Старослободские повести

И она повернулась и посмотрела на Галю уже просто как на младшую из них двоих.

— Ты, Галь, дёр когда-нибудь ела? — неожиданно для самой себя спросила Варвара.

Девушка вздрогнула, потом повернулась к Варваре и вопросительно смотрела на нее. Прядь светлых волос упала ей на глаза, и она резким взмахом головы убрала их.

— Ты уж не смейся надо мной, деревенской бабой, — без всякой нарочитости, просто сказала Варвара. — Какая уж есть.

— Ну что вы! — И Галя несколько растерянно и приветливо улыбнулась ей. — Я... читала и теперь вот просто лежала и думала. — Тень чего-то неприятного и, наверное, трудного промелькнула на ее лице, девушка недовольно поморщилась — и этим как бы отбросила то, что там подступало к ней. — ...Вы извините. Как вы назвали?

— Ну, по-вашему, по-городскому: терен, а по-нашему просто дёр, — объяснила ей со снисходительной улыбкой к самой себе Варвара. — Ты, наверное, подумала: вот еще и с мешками пришла — да?

— Ну что вы! — Галя искренне смутилась, и глаза ее заморгали часто-часто. — Я и не думала ничего. А можно попробовать?

— Чего ж нельзя! — обрадовалась Варвара. Эта Галя пришлась ей по сердцу.

Она развязала мешочек. Галя сдвинулась к краю кровати, протянула через проход к Варваре длинную тонкую руку. Варвара насыпала в узкую ладошку Гали черных сморщенных ягод.

— Он мытый, Галь, — сказала она. — ...А можно и позвать няню, пусть еще помоет.

— А! — отмахнулась та и опять презрительно сморщилась: — Не все ли равно, что ли!..

«Знает, должно...» — подумала Варвара и пристально, уже как-то по-новому посмотрела на Галю. А та взяла несколько ягод, положила их в рот и сосредоточенно работала зубами, отделяя мякоть от косточек. «Конечно, знает», — решила Варвара, хотя и не увидела ничего такого в лице девушки.

— Вкусный, — обернулась к ней Галя. — Я ела этот терен, только прямо с веток. Мы осенью в колхоз на уборку ездили, там его тоже много было.

Господи, без всякого унижения этой Гали подумала Варвара: с твоими-то руками — и в колхоз на уборку! Что ж ты там делала ими, бедная? Этими твоими пальчиками: вон какие тонкие да длинные — а и красивые, нечего сказать! — с ними только вот книжки читать да там на пианино ваших играть. У них, у деревенских, от веку таких рук не бывало.

— Что ж вы там делали, в колхозе этом? — не скрывая только что думанного, добродушно спросила она.

— На картошку нас посылали. Вас как называть можно?

— Варварой мать с отцом назвали.

— А по отчеству?

— Отца Петром звали. Тетей Варей, Галь, — как же еще меня называть. У нас этого добра, Галь, — вернулась Варвара к терну, — хоть возами рви. Я каждый год помногу насушивала. Только смотри, не ругай потом меня, — засмеялась она, — от него зубы темнеют.

— Пусть темнеют, — скороговоркой ответила, Галя, метнула короткий взгляд на Варвару и, продолжая обкусывать там, во рту, ягоды, сосредоточилась опять на чем-то своем: выражение взгляда, близкое тому, какой Варвара уже чувствовала на себе, когда няня с сестрой перекладывали ее на кровать, а Галя сбоку мельком взглядывала на нее.

«Знает, все она знает», — уже определенней решила Варвара. И возникла догадка: а может, она, эта Галя, тоже догадывается, что и она, Варвара, знает это про нее? «...А про себя ты что — не знаешь!?» — будто обрезало ее.

— Хотите? — как бы очнулась Галя, взяла с вазы гроздь винограда и протянула ее Варваре. Она не посмела отказаться.

— Спасибо, Галь, — сказала она, почему-то не осмеливаясь сейчас встретиться с ней глазами. И только сбоку так увидела, что на ее «спасибо» Галя опять сморщилась: мол, чего там — ерунда все это...

Переезд, движения, этот несколько напряженный разговор с Галей растревожил и  «е г о»  в низу живота. Больное место стало ныть, боль отдавалась в ногах, по всему телу. И ей, Варваре, как и всегда в такие минуты, стало ни до кого и ни до чего. И, не будь Гали, она бы застонала сейчас и так, с тихими стонами, лежала б до тех пока, «о н», п р о к л я т ы й, не успокоится.

Она съела две или три виноградины, а больше уже не могла — не до него было.

— Вам плохо? — спросила Галя. — Позвонить сестре?

— Не надо, — отказалась она. — Что она мне? Ить  о н  все время так вот: то отпустит, то опять...

— Вам морфий не вводят?

— Пока нет, — ответила Варвара, взглянула на Галю и встретила ее пристальный, испытующий взгляд. И Варвара не отвела взгляда. Что-то холодное, металлическое: блеснуло в глазах этой хрупкой, бескровной Гали — и она резко отвернулась от Варвары и так и осталась лежать, лицом к стене.

И Варвара... не то что поняла, а как-то остро почувствовала, что хоть ей самой, Варваре, тоже не так долго осталось ждать... все-таки к ней смерть придет еще когда-то потом, после... а эта вот Галя, хоть с виду этого и не сказать бы, видно, уже чует ее.

...И ни в этот первый день, ни в последующие дни... ни после, уже дома, когда она рассказывала Насте об этой Гале, Варвара не могла для себя точно понять и тем более выразить словами, как и откуда далось ей так остро почувствовать — что́ там чувствует сама в себе эта Галя, и еще как это она, Варвара, уже в этот первый день так точно знала, что ее собственная смерть наступит потом, позже — и намного позже: она, Варвара, только еще  з н а л а  о своей неизбежной смерти, а эта Галя — она уже  ч у я л а  ее.

И не отдавая себе ясного отчета в том — что́ это, она, хоть и не отводила потом глаз от такого взгляда Гали, все равно часто чувствовала себя так, будто она была в чем-то виновата перед нею.

Столик Гали был весь завален книгами, и она читала их, даже когда ей и совсем плохо было. Только, Варвара это видела, читала Галя как-то странно. Возьмет одну, другую, третью... потом опять первую. Иногда и час и два читает без отрыва. А в другой раз только заглянет в книжку — и тут же отведет от страниц глаза, лежит молча, прикусив губу, — а глазами будто всматривается в саму себя.

В такие минуты Варвара не трогала ее. Да и что понимала она в этой Гале? Была б Галя какой-нибудь своей, деревенской, Варвара знала бы, о чем и как с ней говорить. А Галя — бог знает, кто она. Выросла-то, видать, в хорошей семье, отец и мать — люди, по всему видно, образованные, и сама Галя тоже, говорит, всю жизнь над книжками просидела. Не заболела б вот — и жила б, должно, в свое удовольствие, ходила б по кино и театрам, и до такой вот деревенской бабы, как Варвара, и дела б ей никакого не было. Ить это судьба свела их сюда, лежать рядом и ждать смерти. Ну, ей, Варваре, тоже не хочется и страшно умирать, — ей все-таки не так обидно: какая она ни была у нее жизнь, а все-таки была. А ей вот, Гале, — ей бы жить да жить. Оно и видно: мучается, голубка, а от других скрыть хочет. Мечется вот, хватается за книжки... А что книжки? Вон бросит их, уставится в пространство глазами — и совсем другие у нее мысли.

Мать с отцом к ней чуть ли не каждый день приходили. Оба видные, одеты хорошо. Мать полная, спокойная, печальная. Отец тоже спокойный, выдержанный. Культурные люди, думала Варвара: и держать себя умеют, и обхождение знают. С Варварой они приветливы были, всегда угощали ее: яблоки, апельсины — и Варваре всегда неудобно было, и так же неудобно было каждый раз отказываться.

Варвара заметила: с матерью Галя разговаривала много и охотно, о своих болях все рассказывала ей, а с отцом становилась какой-то скованной, а о болезни и вовсе не хотела говорить. И те тоже: мать приходила — и сразу присядет к Гале на кровать, поцелует в лоб, лицо ласково рукой погладит и начнет сразу расспрашивать обо всем и сама рассказывать, как дома, на работе: она детским садиком заведовала; а отец не задерживался подолгу: он спросит — Галя ответит, и вроде больше говорить им не о чем. Мать вся такая домашняя, мягкая, а отец — тоже такой полный, ухоженный, в лице уважение к себе... а какой-то не такой, и говорит с дочерью как-то уж слишком весело: «Ты нос не вешай», — скажет, а у Гали только гримаса пройдет от этих его слов. О своей работе, как мать, отец никогда не говорил с Галей, и Галя с матерью редко говорили о нем.