Его семья

В отделе воцарилась рабочая тишина.

Горбатюк внимательно просматривал письма, отбирая те из них, которые можно было использовать в газете. Авторы писем чаще всего жаловались на плохую работу клубов, и он решил подготовить обзор писем по этому вопросу.

«А почему бы не дать целую подборку? — подумал Яков, по привычке представляя себе все материалы уже на макете. — В центре, на четыре или пять колонок, — статья заведующего образцовым клубом о его опыте работы… Конечно, только так и дадим. И непременно — передовую, — решил Горбатюк. — Пошлю Кушнир в район, куда-нибудь недалеко, чтобы сделать это срочно».

Он взглянул на Людмилу Ивановну, сидевшую напротив. Она задумчиво смотрела в окно, держа палец на полном подбородке.

Через минуту он снова посмотрел на нее. Кушнир, не изменив позы, теперь вертела в пальцах ручку.

— Так можно перо сломать, Людмила Ивановна, — заметил Горбатюк. — И вообще у нас с вами сегодня много работы…

Кушнир тяжело вздохнула и склонилась над тетрадью.

— Яков Петрович, — вскоре взмолилась она, — нет у меня сегодня настроения для такой работы. Я завтра с утра сделаю все.

— Нет, вы сделаете это сегодня. А завтра другое задание будет, — как можно спокойнее ответил Горбатюк. — И давайте договоримся: все, что я поручаю, не откладывать ни на какое «завтра».

Но Людмила Ивановна, поработав несколько минут, принялась мастерить из листа бумаги кулек, чтобы напиться воды, хоть рядом с ней стоял стакан.

— Пойду воды свежей выпью. Вам принести?

— Благодарю.

Яков уже начинал сердиться, но сдерживал себя.

Воду Людмила Ивановна пила довольно долго. Яков успел обработать два письма, а Кушнир все еще не было. Наконец она пришла, веселая, с блестящими глазами.

— Ой, Яков Петрович, какой я анекдот слыхала!

Горбатюк не ответил. Склонился над очередным письмом, всем своим видом давая понять, что его сейчас меньше всего интересуют анекдоты.

— Вы все сделали? — спросил он в конце дня.

— Нет.

— Почему?

— Потому что не успела. Я завтра закончу.

— Завтра мне не нужно! — резко ответил Горбатюк. Он понимал, что этого нельзя так простить. — Вы сегодня никуда не пойдете, пока не закончите работу, — приказал он и, не глядя на Кушнир, вышел из комнаты.

Когда Яков через полчаса вернулся обратно, Людмила Ивановна быстро писала ответы. Лицо у нее было красное и сердитое.

XXIV

Прошла неделя. Яков понемногу свыкался со своим новым положением, и оно уже не казалось ему таким безнадежным, как до разговора с Петром Васильевичем. Все эти дни он вместе с Людмилой Ивановной много работал в отделе.

Леня же пока что сидел над правкой писем. Он раз пять переписывал один и тот же материал, так как Горбатюк лишь подчеркивал неудачные места, заставляя его снова подумать над тем, как лучше всего выразить ту или иную мысль. И Леня напряженно думал, засунув пальцы обеих рук в свою пышную шевелюру, и что-то тихонько шептал про себя.

Когда первое письмо было подготовлено, Леня сам отнес его в секретариат и до конца рабочего дня ходил именинником. От души радовался своему первому маленькому успеху и шумел на всю редакцию, рассказывая, какое трудное было письмо, как много он поработал над ним, а главное — что секретариат сдал письмо в набор с двумя правками.

И, глядя на озаренное радостным возбуждением лицо юноши, Яков думал, что из него со временем выйдет хороший журналист…

А судьба семьи, собственная судьба, мысли о будущем не переставали тревожить Горбатюка.

У Якова был еще один разговор с Ниной, и теперь она уже не держалась с тем загадочным спокойствием и самоуверенностью, которые так поразили его недавно. Она плакала, грозила написать еще одно заявление, и Горбатюк убежал, изо всех сил хлопнув дверью.

Вместе с тем он все чаще начинал задумываться над тем, что же привело к отчуждению между ним и женой, доискиваться основной причины распада его семьи. Вспоминал партийное собрание, выступления товарищей и, хоть не соглашался с их мнением, все же не мог не признать, что была в них доля правды. Поэтому, как ни отчитывал его Руденко, как ни срамила Степанида Никитична (она, кстати, даже перестала здороваться с ним после собрания, точно не она наговорила ему резкостей, а наоборот) и как он ни был обижен, — вопреки этой обиде Яков все чаще думал, что, пожалуй, и он кое в чем не прав по отношению к Нине.

Особенно часто вспоминал он — хоть ему и неприятно было это воспоминание, — как Нина собиралась заочно учиться в институте. Это было через два года после того, как они поженились. Когда Нина, блестя глазами, рассказала ему о своем намерении учиться, он сразу же подумал, что ее учеба помешает его работе, так как у них уже была маленькая Оля, требовавшая немалой заботы. Поэтому Яков в душе очень обрадовался, когда Нина через несколько дней сказала, что решила отложить учение до будущего года, пока дочка немного подрастет. Он не отговаривал ее, боясь, что жена передумает, и несколько дней чувствовал себя так, словно в чем-то провинился, был преувеличенно ласков и внимателен к ней.

Теперь ему казалось, что Нина тогда ожидала поддержки от него, надеялась, что он будет настаивать, чтобы она училась. А он смолчал, думал только о себе… «Но ведь я жалел ее, я ни в чем ей не отказывал, — оправдывался перед собой Яков. — Она ни в чем не нуждалась, всегда была хорошо одета…»

Недавно он снова побывал у Руденко, но, придя, не застал Николая Степановича дома — его вызвали в обком партии.

Вера Ивановна обрадовалась гостю и сразу же поставила чай, так как ей почему-то казалось, что Горбатюк всегда ходит голодный. Не хотела отпустить его, не угостив каким-то особенным, как она говорила, печеньем.

— Люблю что-нибудь вкусненькое приготовить, — призналась она. — Беда только — времени свободного мало, все школа забирает.

Но это было сказано так, что Яков невольно подумал: «Любит она свою работу…»

Немного погодя пришел Николай Степанович и сразу же начал рассказывать о своих делах. Вера Ивановна сосредоточенно слушала мужа, и нетрудно было заметить, что эти дела интересуют ее не меньше, чем его самого.

Глядя на нее, Яков вспомнил один случай. Он работал уже не в районной, а в областной газете. Как-то незаметно сдружился с заведующей отделом культуры, пожилой женщиной, бывшей учительницей. Оба они очень любили литературу — он тогда даже пробовал писать стихи, — часто поздно засиживались в редакции, беседуя о той или другой книге, о редакционных делах, о жизни…

Яков несколько раз простодушно похвалил Нине свою новую приятельницу, и жена приревновала его к ней.

— Или я, или она! — заявила Нина, когда он попытался доказать ей всю абсурдность ее ревности.

— Да она ведь вдвое старше меня!

— Однако это не мешает тебе просиживать с ней целые ночи, — не унималась Нина.

— Ты пойми, Нина, что она для меня просто товарищ, — убеждал он жену. — Хороший, чуткий товарищ. Я делился с ней своими мыслями, планами…

— Знаю я это «делился»! — отрезала Нина. — Почему ты со мной мыслями не делишься?.. Не хочу я, чтоб ты с ней встречался! Слышишь, не хочу! Я сама к ней пойду…

Последняя угроза больше всего испугала Якова. Сдерживая раздражение, боясь наговорить грубостей, он снова начал уговаривать Нину. И тут впервые подумал: «Какая она некрасивая, когда злится…»

После этого задушевные беседы в редакции прекратились. Нина была подчеркнуто нежна с мужем, а он еще долго носил в душе обиду на нее. Его возмущала эта безудержная ревность, хотя раньше, в первые годы семейной жизни, он даже гордился тем, что Нина ревнует его. Это льстило его мужскому самолюбию так же, как и общее мнение, что жена просто души в нем не чает.

…Яков не остался ночевать у Руденко. Он не мог спокойно видеть их такого обыкновенного и такого недоступного для него счастья.

Он долго бродил по сонным улицам, под темными окнами домов, и ему было очень грустно. Там, за окнами — тепло и уютно, там живут мужья и жены, живут мирно и дружно, уважают и любят друг друга. Им легко и весело, им незачем ходить в это позднее время по безлюдным улицам, а он бродит здесь, одинокий, забытый и… никому не нужный. Придет сейчас домой («Домой!» — горько усмехнулся Горбатюк), будет красться, как вор, чтобы не проснулась та, которая должна была бы встретить его теплыми от сна объятиями…