Год жизни

— Знаю,— озабоченно сказал Шатров и, обращаясь к машинисту, приказал: — Заводите аварийный движок. Быстро. Ждать у моря погоды нечего. На станции могут с генератором весь день провозиться, а мы смену сорвем. Идите в шахту, Тарас Прокофьевич, сейчас воздух будет. Надо людей предупредить, чтоб зря не поднимались на-гора. А где начальник шахты?

— Там сидит,— неопределенно показал себе под ноги Неделя.— Да что с него проку? Хиба это начальник? Ни рыба ни мясо. Пустое место. И что вы его держите, Алексей Степаныч?

— Не я держу, он сам держится,— невесело пошутил Шатров.

Алексей спустился вниз и остановился, неприятно пораженный.

— Почему темно, Тарас Прокофьевич? Что у вас со светом? — И тут же спохватился: — Тьфу ты, вот голова стала... Шахта-то отключена!

— Нет, Алексей Степаныч. Сейчас, правда, току нет. Но у нас и лампочек не осталось. Я в забое с факелом бурил.

— Быть не может! — вскрикнул Шатров.— Так в темноте и работаете? А куда же лампочки подевались? Я только вчера пять штук выписал Лаврухину. Ведь они у нас на вес золота. Каждую с кровью вырываешь.

Шатров включил свой сильный электрический фонарь и пошел впереди. Невесело было на душе у Алексея. Тяжелым камнем лежала ссора с Зоей. Не радовали дела на участке. Только Черепахин с его паровым экскаватором не нуждался в электроэнергии. Лотошники работали вручную, но без света стало темно в тепляке. Полностью остановились обе шахты. Прекратились бурение, выдача золотоносной породы на-гора. Обозначился срыв суточного графика. А вечером на планерке Крутов все равно обрушится на Шатрова. Это ясно. Опала начальника прииска давала себя чувствовать. Недаром, когда Алексей позвонил на электростанцию, электрик сказал ему, хотя Шатров ни о чем не спрашивал, кроме причины неполадки: «Два-то других участка работают, Алексей Степаныч. Только ваш отключен. Так Игнат Петрович распорядился». В голосе электрика прозвучало явное сочувствие. Он подождал, дыша в трубку, ожидая, что ответит Шатров. Но Алексей промолчал. Он понимал, что его участок стал пасынком. Теперь при нехватке на прииске электроэнергии, взрывчатки, крепежного леса Крутов будет сажать на голодный паек прежде всего участок Шатрова. И не придерешься: генератор остановился, надо какой-то участок отключить. Почему же второй, третий, а не его, первый?

Лаврухин сидя спал, привалившись к стенке забоя.

сладко всхрапывая. Шапка сползла с головы, и косматые волосы закрыли лицо. Даже свет фонаря не заставил его проснуться. Неделя приподнял за волосы голову Лаврухина, и тот испуганно вскочил, обалдело моргая, ослепленный ярким лучом света, направленным в упор.

— Почему вы не побеспокоились, Мефодий Лукьянович, обеспечить подачу сжатого воздуха?

— Я как раз собирался идти наверх, на минутку только присел.

Наглая ложь взорвала Шатрова.

— Вы спали мертвецким сном! И никуда вы не собирались. Да вдобавок от вас несет, как от самогонного аппарата!

— Зубы дьявольски болели, Алексей Степаныч. С вечера просто криком кричал. Хоть на стену лезь. Пришлось водкой пополоскать. Только этим и спасся.

— Врете вы всё,— с отвращением сказал Шатров.— А почему в шахте лампочек нет? Куда вы их девали? Люди в темноте сидят.

— Перегорели, сволочи, до одной.

Лаврухин ухмыльнулся с развязным и вместе трусливым видом. Вся его фигура, казалось, говорила: «Ну чего ты ерепенишься, ты, опальный начальник участка? Ну пропил я твои лампочки, ну проиграл. А дальше что? Ничего ты со мной не сделаешь. По морде и то не съездишь». Видя отношение Крутова к Шатрову, Лаврухин быстро смекнул, что новый начальник участка недолго усидит в седле. А раз так, нечего и осторожничать.

Шатров отлично понял эту невысказанную мысль Лаврухина. До сих пор Шатров держался с ним сухо, официально, не умея да и не желая скрывать свою неприязнь. Но события этого тяжелого дня взвинтили до предела нервы Алексея. Он бессознательно искал разрядки и теперь почувствовал знакомое противное сердцебиение— предвестник поднимающегося бешеного гнева.

— Смирно! Кру-угом! — голосом, налитым хмельной яростью, крикнул Алексей.— Вон из шахты, мерзавец!

Лаврухин машинально вытянул руки по швам, но сейчас же спохватился.

— Вы не имеете права меня оскорблять. Я пожалуюсь Крутову. Ты слышал, Неделя? Будешь свидетелем.

Бурильщик злорадно захохотал:

— Ничего я не чув.

Лаврухин хотел еще что-то сказать, но при взгляде на лицо Шатрова округлил в страхе глаза, втянул голову в плечи и заспешил к выходу, поминутно оглядываясь.

— И в шахте мне не попадайся,— крикнул вдогонку Шатров. Он весь еще кипел.— Иди, жалуйся Крутову, что я тебя выгнал!

— Давно бы так,— удовлетворенно сказал Неделя.— Его не то что гнать, на тачке вывезти следовало. Сукин сын! Третьего дня...

Неделя не договорил. Шланг выпрямился, из него с шумом хлестнул сжатый воздух. Бурильщик схватил перфоратор.

Шатров присел на глыбу породы. Он уже остывал и досадовал на себя. Держать Лаврухина и дальше в шахте нельзя. А нападок Крутова все равно не избежать. Семь бед — один ответ. Досадно другое: уж очень все получилось по-мальчишески, наивно. Накричал, нашумел... Конечно, Лаврухин пропил или продал лампочки, оставив шахту без света, в этом сомнений нет. Но где доказательства? Поди докажи, что они не перегорели. Надо было подобрать материалы, наложить на Лаврухина взыскание, другое, а уж потом отстранять его от работы и писать рапорт Крутову. Все эта проклятая горячность. И когда он от нее избавится, научится держать себя в руках?

Но понемногу мрачные мысли рассеялись. Мерно грохотал перфоратор Недели. Одна за другой в груди забоя возникали круглые черные дыры шпуров. Из штрека тянуло сквозняком. Низко над головой нависала каменистая кровля. В темноту ровными рядами уходили стойки крепления. В воздухе слышался слабый запах сгоревшего аммонала. Все было такое привычное, понятное.

Почти всегда, приходя на участок, Шатров испытывал особое чувство успокоения. Тут он был нужен всем. Его окружали простые люди. Каждый из них занимался полезным делом.

Из шахты Алексей поднялся по исшарканным деревянным ступенькам лестниц только после того, как убедился, что дело пошло на лад. В компрессорной ровно постукивал движок. Масляные капли размеренно падали в подставленную жестянку. Машинист со вкусом схлебывал чай со щербатого блюдечка, с трудом удерживая его б черных негнущихся пальцах. Алексей вспомнил, что он еще не обедал. «Схожу в столовку. Не пойду домой».

Но на полпути встретилась Тамара. Шатров не раз удивлялся тому, как легко она, южанка, переносит суровые морозы Сибири. И сейчас Тамара шла в коротком полушубке с отложенным барашковым воротником, в пуховом платке вместо меховой шапки.

— Дофорситесь когда-нибудь до воспаления легких,— с упреком сказал Алексей, здороваясь.

— Сухой мороз без ветра не страшен,— оправдываясь, ответила Тамара.— Я предпочитаю сорок градусов здешнего мороза, чем промозглую, сырую южную оттепель. Вы заметили, что на нашем прииске очень мало больных? Сибирский климат укрепляет организм человека.

— Возможно,— улыбнулся Шатров, чувствуя, как у него немеют губы и бритый подбородок,— но для разговора я все же предпочитаю конторку участка.

— Идемте,— согласилась Тамара,— но мы и по дороге успеем переговорить. У меня к вам сегодня немного. Я только что из третьей шахты, Алексей. Там превысили выемочную мощность, выдают излишнюю породу...

Разговаривая, Шатров и Тамара поравнялись с группой горняков. Рабочие поднимали столб для новой электролинии. Алексей увидел, как столб стал почти вертикально у подготовленной для него ямы, но вдруг заколебался на вытянутых руках. Рабочие изо всех сил толкали его, стараясь сохранить равновесие, но тяжелый столб одолевал их. Еще минута, и он обрушится...

— Надо зачистить подошву штрека, а потом... Куда вы, Алексей?..

Но Шатров уже мчался по сугробам. Он успел добежать вовремя. Уперся плечом в столб, согнулся упругой дугой, нетерпеливо закричал: