Арина

— Я кассирша, — сказала Валя. — Вы просите мастеров, вот Глеба Романовича, Катю.

Глеб Романович тотчас выключил свет над своим столом, быстро снял халат и, повернувшись к киношнику, резко сказал:

— Гражданин почтенный, рекомендую вам оставить зал. Мы тоже люди, а не лошади, хотя и последним дается отдых. Парикмахерская давно закрыта, рабочий день у нас закончился, а вы узрели, что уборщица забыла закрыть двери, и врываетесь сюда в одиннадцатом часу, начинаете уговаривать людей нарушать закон.

Но киношник все-таки не уходил, он обнял кинокамеру и молча поглядывал на Катю, которая прибирала на своем столе.

— Что вы ждете? — недовольно спросил Глеб Романович. — Я не собираюсь вас стричь.

— Может быть, девушка согласится?.. — переминаясь с ноги на ногу, сказал киношник.

Глеб Романович энергично бросил халат на спинку кресла, подошел к зеркалу, одернул пиджак и, глянув на стенные часы, что показывали половину одиннадцатого, безразлично сказал:

— Не знаю, не знаю, мое дело маленькое, я ушел. Будьте здоровы и не падайте над морем — оно глубокое.

Он взял портфель, который заменял ему хозяйственную сумку и всегда был до отказа набит продуктами, перекинул плащ через плечо и вышел.

— Садитесь, что с вами поделаешь, — сказала Катя киношнику.

Валя была довольна, что Катя согласилась его подстричь. Ведь человек за границу едет, а разве можно туда явиться таким обросшим. Но и Катю ей было жалко, отстоять всю смену на ногах — дело нелегкое. Да еще какое нервное напряжение: попробуй угодить каждому, если все стали капризные, обидчивые. И чтобы Катя впредь не была слишком уж доброй, Валя сердито сказала:

— Последний раз на удочку попадаюсь. Больше ни на минуту не задержусь, хватит. Уже который день из-за тебя домой в двенадцать прихожу.

— А ты получи с него да уходи, — посоветовала Катя. — Что тебе зря время терять.

Взяв с клиента деньги за стрижку и одеколон «Кармен», Валя стала собираться. Перед уходом она заглянула в подсобку к тете Поле, о чем-то с ней тихо поговорила. Катя догадалась, что Валя наказывала тете Поле присмотреть, как бы киношник не обидел ее, Катю. Недаром, когда Валя ушла, тетя Поля вдруг запела какую-то старую песню, в которой часто повторялись слова: «Сокол быстрый, сокол ясный, а принес одно несчастье». Таким образом она давала понять киношнику, что Катя не одна на всю парикмахерскую, что рядом тут еще она, тетя Поля.

А киношник вроде и не собирался обижать Катю. Едва Валя ушла, он разговорился, стал угощать ее конфетами, жевательной резинкой. Катя отказалась от конфет, но киношник все равно положил ей на столик и «Мишек» и «Столичных». При этом он рассказал смешную историю с конфетами, какая у него случилась в самолете во время одной из заграничных поездок, и Катя поняла, что он за рубежом бывает чаще, чем она за городом.

— Устал я от заграничных поездок, — пожаловался он Кате. — Надоело все это — визы, таможенный досмотр, чужие запахи в гостиницах. Вы представить себе не можете, с какой неохотой я улетаю.

— Многим это нравится, — сказала Катя. — У нас Глеб Романович съездил туристом в Италию, так уже третий месяц все рассказывает, как там интересно.

— Это от человека зависит, другой и навсегда готов там остаться. А вот я уже на второй день тоскую по Москве, по дому. Вы сами-то бывали за рубежом?

— Нет, что вы, — смутилась Катя. — Я дальше Загорска нигде не была.

— О, сама чистота и святость! — восторженно произнес киношник. — А вам хочется куда-нибудь поехать, скажем, в Париж, Лондон или Рим?

— Пока я об этом не думала, — честно призналась Катя.

— Очень хорошо, и не думайте, и никуда не ездите. Чем меньше чужого увидите, тем чище душой будете. Да, да, поверьте мне. Я столько всего тамошнего насмотрелся, что порой жить не хочется. Страшно и стыдно за человека, когда видишь его коварные изощрения.

Катя не во всем была с ним согласна, но что-то в его словах подкупало, казалось ей истиной. И она уже с уважением смотрела на этого человека, боясь все больше, что ее стрижка ему не понравится. А под конец Катя так разволновалась, что ее руки похолодели и едва слушались, когда она, освежив волосы киношника одеколоном, стала его причесывать.

Вскоре киношник заглянул в зеркало, как-то мимолетно и нехотя, потом еще посмотрел, на этот раз подольше, с некоторой оживленностью в глазах, и вдруг просиял весь, хлопнув ладонями по подлокотникам, воскликнул:

— Бог ты мой, в лучших салонах мира так не подстригают!.. Дайте ваши руки, я их расцелую…

Катя растерялась, отринула быстро в сторону, все ее лицо залило краской. А киношник, едва не вываливаясь из кресла, протягивал к ней руки, словно вымаливал милостыню, на одной ноте все повторял:

— Прошу ваши руки… Прошу ваши руки…

Услышав эти восклицания, из подсобки вышла тетя Поля, волоча за собой половую щетку на длинной палке. Она недовольно метнула взгляд в сторону киношника, со значением крякнула и принялась подметать пол. Тот разом погрустнел, заерзал в кресле, обращаясь к тете Поле, сказал:

— Вот, мамаша, весь мир я объехал, но такого мастера еще не встречал. Полюбуйтесь, красавца из меня, сделала.

Тетя Поля, не переставая водить щеткой по полу, сердито буркнула:

— Скажите на милость, Америку открыл. Без вас мне неизвестно было, что у нее золотые руки. А вы бы не рассиживались тут зазря, коли вас обслужили. Вон скоро одиннадцать, девке домой давно пора, а вы все байки разные…

Киношник нехотя встал с кресла, поправил перед зеркалом галстук и собрался было уходить, но вдруг повернулся к Кате, неожиданно предложил:

— Давайте я вас сниму для пробы. Мы как раз такую девушку на одну роль ищем. Покажу режиссеру, думается, вы можете подойти. Знаете, после Шукшина стало модно приглашать в кино неартистов.

— Нет, нет, не стоит трудиться, — решительно замотала головой Катя. — Кино как-нибудь без меня обойдется.

— Это вы напрасно. Ведь вы не только красивая, у вас на редкость фотогеничное лицо. Я уверен, режиссер вами бы наверняка заинтересовался.

— Пускай ваш режиссер другими интересуется, у кого головы на плечах нету, — встряла тетя Поля и с силой стукнула щеткой о пол. — Не хватало ей в артистки еще, чтоб по рукам потом пойти. Знаю я ваших артисток, меняют они мужчин чаще перчаток… Вы, голубчик, лучше идите своей дорогой, а нашу не топчите…

Киношник опять обнял камеру, висевшую на груди, с видом обиженного сказал:

— Вы, мамаша, зря на меня рассердились. Я с добрым намерением предложил девушке испытать счастье. А если она не желает, то кто ж ее станет неволить.

— Правильно она делает, — одобрила тетя Поля. — По моему разумению, такой молодой да красивой незачем мыкаться за счастьем. Оно само ее отыщет.

— Теперь я всегда у вас буду подстригаться, — глядя на Катю, сказал киношник. — Так и знайте. Вот вернусь из-за рубежа, обязательно к вам приду. — Он еще раз посмотрел в зеркало, чуть пригладил ладонью волосы и ушел.

Катя тоже стала собираться домой, но тут сверкнула молния, раскатился долгий гром, и сильный дождь обрушился на город. Тетя Поля поспешно закрыла все форточки, крестясь и приговаривая: «Господи, прости», заметалась по салону с испуганными глазами, не зная, куда спрятаться. Наконец она выбежала в зал ожидания и забилась в кассовую будку, откуда не было видно ослепительно-пугающих вспышек молнии и куда не так сильно доносились удары грома.

Вскоре Катя вошла в будку, стала заговаривать с тетей Полей, которая сидела в углу на корточках, но та угрюмо молчала и была ровно невменяемая. При каждом очередном треске грома она тихо ойкала, крепче зажимала уши ладонями, пригибала голову к коленям. А едва гром стих, тетя Поля пришла в себя, засуетилась, ища что-нибудь теплое для Кати. Она откуда-то вытащила свою старую вязаную кофту, предлагая ее Кате, стала уговаривать:

— Возьми, дочка, на плечи накинешь. Вон как понесло холодом после дождя.

— Спасибо, я не замерзну, — отказывалась Катя. — Вы лучше сами наденьте.