Перевал Подумай

— Деньги ему Димка проиграл… Танцюра грозился. Димка струсил, исчез куда-то. Что теперь будет? — Зина заплакала навзрыд, уже не сдерживаясь, не стесняясь слез.

— Успокойся. Никто твоего Димку не убьет.

А Танцюру-то уж я знаю — на словах грозен, но ничего он не сделает, ему деньги главное. Вот сейчас ты успокоишься, и я схожу к одним людям, мне всегда дадут. Говоришь — триста рублей? И Димка твой сыщется — не иголка… Но надо с ним поговорить построже. Непутевый он у тебя…

Ласковые материнские руки гладили Зинины плечи. Заплаканная, но успокоившаяся Зина незаметно задремала возле печки. Ксения Максимовна прикрыла ее своим платком и тихонько пошла из дома — улаживать еще одну людскую беду.

Дима никак не ожидал, что его так быстро выставят из общежития. Леопольд Казимирович утверждал, что комендант — его друг и Дима может жить у шоферов, сколько захочет. Но комендант куда-то исчез, а вскоре выставили Диму, да еще и милицией пригрозили.

На улицу опустился пасмурный, но бесснежный вечер. Даже светлые окна домов не могли разогнать его неопределенной мглы. Отчужденно скользили мимо человеческие фигуры. Большинство торопилось куда-то. Коротки пути этого города — и не хочешь, да скоро придешь.

Дима брел по сумеречной улице, курил горькие отвратительные сигареты, ежился от внезапных порывов ветра — в этом городе ветер всегда прятался за ближайшим углом. Что с ним происходит, почему он никак не найдет свое место в жизни? Кто в этом виноват? Куда ему идти теперь?

К Зине — стыдно. Она поехала за ним сюда, на край света, А он вот мотается без работы, без жилья, без денег. И теперь еще в долги залез… Нет, надо идти только к Лео, больше некуда. Лео — друг, он столько раз повторял это. Попросить хорошенько — он снова поможет с жильем, а там и на работу устроит.

Мысль эта словно подстегнула его. Он зашагал быстрее. Оправдание нашлось — и сразу стало легко. Казалось: все утрясется само собой, как прежде не раз бывало.

Дима постоял с минуту на знакомом крыльце и шагнул в душный от керогазов коридор. За дверью Леопольда Казимировича не слышалось обычной музыки и звона рюмок. Только гудели, спорили о чем-то два мужских голоса. Один — хозяина, а второй? Может, не стоит заходить, — мелькнула, мысль, но Дима тут же протянул руку к двери и постучал.

Леопольд Казимирович открыл не сразу.

— Ах, это вы, Дима? — чуть нараспев протянул он, словно бы ничуть не удивившись, но и не обрадовавшись его внезапному приходу. — Ну, входите, входите, что ж вы?..

И Дима зашел. Первой он заметил Нину. Она, как всегда, что-то готовила, полускрытая бисерными струями занавески. Улыбнулась заученно и нежно — всем и никому и, кажется, тут же забыла про Димино существование.

В комнате, кроме Нины и Леопольда Казимировича, находился еще один, незнакомый Диме мужчина. Сидел он, развалясь на тахте, с небрежностью второго хозяина. Был он немолод, поношен, лыс и весь светился странной пугающей ласковостью, а глаза так глубоко потонули в набрякших веках, что и не рассмотреть, какое у них выражение.

Он благодушно кивнул Диме, отпил капельку коньяка из почти полной стопки, зажмурился, причмокнул и вдруг в упор, неуловимо быстро глянул Диме в лицо. Это напоминало мгновенный ожог, но когда Дима понял, откуда это ощущение, глаза человека уже исчезли в темных веках. Заметил Дима и то, что Вержбловский был явно не в духе.

Леопольд Казимирович не стал знакомить Диму со своим гостем, а просто усадил за стол и налил коньяка.

— «Одесский». Советую не пренебрегать. Такого здесь не достанешь.

Нина вынырнула из бисерных струй, поставила на стол тарелку с салатом, хлеб и сыр. Диме показалось, что она недавно плакала, но он не успел присмотреться и понять, в чем дело, — девушка исчезла за занавеской.

Он выпил немножко мягкого, действительно очень хорошего коньяка, но ощущение неловкости, как бывало обычно, не исчезло. И еще этот человек… Кто он? Зачем он здесь? Не познакомили. Наверное, надо было обидеться. Но это сразу. Теперь-то поздно…

Леопольд Казимирович тронул Диму за плечо:

— А это даже хорошо, что вы пришли, Дима. Я догадываюсь, что разговор будет о работе. Не так ли? Я и сам давно хотел поговорить с вами по-мужски. Неужели вы хотите остаться простым штукатуром или как там это у вас называется? То есть я, конечно, не против в целом — любая профессия почетна, но… как бы вам сказать? Есть разные виды почета, и этот, мне кажется, как раз без ущерба можно оставить другим. Вы не думаете?

— Я… Да… Впрочем, нет… только Зина.

— Да, кстати, о Зине. Сложившиеся отношения, видимо, тяготят вас, я понимаю. Но ведь в вашей власти порвать с ней.

— А что ж тогда?

— Для мужчины мир велик. Скажите, а вы все еще хотите работать в старательской артели?

— Очень хочу! Но туда же… вы сами говорили, трудно устроиться?

— Все возможно, парень, если захотеть! — вмешался вдруг Димин сосед и надолго зашелся мелким тряским смехом. — Уметь только надо, уметь! Ох, умора мне с вами!

Леопольд Казимирович покосился в его сторону, слегка поморщился и налил себе коньяка.

— Уметь… не уметь… все это потом. Речь идет о главном — готовы ли вы, Дима, к смене жизненного пути? Да, может, ничего и не получится, если… не сумеете. Но если сумеете… вам не придется больше никогда быть бедным родственником на чужом пиру. Вы неплохо справлялись с нашими поручениями, еще немного терпения — и, возможно, нам удастся вас устроить. Но для начала…

«Бедный родственник… вот оно как… да я уж и сам знал… ведь знал». Дима резко повернулся к Вержбловскому и как мог тверже спросил:

— Что я должен делать?

— Ничего ты не будешь делать! Ничего! Хватит и других дураков! — вдруг выкрикнула Нина. Она вынырнула из-за занавески так стремительно, что бисерные струи взвились и хлестнули по стене.

— Что ты знаешь о них?! Думаешь, если у него, — она кивнула на Вержбловского, — всегда деньги есть, так это деньги чистые?! Да ты даже не понимаешь, к кому попал, дурак несчастный! Это волки, золотишники, спекулянты! Они-то выкрутятся, таковские, а ты срок получишь, ясно? Да они…

— Молчи, сволочь! Дешевка! Ну!

Дима никогда не видел таким Вержбловского. Словно бы сквозь привычное лицо обаятельного интеллигента проглянуло второе — костлявое белоглазое, лицо убийцы. От жестокого прямого удара наотмашь Нина отлетела к двери. И тут, не соображая, что делает, Дима схватил коньячную бутылку и со всей силы ударил Вержбловского по затылку. Тот зашатался, осел на пол. Боковым спасительным зрением Дима увидел того, второго у себя за спиной, но уже успел отскочить к двери, которая оказалась открытой. Он не сразу понял, что ее открыла Нина и что она даже успела накинуть на себя пальто, а его вещи держала наготове.

— Бежим скорее… — Она схватила его за руку. Они оба опрометью выскочили на крыльцо, перебежали двор, но в тени арки Нина остановилась.

Она нагнулась, набрала горсть снега, и он только сейчас увидел, что ее лицо в крови.

— Больно? Очень больно? — растерянно спрашивал Дима.

— Да что там… пройдет… — сказала она со спокойной горечью. — Это мы еще легко отделались. Он ведь зверь, Левушка-то. Мне не раз доставалось.

— А ты? Терпела? Почему? Не понимаю…

— Почему… почему… Дура потому что была, вот и терпела. Поманил меня красивой жизнью, это он умеет, а я поверила. Дура! — Она сердито топнула ногой, словно споря с кем-то.

— Ладно. Все прошло. А вот ты и дорогу туда забудь! Слышишь?!

Они вышли все на ту же, безвременно сумеречную улицу. Редкие прохожие не обращали на них внимания. Нина шла, опустив голову, прикрыв лицо варежкой. Дима брел рядом, чувствуя, как голову постепенно наполняет звенящая пустота.

Он проводил ее до темного подъезда и даже не обиделся, что Нина ушла, не простившись. Да, бывали в его жизни черные минуты, но сейчас им овладела непроглядная чернота. Привычного легкого выхода из положения на этот раз не предвиделось. Никогда он не думал, что ему придется, хотя бы и защищаясь, ударить человека. Это было страшно. И никогда еще не доводилось ему оставаться в чужом ночном городе без крова над головой. Куда ему деться? К Зине? Нет, не сейчас. Он бесцельно брел и брел, не зная куда…