Макорин жених

Тут вся делегация дружно на неё набросилась:

– Сможете, Екатерина Ивановна! Вы в театрах бывали. Нам вы только растолкуйте, мы

всё сделаем. Не уйдем, Екатерина Ивановна, пока не согласитесь.

– Ну хорошо, а где же вы хотите устроить ваш театр? – стала сдаваться учительница.

1 Епархиалка – окончившая епархиальное училище; клирос – место в церкви для певцов.

Ребята это почувствовали. Наперебой они начали с азартом объяснять:

– За хлебной магазеей1 старые ярмарочные амбары остались. Знаете? Просторные,

высокие. Без потолков только. Но это ничего, от дождя и крыша защитит, а пока до зимы и

так тепло будет. Сцену мы настелем, декорации намалевать тоже сумеем, у нас художники

есть.

Ребята посмотрели на Митю. Тот снова вспыхнул.

– Какой я художник, – промямлил он. – Афишу-то нарисую как-нибудь. Вот Сима

Кубасов, сын попа... простите, священника, – быстро поправился Митя. – Он хорошо рисует,

может и масляными.

– Я это знаю, – подтвердила учительница. – А он согласится?

Согласится ли сын попа участвовать в затее, ребята не знали. Им это и в голову раньше

не приходило. Но Митя быстро нашелся.

– Мы вас, Екатерина Ивановна, попросим с ним переговорить. Вам-то он даст согласие.

– Что ж, я, чем могу, помогу вам. Только уж как получится, не посетуйте.

2

Ах, с каким жаром взялась молодежь за подготовку спектакля! Задолго до начала

репетиций была намалевана красочная афиша во весь простенок потребиловки. Впрочем, о

предстоящем событии ещё раньше знала деревенская округа. Новое, мудреное, пока ещё

совсем не понятное слово «спектакль» повторялось и у колодца, и на гумне в минуты отдыха,

и вечерами на посиделках, и за столом вокруг дымящейся каши-поварихи. Девчата гадали,

что это такое, и нетерпеливо ждали дня, когда загадка откроется. Мужики усмехались, качали

головами: «Опять эта комсомолия чего-то чудное придумала». Старухи крестились: «Как бы

греха не вышло, прости господи...»

А у доморощенных артистов шел великий спор: что ставить? В бедненькой школьной

библиотеке нашелся томик Пушкина с трагедией «Борис Годунов». Отыскали «Бедность не

порок» Островского. В одной из чеховских книг кто-то обнаружил пьесу «На большой

дороге». «Бориса Годунова» большинство отвергло сразу: про царя не дело комсомольцам

спектакли ставить. Заглавие пьесы Островского привлекало, но очень уж она длинна, разве

выучишь такие роли! А вот эта, про большую дорогу, и коротенькая, и смешное есть, и

страшное. В самый раз для начала. Так и решили ставить «На большой дороге». Когда же

стали распределять роли, выяснилось, что главную женскую роль играть некому. Девчата,

желающие играть, были, но не оказалось матерей, которые бы позволили своим дочкам

«ломаться на посмешище перед всем народом». Препятствие казалось непреодолимым. Но

выход в конце концов всё-таки нашелся. Митя пошел к Макоре, и она согласилась.

– Вы только подучите меня. А то я ни слова молвить, ни шагу шагнуть не сумею,

наверно. Буду вот штёкать да окать по-нашему, по-деревенскому...

– Ну, как сумеешь, – успокоил Митя. – У нас не ахти какой императорский театр.

Привыкнешь постепенно.

– Да, я переимчивая, – согласилась Макора. – Другой раз сама, одна начну по-городскому

говорить – и выходит. Не такие уж мы непути...

Сима Кубасов, поповский сын, вялый, застенчивый, весь вспотел, когда учительница

передала ему приглашение комсомольцев. Заикаясь от волнения, он сказал, что декорации

сделает, а на сцене выступать пока не решается: надо узнать, как к этому отнесутся родители.

Вечером Сима появился в амбаре, которому отныне уготовано было стать театром. Там стоял

дым коромыслом. Правильнее, конечно, не дым, а пыль. Многодавняя, ещё со времен былых

ярмарок, густая, серая, она, сметенная со стен, носилась в воздухе плотными тучами. Но её

не замечали, не обращали на неё внимания. Кто сплачивал полы, загоняя между половиц

клинья, кто мастерил помост для сцены, кто конопатил углы, чтобы почтеннейшую публику

во время представлений не прохватило ветерком сквозь щелявые пазы. А над всем этим стоял

невообразимый грохот от великого усердия плотников, чинивших крышу.

Митя, взлохмаченный, угорелый от беготни и крика, таща охапку реек, наскочил на Симу

1 Магазея – склад для зерна, общественный хлебный амбар.

Кубасова, несмело остановившегося у порога.

– Уй, Сима, извини, я тебя царапнул. Шагай за мной.

В узком проходе за сценой Митя ухватил Симу за пуговицу и начал ему объяснять, какие

нужны декорации к первому спектаклю.

– Фанеру мы достанем в потребиловке, у них ящики порожние есть. Холстину из мешков

сделаем, ребята выпросят у матерей по мешку – и дело. Вот с красками хуже, где их взять, не

знаю. У меня есть, да мало. Охра, сурик и щепотка голландской сажи.

– Красок я принесу, – сказал Сима, потупя глаза, с виноватой улыбкой. – У нас много их,

от церкви осталось...

– Тогда совсем добро! – весело воскликнул Митя, схватил Симину руку и крепко ее

пожал. – Приступай. Чего понадобится – спрашивай, поможем.

3

Скоро старого ярмарочного амбара было не узнать. Желтые сосновые скамейки,

расставленные ровными рядами, наполняли бывший амбар смолистым духом. Со стен

кричали цветастые плакаты, призывая пока еще отсутствующих зрителей вступать в

доброхим, ликвидировать неграмотность, бороться с кулачеством и помогать голодающим

Поволжья. Правда, последний плакат был староват, его откопали где-то за шкафом в

сельсовете, но Пашка Пластинин настоял, чтобы повесить и его, потому что он был очень уж

выразительный и яркий. Митя сначала колебался, стоит ли ворошить старину, потом

согласился.

– Ничего, – утешал он не столько ребят, сколько себя, – надо помнить и то, что было. А к

тому же ведь это произведение искусства.

Плакат оставили, хотя повесили в угол, не на очень видное место.

Но самым главным украшением клубного зала был занавес. Ребята заранее предвкушали,

какое впечатление произведет он на будущую публику. Сшитый из мешков, чисто вымытых и

тщательно подобранных по колеру, он был разукрашен затейливым орнаментом. Клеевой

рисунок, усыпанный мелкобитым стеклом, где белым, где синим, где зеленым, эффектно

искрился. Скажем по секрету: не зря в те дни многие родители недоумевали, куда же

запропастилась лампадка, что висела перед божницей в нежилой избе.

В центре занавеса рдел суриком комсомольский значок «КИМ», окруженный эмблемами

серпа и молота, а под ним застыли две мускулистые руки в могучем и нерасторжимом

пожатии. Залу придавали домашний уют развешенные между плакатами полотенца с

широкими выкладными или шитыми цветной шерстью прошвами, с пышными кружевами

собственного рукоделия сосновских, погостских и многих других мастериц. Одно плохо –

свету маловато. От двух жестяных коптилок с отражателями какой же свет! Но ребят утешила

Екатерина Ивановна, пообещав на время спектакля лампу-«молнию» из школы.

4

А репетиции между тем шли одна за другой. Охваченные пылом артисты усердно

зубрили роли не только в клубе, но и в поле, в лесу, дома, подчас приводя в недоумение и

даже пугая родителей.

– Чего это у нас парень-то бормочет? Уж не порча ли напала на него?

И вот удивительно: пока заученные слова повторялись в одиночестве, все было хорошо.

Артисту казалось: он так сыграет роль, что зрители будут если не потрясены, то во всяком

случае удивятся его искусству. А как только начиналась репетиция на сцене, и язык

деревянел, и ноги переставали свободно шагать, и неизвестно было, куда деть руки. Вот и

двигались по скрипящим подмосткам неуклюжие увальни и заики, не знающие, что сказать и