Айсолтан из страны белого золота

да, я видела их уже на конференции, слышала их

выступления!..» — размышляет Айсолтан, не выпуская

из рук письма текстильщиц и искоса поглядывая на

пригласительный билет ВОКСа.

Решение Айсолтан уже принято, когда раздается

легкий стук в дверь и в комнату входит стройная

светловолосая женщина в сером костюме.

— Здравствуйте, Айсолтан! Получили

приглашение? Вот и отлично. Вы уже готовы? Сейчас придет

машина и поедем!

Лицо, голос и даже костюм этой женщины

знакомы Айсолтан. Ну, конечно, она встречалась с ней на

конференции. И гостья тоже, видимо, считает Айсол-

тан своей хорошей знакомой. Полагая, что вопрос о

поездке Айсолтан на фабрику решен, как оно и есть

на самом деле, она с любопытством осматривает

комнату, мимоходом поправляет перед большим, в

позолоченной раме трюмо выбившиеся из-под берета

волосы, включает радиоприемник и, быстро поймав

нужную волну, садится на диван.. При этом она

забрасывает Айсолтан вопросами, и та чувствует себя с ней

неожиданно легко и просто. Айсолтан рассказывает

все, что знает о подмосковной фабрике, но видит, что

гостье это уже известно, — она помнит даже фамилии

многих учившихся на этой фабрике туркмен.

— А где сейчас товарищ

Перманов?—спрашивает она. — А как поживает Огульнияз Бабаева? Вы ее

не знаете?

Айсолтан смущена: не так-то легко ответить на

все вопросы гостьи. Но та не замечает ее смущения

и не ждет ответа на каждый вопрос. Ее интересует

сразу столько самых различных вещей, что разговор

то и дело меняет русло, как капризная Аму-Дарья...

Уступая настояниям новой подруги, Айсолтан

надевает свое красное шелковое «кетени» — праздничное

платье, заплетает с ее помощью волосы в две косы.

«Почти до колен!» — восторгается текстильщица.

Айсолтан едва успевает взять свою девичью тюбетейку с

остроконечным серебряным гупба, как из вестибюля

говорят по телефону:

— Машина для товарища Рахмановой пришла.-.

Айсолтан жадно вдыхает свежий лесной воздух,

напоенный ароматами ранней осени. Открытая

машина быстро идет по широкой просеке, которой — ка-

жется Айсолтан — не будет конца. По обеим

сторонам дороги высокой стеной стоит подернутый осенним

багрянцем лес.

«Вот они, настоящие русские леса, — думает

Айсолтан. — Какая тут тень и прохлада!»

Айсолтан не может скрыть от спутницы своего

восторга. Та понимающе улыбается.

— Да, — говорит она, — хороший лес. А уж

грибов! Таких лесов у вас в Туркмении нет. Все

песок да барханы. И как только там хлопок растет!

Теперь улыбается Айсолтан. Конечно, в

Туркменистане нет таких лесов, но посмотрела бы эта

московская девушка на увитую виноградом террасу

маленького домика Айсолтан, на широкую вершину

старого урюка, под которым прохладно в самый знойный

летний день! А сады, бахчи, зеленое море колхозного

хлопчатника, заливающее всю равнину вокруг

колхоза «Гёрельде»! Конечно, песков много, велика пустыня

Кара-Кумы, но как не правы те, которые думают, что

Кара-Кумы—безжизненная пустыня! Весной и осенью,

после дождей, она покрывается зелеными коврами

пастбищ, и десятки, сотни тысяч колхозных и

совхозных овец пасутся там на приволье. «Верно, мало у нас

воды, но земля хорошая, золотая земля. Воткни

прутик, плюнь — дерево вырастет, — так говорят у нас...»

Увлекшись, Айсолтан забывается и начинает говорить

по-туркменски. Спутница со смехом прерывает ее,

просит перевести, сама повторяет вслед за Айсолтан:

— Агач — дерево...

А машина мчится и мчится по зеленой просеке,

спускаясь порой в ложбины и вновь поднимаясь на

пологие холмы. Снизу кажется, что там, на вершине

холма, лес кончается и просека словно упирается в

небо. Но машина легко идет вверх по склону, и Айсол-

тан видит, что лес не кончается, а только разбегается

в обе стороны от дороги, большим полукругом огибает

широкую холмистую возвышенность и снова сходится

далеко на горизонте, сливаясь в темную волнистую

ленту. Лучи заходящего солнца золотятся на свежем

жнивье; кое-где еще стоят невывезенные копны,

зеленеют луга. Далеко справа показывается небольшое

селение, бревенчатые дома под железными крышами

окружены садами. По дороге, в облаках пыли,

движется большое стадо коров. Пастух громко щелкает

длинным кнутом, освобождает путь машине, сгоняя

коров с дороги на жнивье. Машина замедляет ход. Ай-

солтан приподнимается и, обернувшись, машет пастуху

рукой. Тот с изумлением смотрит на ее

сверкающую серебряным острием тюбетейку, на смуглое

лицо, обрамленное черными косами, и, покрутив

головой, снова громко щелкает своим длинным кнутом.

Да, хороши, хороши русские леса и поля! Ай-

солтан кажется, что эта картина мирной жизни

никогда не померкнет в ее памяти. Она провожает

взглядом скрывающееся за поворотом селение. Машина

огибает невысокий холм, на вершине которого небольшая

рощица. У подножья холма деревянная ограда. Ай-

солтан различает большую каменную плиту,

полускрытую под венками из живых цветов.

— Что это? — спрашивает она свою спутницу.

— Эго памятник двум девушкам-партизанкам из

здешнего села, замученным фашистами в сорок

первом году неподалеку отсюда — на подступах к Москве.

Конечно, Айсолтан и раньше знала, что в сорок

первом году фашисты подходили к Москве, она

читала об этом, слышала от Чары и от Аннака,

которые сражались с фашистами. Но сейчас она с особой

силой чувствует, в какой грозной опасности была

Москва. И этот памятник, на котором не вянут цветы,

без слов говорит ей, с каким бесстрашием, с каким

геройством защищали свою столицу, свою землю

советские люди. Ничто не сломит их, никто не покорит!

«Советские люди, — думает Айсолтан, — навсегда

изгнали врагов из пределов нашей родины и донесли

знамя правды до Берлина, до Праги, до Будапешта.

Тысячи, миллионы смелых и честных рук за рубежом

подхватили знамя правды, знамя мира и

справедливости, понесли его по всему миру, и нет такой силы,

которая могла бы их остановить, повернуть вспять.

Пусть беснуются поджигатели войны — мы их не

боимся. Они катятся в бездну, а жизнь — за нас,

история — за нас, будущее — за нас!»

Так думает Айсолтан — и так говорит в большом,

ярко освещенном зале фабричного клуба. Она

вспоминает все, что слышала на конференции и что

передумала за эти дни. Потом она рассказывает

текстильщицам о Туркменистане, о родном колхозе «Гё-

рельде», о хлопчатнике и о том, как она со своим

звеном добилась высоких урожаев хлопка.

— Хлопчатник — это такое нежное, такое

красивое и капризное растение, что сколько за ним ни

ухаживай — все ему мало, как избалованному ребенку

или своенравной невесте...

Айсолтан растерянно умолкает, поймав себя на

том, что говорит о хлопке словами Бегенча. Ну, да

кто же может об этом знать? И что тут худого, если

она повторяет слова любимого? Но все-таки

Айсолтан смущена, — хорошо, что этого никто не замечает.

Текстильщицы дружно хлопают в ладоши и что-то

кричат ей из глубины шумного зала. Айсолтан

смущается еще больше, когда понимает, что они просят ее

рассказать, за что она получила маленькую золотую

звездочку, которая горит на ее красном шелковом

платье, как живой огонек. Она говорит, сколько

центнеров «белого золота» собрало ее звено в прошлом году

с каждого гектара, но понимает, что этого объяснения

еще недостаточно.

— Мы работали не покладая рук, — продолжает

Айсолтан. — Мы всегда советовались с лучшими