Избранное в двух томах. Том I

Когда мне вновь довелось быть по своим делам в полку у Рублева, я, вспомнив о комсорге Горелом, попросил Левченко пригласить его ко мне.

Явившись, Горелый доложил о себе не то чтобы испуганно, но с явным недоумением. Левченко ушел, мы остались с ефрейтором вдвоем. Он смотрел на меня настороженно: зачем понадобился? Обычно такого рода неожиданные приглашения бывают связаны с каким-либо чрезвычайным происшествием.

Я поспешил успокоить его и начал издалека:

— Знаете, товарищ Горелый, просто хотелось бы потолковать с вами о работе комсомольской организации.

— Со мной старший лейтенант Бахтин уже говорил…

Горелый явно недоумевал: почему это я вдруг заинтересовался комсомольскими делами, когда ими занимается мой помощник? Но мало ли какие могут быть соображения…

Во всяком случае, он довольно быстро успокоился. Да и вообще, как я уже успел заметить, этот юноша не из застенчивых, держится свободно, с тем чувством внутреннего достоинства, которое характерно для многих молодых людей, которых мне удается наблюдать в дивизии.

Я начал с того, что стал расспрашивать, как он строит комсомольскую работу в батальоне, нравится ли она ему, кто помогает ему и что мешает. Он отвечал охотно, но как-то слишком уж лаконично, той доверительной простоты в разговоре, которой я хотел бы, не получалось.

Я сказал Горелому:

— Я же ничего не расследую, не обследую. Просто мне интересно знать, как у вас, у комсорга, идет дело? Что для вас в последнее время было наиболее сложным? Какой самый трудный случай?

— Самый трудный? — Мой собеседник задумался. — Самый трудный случай, товарищ полковник, когда приходится с близкого друга взыскивать.

— Не такой ли случай у вас был с Ладушкиным?

— Как сказать — был? — услышал я в ответ. — Этот случай еще не кончился. Очень Геннадий… — Горелый поправился: — Очень Ладушкин переживает. Выговор мы ему на собрании записали. Увольнений лишен. А ведь к нему специально невеста приехала, зарегистрироваться они собрались, им необходимо.

Уже давно догадываюсь, в чем причина такой торопливости Ладушкина, но вопрос-то деликатный. Я решил проверить свое предположение:

— Почему Ладушкин так спешит? — И пошутил: — Боится, девушка разлюбит?

— Понимаете, товарищ полковник… Я дал ему честное слово, что никому…

— Ну что же, — поспешил я успокоить Горелого. — Не требую, чтобы вы нарушали слово, данное товарищу. Однако, скажите, вы не пытались объяснить ему, что приезд его невесты осложнил им жизнь? Приехать бы ей на день-два — одно дело. А ведь она, кажется, намерена пробыть здесь дольше?

— Да, у нее в городе школьная подруга вдвоем с матерью живет. Она у них поселилась.

— И долго здесь жить намерена?

— Ладушкин говорил, на все время, пока он служит.

— Вот как! А кто она по специальности?

— Телефонистка… Курсы в прошлом году кончила.

— А как вы считаете, лучше ей здесь жить или вернуться домой? Для Ладушкина как лучше?

Горелый призадумался.

— С одной стороны, конечно, хорошо, видеться почаще могут. А с другой… Я Ладушкину прямо сказал: одно расстройство. Увольнение-то ведь не каждый день. А сейчас и вовсе… Они еще раньше извелись оба. Он в казарме сидит и терзается, как она там? А она у проходной… По-моему, лучше бы он ее обратно отправил… Ко многим солдатам, да и ко мне тоже, есть кому приехать, товарищ полковник, — с внезапной откровенностью признался Горелый. — Только я не стану приглашать больше чем на день-два. Да и то еще подумаю. Одно терзание, как у Ладушкина… Зачем?

— Что ж, вы благоразумны. Вот если бы вы сумели таким же сделать Ладушкина. И его невесту. Вы с нею знакомы?

— Немножко. Он познакомил, когда в увольнении вместе были.

— А вы знаете, где она живет?

— Знаю.

— Я попрошу, чтобы вам вечером дали увольнительную. Сходите к ней и пригласите ее завтра днем прийти ко мне на службу. Я прикажу, чтобы ее пропустили. Передайте ей, что мне хочется с нею поговорить по важному, ее касающемуся делу. Но нашего с вами разговора ей лучше не пересказывайте.

— Слушаюсь.

— Да это не приказ, — улыбнулся я.

Уже после того, как Горелый ушел, мне подумалось: может быть, не должен был я подменять Бахтина? Пусть он сам и с Ладушкиным, и с его невестой разговаривает, дело молодежное. Сережа найдет с ними общий язык. Найти-то найдет, не сомневаюсь. Но надо и по-отцовски поговорить. А это уж дело для меня.

На следующий день мне доложили, что на прием пришла гражданка — назвали фамилию, которую я уже знал от Горелого. Я попросил пригласить ее, и вскоре передо мной предстала девушка лет восемнадцати, щупленькая, небольшого росточка, светловолосая, коротко, «под мальчика», постриженная. Широкое, колоколом, недорогое, но со вкусом сшитое платье скрадывало ее фигуру.

— Пусть вам не кажется странным, что я, человек для вас во всех смыслах посторонний, попросил вас прийти сюда, — сказал я ей. — Будем знакомы, Сургин.

— Эля… — прошептала она несколько растерянно.

— Вы, наверное, догадываетесь, о чем я хочу с вами поговорить?

— Да… Горелый вам про нас все рассказал? — Лицо Эли залилось краской.

— Совсем не все, — поспешил я спасти репутацию Горелого. — Ведь он связан словом. Но я сам догадываюсь о многом… И, поверьте, желаю и вам, и Ладушкину только добра. У меня сыну почти столько, сколько ему и вам. И я хочу говорить с вами, Эля, не по службе, не в роли начальника, тем более что вам я не начальник, а попросту, по-отцовски. Договорились?

— Хорошо… — опять еле слышно прошептала Эля.

Я смотрел на ее длинные опущенные ресницы, и в голове моей промелькнула мысль: «Красивая девочка. Сколько у мальчишек из-за таких крутежа в голове».

Теперь я был почти уверен, что не ошибся в предположении, почему Эля и Ладушкин так спешат с регистрацией брака. Чтобы понять состояние Эли, не надо было быть большим специалистом — стоило только присмотреться к ее фигуре и к цвету лица.

— Вы уж извините меня, что сразу напрямик, — сказал я Эле. — Понимаю, вам необходимо безотлагательно оформить ваши отношения… Но… вам придется две недели подождать. Ладушкин наказан вполне справедливо и, на мой взгляд, даже чрезмерно мягко.

— Он ведь только на полчаса отлучился, чтобы меня предупредить…

— Да, но на военной службе даже одна минута много значит. Представьте, что в эти полчаса объявлена тревога, и все ушли. А он остался бы… Я думаю, если бы он попросил и объяснил причину, его отпустили бы. Так что сам виноват. Впрочем, давайте, Эля, лучше обсудим ваши перспективы. Итак, брак будет зарегистрирован. А потом? Где вы будете жить?

— Не знаю… Его родители меня признавать не желают, считают, что я для него неподходящая. Они — важные, а моя мать — дворничиха.

— А отец?

— Отец наш шофером был, на грузовой. Выпивши, человека сбил, теперь отбывает. Мать одна с двумя сестренками маленькими мается…

— Но почему же вы хотите обосноваться именно здесь? Ведь вы скоро, насколько я понимаю… Не лучше ли вам к тому времени вернуться к матери? Все-таки родной дом…

Эля склонила лицо, пряча взгляд. Ресницы ее задрожали.

— Что, у вас с матерью нелады?

— Нет… — еле слышно прошептала она.

Мне не поверилось, что Эля сказала правду. Но я не стал допытываться. Наверное, ей тяжело рассказывать о размолвке, а может быть, и о ссоре с матерью.

Словно догадываясь, что я хочу знать о ней больше, Эля добавила:

— Люди, у которых я живу, хорошие, дом большой. И на будущее оставляют, хотя и чужие.

— А на что же вы будете жить?

— Попробую куда-нибудь на работу устроиться.

— В этом мы сможем вам помочь. И не теряя времени. Но все-таки не лучше ли вам вернуться домой?

— Вы потому так говорите, чтобы я здесь его от службы не отвлекала? — Эля посмотрела на меня сердито.

— И это имеет значение, — ответил я ей прямо. — И для службы, и для вашего и для его спокойствия. А вам сейчас нельзя расстраиваться…