Генерал коммуны. Садыя

— Не беспокойся, я скоро, — сказал он, целуя жену. — И глупости выкинь из головы…

«Глупости» — это был страх Нади перед родами, которые вот-вот должны были подойти.

Дождь вроде стал поменьше, когда Сергей вышел. Только чуть моросил. В просвет между тучами даже выглядывало солнце. «Глядишь, денек-другой и разветреет, — прикидывал Сергей. — Ведь надо же так: зарядил обложной! Вся душа изныла…»

Сергей свернул к маячившему вдалеке комбайну Беднякова. Николай Степанович со штурвальным сидел возле комбайна, курил.

— Как дела? — спросил Русаков.

Бедняков посмотрел на небо, послюнявил палец и затем кончиком пальца затушил самокрутку. С неба падали редкие крупные капли. Ветер весело гнал рваные, лохматые остатки облаков. Влажный воздух рассеивался. Понемногу разветривало.

— Ждем у моря погоды, — Бедняков встал, цыкнул на штурвального. — Покурил, и будя. Я тебе что сказал? Проверить…

Штурвальный нехотя поднялся с вязанки соломы.

Бедняков повел Сергея вдоль валков, лежащих прямыми рядками. Он подцеплял сапогом пшеницу, перевертывал мокрые охапки.

— Видите, полежало и уже проросло… А потом гнить будет. Сергей Павлович, — комбайнер внимательно посмотрел на агронома. — А не лучше ли сразу под комбайн?.. На току можно довести и до кондиции… Ни к чему сейчас, Сергей Павлович, раздельная уборка: не по погоде она. Урожай пропадет.

Пшеница в валках не имела вида. Да и та, что не скошена— стояла понурая, низко свесив колосья к земле. Русаков, слушая Беднякова, понимал, что дело говорил комбайнер… Еще недавно перед глазами морем качалась пшеница почти в рост человека. Не эта, мокрая и перепутанная, а та, перед которой он, затаив дыхание, с восторгом стоял на меже… Было жалко людского труда.

— Ты, пожалуй, прав, Николай Степанович. Я вот с утра хожу и все думаю об этом же… Вон и Кузьма предлагает.

— На прямую косить сподручнее. — Бедняков обрадовался: сдается агроном.

— Двум смертям не бывать, одной не миновать, — улыбнулся Русаков.

Показались слабые отсветы солнца. Они желтым веером пробивали облака. Небо очищалось и становилось светло-голубым.

— Району-то что, району нас хлебом не кормить! — начал Бедняков.

— Как у Шелеста? — перебил его Русаков.

— Привез Остроухов шестерню, поставили. Какая тут молотьба, все забивается — долго не продержится и эта шестерня.

— Я о другом. Как у него настроение?

— Настроение, как у всех. Тут уж не до настроения!

— А как Тихон Демкин?

— Его баба всего взяла — с потрохами. Хочешь знать, что баба его думает, — не ходи к ней, спроси его: он теперь ее мыслями и мыслит.

— Да ну? Вроде с характером.

— Все мы с характером, пока над нами баба власть не взяла… — весело сказал Бедняков и настороженно стал всматриваться вдаль. Через поле вналет кто-то гнал лошадь. Человек на лошади широко, кругами размахивал веревкой, которая ему, похоже, служила не только плеткой, — но и сигналом, оповещающем о беде.

— Загонит, — сокрушался Бедняков. — Небось не своя, колхозная — не жалко. Спустить бы штаны, да его так прогнать бы.

Лицо Сергея медленно покрывалось бледностью. Неужели с Надей что?

На лошади подскакал средний сын Матрены Румянцевой Пашка. Кубарем свалился на землю.

— Жене вашей, товарищ Русаков, плохо…

— А где машина?

Пашка, моргая глазами, промямлил:

— Легковичка загрязла.

Русаков подбежал к лошади. Вскочив в седло, с силой дернул поводья. Лошадь сразу взяла в галоп.

— Плохо? — спросил Пашку Бедняков.

— Плохо, Николай Степанович. Рожает. Глядишь, где-нибудь в поле родит, дорога никудышняя…

— А ты чересчур шустрый, я скажу, в чем только не разбираешься, — заметил Бедняков. — Зеленоват еще.

Пашка смутился и покраснел.

У дома Русаковых толпился народ. Сергей вбежал на крыльцо и столкнулся с матерью.

— Полегчало, — сказала Марья. — Схватки… Надо в больницу отправить.

— Я машину пригнал, мама, — виновато ответил Сергей, — и я ей вчера говорил же, а она все «нет» да «нет».

Надя лежала в спальне, высоко положив голову на подушку. Увидев мужа, стала виновато-счастливой, лишь бледность да блеск в глазах выдавали ее состояние.

— Ты не бойся, Сережа, — пытаясь улыбнуться, сказала она. Сморщилась от боли. Напрягаясь, старалась скрыть боль от мужа. Пока Марья отдавала все необходимые приказания, Сергей выбежал на кухню, постоял немного, схватившись руками за голову, прижался к печке. Там и нашла его соседка, тетя Катя. Обозвала глупым.

— Ничего худого не случится, Серега. На этом свет стоял и стоять будет.

26

Василий Иванович находился в своем кабинете и никого не принимал. Клавдия Мартьянова без устали туда и обратно бегала с бумагами.

— Не в духе начальство?

— Перцу задаст! — отвечали в бухгалтерии. — Сейчас и разговаривать не станет. Деньгами занят.

Чернышев, обложившись бухгалтерскими бумагами, занимался действительно деньгами.

— Деньги, они работать должны. Поняла, Клава? Без этого жить никак нельзя. Колхозник работает в полную отдачу? В полную. А деньги должны работать вдвойне.

И толстыми неуклюжими пальцами бойко стучал на счетах.

— Знаешь, когда у нас будет мешок денег, мы с тобою станем коммерсантами. — Чернышев загибал пальцы, перечисляя, что мог бы сделать и продать колхоз, если бы обладал хорошим капиталом.

— Коммерсантами — не коммерсантами, — согласилась Клавдия, — но денег на оплату шабашников нет. Ни сейчас, ни потом.

— Каких шабашников? — нахмурился Чернышев. — А-а… это ты о строителях без нарядов?

— У нас есть свои силы строить и склады и коровники, твердо заявила Клавдия, потупившись, ожидая, что сейчас председатель взорвется.

— И ты туда, — спокойно сказал Василий Иванович, — значит, свои силы. Так думаешь! Я документ подписал, аль нет?

— Подписали, но я его к делу не приму. Если будете настаивать, я его передам в ревизионную комиссию.

— Вот те на, — развел руками председатель, — на кой черт мне такой главный бухгалтер!

— Вот так, Василий Иванович!

Чернышев недоуменно и чего-то не понимая смотрел на Клавдию, будто не узнавал.

— Деньги колхозные… — начала было говорить Клавдия.

— Это я знаю.

— А знаете, о чем тогда разговор!

В другой раз, по мелочам, как часто бывало, Чернышев и действительно накричал бы, и долго потом ходил бы по кабинету, потеряв покой. Но теперь, уловив твердость в словах и вообще в поведении Клавдии, не то что растерялся, а… призадумался. Он понял, что бухгалтер так и сделает, как сказала.

«Вот оно, начинается! А ты нишкни, Василий Иванович: кругом народный контроль».

Чернышев отвернулся от Клавдии, и та вышла из комнаты. Долго он постукивал карандашом по обивке стола, переваривая то, что случилось.

«Ну, что ж, возьмем и это на учет», — наконец со вздохом произнес он и через какое-то время, видимо забывшись, снова защелкал костяшками и снова вызвал Клавдию.

— Мельницу свою надо, мельницу нам позарез…

— А окупится, Василь Иванович? — как ни в чем не бывало спросила Клавдия.

У председателя добродушно-хитрое лицо.

— Эх, Клава, Клава, еще спрашиваешь. Бухгалтер ты отличный, все до копеечки на учете, а вот баба не хозяйственная. Замуж надо, — вот и научишься хозяйствовать.

— Да что вы меня замужеством пугаете, Василий Иванович!

— Не пугаю, а дело говорю. Гляди, свое хозяйство будет, мужнина зарплата… Вот уже и оборот денежный, — Чернышев улыбнулся собственной шутке и тут же забыл про нее. — Эх, нам бы накопить деньжат: зерносклады новые… телятник перекрыли бы, строительство на поточный метод поставили бы… — И тихо, заговорщически продолжал: — Сейчас, милая, надо не зевать. Колхозам большой экономический простор дан — вот прибыль и надо удвоить, утроить в удобное для нас время. Хозяйством надо уметь крутить. Сейчас время такое, — Василий Иванович пронзительно смотрел на своего бухгалтера. — Не сумеешь колхозу обеспечить максимум, жизнь выбросит тебя за порог. Сейчас вялому да неповоротливому здесь делать нечего. Правду я говорю, Клавдия? Ты же руководящий работник и должна знать.