствия, добычи, а добычей их тогда бывали мелкие пузатые карасики, в ладонь длиной, заманчиво, восхитительно сверкавшие на солнце золотисто-бронзовой чешуей в тот миг, когда леса выхватывала их из воды.

Ярко-оранжевый «Колос» был уже виден вдали на одной из платформ, стоявших в тупике.

Увидев комбайн, Митроша стал спотыкаться чаше, совсем не замечая, куда ступают его ноги, а подойдя к платформе, задрал голову, сбил на самые брови фуражку, прикрываясь от солнца, слепящей белизны неба, и даже приоткрыл свой щербатый рот.

– Вот это машинка, Василич! С иголочки! Что скажешь, а?

Петру Васильевичу не хотелось ничего говорить. Он созерцал и наслаждался молча. Свежая, без единой царапины краска сверкала на комбайне, как лаковая. Машина действительно была хороша – и сама по себе, и еще тем, что это был не просто комбайн, а его, Петра Васильевича, комбайн, и это рождало к нему уже какие-то особые добрые чувства, нежность. Еще даже не прикоснувшись к нему ни разу рукой, Петр Васильевич уже принял его сердцем, любил его хозяйской любовью.

Комбайн помещался на платформе без жатки; жатка, подборщик валков, ящики с другими комплектными и запасными частями, болтами и гайками для сборки находились тут же, рядом с ним, умело и прочно притороченные проволокой к бортам, чтоб не повредило дорогой. Везти их придется отдельно, и Петр Васильевич сразу же прикинул, какой грузовик вызывать, – если трехосный ЗИЛ, то, пожалуй, влезет все за один раз.

Водительская кабина приковывала к себе глаза. Ни один из комбайнов прежних марок не имел такой: большая четырехугольная будка, наполовину из прозрачной пластмассы; передняя стенка устроена с наклоном, так, чтобы, сидя за рулем, видеть полностью всю жатку, все ее рабочие механизмы. Вокруг будки – оперение из легких белых пластин, чтоб солнце не проникало внутрь, не жгло, не слепило комбайнера. С этой кабиной, белыми щитками, похожими на короткие крылышки, и весь комбайн приобретал совсем необычный вид, становился похожим на какой-то летательный аппарат, которому предназначено парить высоко в небе, может быть, даже в космосе, вместе с ракетами и спутниками.

Ни у Митроши, ни у Петра Васильевича не хватило терпения удержаться от соблазна тут же оглядеть весь комбайн поближе, потрогать его части руками. Ведь только так механик по-настоящему знакомится с машиной, узнает ее плоть и душу – через свои руки, которым управлять механизмами, держать и двигать рычаги.

С помощью Митроши Петр Васильевич вскарабкался на платформу, по железной лесенке поднялся на верх комбайна, к мотору с бензиновым пускачом, открыл дверь водительской кабины, обтянутую по краям толстой резиной. Из кабины пахнуло свежим, еще не обмятым дерматином сиденья, запахом нитрокраски. Черные циферблаты приборов, как глаза всего этого огромного, тайно живого существа, с доверием глянули на Петра Васильевича, – механическое существо точно ждало его и вот теперь, дождавшись и узнав своего хозяина, покорно отдавалось ему во власть и распоряжение.

Петр Васильевич сел на мягкое, пружинно осевшее под ним сиденье, положил руки на круглый черный руль с ямочками и бугорками на нижней его стороне, чтоб пальцам было удобней его обхватывать. Головой он не думал об этом, но руки, тело его сами примеривались, как будет ему на этом месте в поле, за работой. Да, верно говорят те, кто уже работал на «Колосе»: чудо-машина! Чего ни коснись – все толково, удобно расположено, все рычаги, педали. С правой стороны и с левой в станках бункеров – окна, чтоб все время видеть, сколько уже намолочено хлеба. Тронуть эту рукоять – и выгрузной шнек в минуту вынесет зерно наружу, в кузов идущего рядом с комбайном грузовика… А это что – наверху, под крышей кабины? А, вентиляторы! Включил – и подувает на тебя прохладный ветерок… Наконец-то подумали конструкторы и о комбайнерах, не только об одной механике, о быстроте обмолота, надежности узлов и передач. Дошло все-таки до них, что производительность не от одних поршней и шестерен зависит. В такой кабине – как, скажем, в «Волге» или в «Жигулях». Полная непроницаемость для пыли, чисто, какая ни будь наружи жара – а тебе прохладца, дыши свежим воздухом. И мягко, – тоже немаловажное дело. Комбайн не по асфальту катается, а по бороздам поля. Зубы изо рта от тряски выскакивают – так пугают комбайнеры новичков. Шутка, а ведь в самом деле: потрясешься весь день, и кажется, что все суставы в тебе разошлись, все кости со своих мест сдвинулись… Давно бы комбайнерам такую машину! А то взять те, на которых Петр Васильевич работал раньше. Он и «Коммунары» помнит, и «Сталинцы». Их тракторы на прицепе таскали. То трактор станет, то прицеп оборвется, то в самом комбайне неполадки. Самоходные, что пришли им на смену, избавили механизаторов от множества сложностей, забот, долгих простоев. Поначалу для новых машин просто не хватало хвалебных слов: маневренность такая, что хоть танцуй, кадриль на поле выделывай, производительность сказочная, легче управлять, меньше потери зерна. Но рабочее место комбайнера и на СК оставалось таким же: открытым со всех сторон. Только кусок брезента над головой. Пыль, полова – водителю в лицо, в глаза, в ноздри; солнце печет, раскаленный дизель ревет рядом, обдает вонью, душит выхлопными газами. А повернет комбайн на поле так, что ветер сзади, – совсем задохнуться. Поработаешь на мостике долгий летний день – и под конец в глазах муть, ноги не стоят. И высокому комбайнерскому заработку не рад. Сколько комбайнеров сменили профессию – не выдержали здоровьем, слаба оказалась жила. Таких, как Петр Васильевич, «стариков», в районе – единицы. Да даже если в масштабах области посчитать…

– Давай мотор распечатывать, поглядим, что, как. Чего время терять? – всунулся в кабину Митроша.

Петр Васильевич не оглянулся, не снял рук с руля. Он словно бы забыл, где находится, из глаз его исчезли станционные пакгаузы, рельсы, платформы с грузом. Перед ним как будто уже было желтое поле, тучная нива – колос к колосу, стебель к стеблю – плыла ему навстречу, под мелькающие лопасти мотовила…