На сопках Маньчжурии

— Вы представляете себе мое недоумение, — возмущался американец. — Я, полковник Дуглас, приехал в Корею… Я все увидел в Корее… И я пожелал! Я ведь имею право желать? Я ведь американец. Тем более что я и раньше бывал в Корее и хорошо знаю ее. Какие могут быть сомнения?! О своем решении я оповестил американское консульство, все было в порядке… В Вашингтоне знают про намерения мои и моих коллег. В Корею выехал мой компаньон, известный вам Джемс Хит… Он — мой компаньон и друг Японии. Все должно было быть в порядке… И вдруг я получаю от него письмо!.. Мои приобретения якобы уже не мои. Я навожу справку, чьи же они в таком случае? Никто не может дать мне ответа. Ни корейцы, бывшие собственники, номинально являющиеся ими и сейчас, ни ваш штаб. В штабе у вас вдруг перестали понимать что-либо коммерческое, а ведь перед войной отлично понимали, и я получал самые категорические заверения! Наконец, с большими трудами, выплыло на поверхность ваше имя. Вы как будто скромный и честный офицер. Будем откровенны; я понимаю так, что вы тоже подставное лицо… Маленькая доля в игре, не так ли? Но вы должны мне все объяснить. Спрашивается, из-за чего же началась война с русскими? Вы делаетесь похожими на них.

В голосе американца послышалось недоумение, и Футаки, лежавший с открытыми глазами, невольно улыбнулся.

Саката молчал несколько секунд, наконец пробормотал:

— Я удивлен, что именно ко мне обращено ваше внимание и ваши вопросы… Вы интересуетесь, к кому перешли ваши приобретения?

— Это мне известно: к вашим патронам! — отрубил Дуглас. — Частично к вам. Ваше имя названо в письме Хита, ваше, мой добрый знакомый. Поэтому я и пригласил вас сюда. Я требую объяснений.

— Значит, к вам, господин полковник, поступили столь подробные сведения, что вы решили в них не сомневаться, — заговорил после продолжительного молчания Саката, — но у меня вот в чем сомнение: так ли богата Корея, как вы предполагаете?

Полковник свистнул.

— Так ли она богата? Я лично обследовал, я облазил все горы, и не один, а со специалистами! Прошу вас немедленно положить конец нашему недоразумению.

— Как известно, мы обожаем англичан и американцев, — задумчиво начал Саката. Помолчал и сказал негромко: — Но ведь в Корее японские солдаты!

В течение нескольких минут собеседники молчали. Наконец Дуглас хрипло произнес:

— Замечательно! Исключительный ход мысли… Я сообщу президенту. Черт знает что такое!

Ветки захрустели. Футаки поднял голову: «Удаляются… Один с тросточкой, другой с тяжелой саблей под мышкой».

Футаки повернулся на спину и закурил.

«Способный офицер Саката, очень способный».

6

У ворот ляоянского дома Попова остановился рикша. Из колясочки выпрыгнул невысокий капитан, голубоглазый, в очках. Получив деньги, рикша медленно покатил свою колясочку к базару, а приезжий, осмотрев массивные китайские ворота и подхватив чемодан, вошел во двор.

Никого не видя, он сел в тени на террасе и закурил. Тут его и обнаружил Алексей Иванович, возвращавшийся из сада.

Капитан и хозяин посмотрели друг на друга и не сразу поздоровались.

— Друг Зотика Яковлевича? — спросил гость.

— Давний. А вы капитан Федор Иванович?

— Так точно…

Алексей Иванович несколько растерялся. Он не знал, что ему делать дальше и что от него потребует голубоглазый капитан.

Но гость сам повел разговор, спросил, давно ли приехал Попов в Ляоян? как работает железная дорога?

Попов сказал, что дорога, по его мнению, всегда была плоха и что теперь она не стала лучше, но что министр князь Хилков, непрестанно разъезжающий по ней взад и вперед, старается навести порядок. Потом говорили о жаре, иностранцах, которых было довольно много в Ляояне, об отношении китайского населения к русским, и во все время этого ничем не примечательного разговора, который мог вестись любыми мало знающими друг друга собеседниками, Алексей Иванович чувствовал, что гость внимательно к нему присматривается.

После обеда разговор принял иной оттенок.

Да, Алексей Иванович согласен предоставить свой дом в полное распоряжение революционерам… и содействовать им во всем, потому что он решительно и бесповоротно против самодержавия.

Они вместе осмотрели дом.

Небольшую комнату, окнами в сад и самую отдаленную от улицы, Неведомский предназначил для печатания листовок.

Нужно было все организовать немедленно.

Горшенин, приехав в армию, привез с собой инструкции и письма. Они указывали, что война, затеянная царем и его приближенными, преступна, что убеждение в необходимости революционного переворота охватывает все большие слои народа, что революция означает вооруженное восстание народа и что все будет решать позиция армии.

Боевая работа в армии — насущнейшая задача партии.

Это всегда знал Неведомский.

До войны он преподавал математику в реальном училище, и ученики любили математику больше других предметов.

Он принадлежал к тем людям, авторитет которых создавался сам собою, без усилий с их стороны. Он работал среди рабочих двух местных заводов, и туда же заглядывали некоторые из его учеников-реалистов. Он писал статьи простым, ясным языком математика, и члены его кружка берегли их как зеницу ока. Но все-таки листки подчас попадали в руки полиции, однако никто в городе не догадывался, что автор их и руководитель крамольного кружка — всем известный и всеми уважаемый, а более всего начальством, капитан запаса, учитель математики Неведомский. Все знали, что когда-то он служил в инженерных войсках в Привислянском крае, не то в крепости Новогеоргиевск, не то в Остроленке, и бросил военную службу, чувствуя призвание к педагогике.

Когда его мобилизовали и с погонами капитана на плечах отправили в Действующую армию, он решил, что для него, как для старого искровца, открывается огромное поле деятельности.

Временно в армии он утерял связи.

Но сейчас, с приездом Горшенина, связь налаживалась. Инструкции, привезенные студентом, исходили явно от Ленина.

Предстояла напряженная работа.

Вечером в доме Алексея Ивановича совещались трое: Неведомский, Горшенин, Хвостов.

Неведомский сказал Хвостову:

— Слышал о вас… Ведь вы учились в кружке за Невской заставой у самого Владимира Ильича! Я думал, вы далеко и глубоко… в подполье.

Горшенин привез несколько листовок.

Листовка «Кому служит солдат», выпущенная в прошлом году, сохраняла и по сей день свою свежесть:

«… Разгорается борьба между двумя лагерями. В одном лагере рабочий народ, который борется за лучшую долю… В другом лагере те, что живут за счет народа… И только оружие обманутых солдат дает теперь силу и перевес лагерю притеснителей народа».

— А вот февральская листовка этого года. — Горшенин развернул тонкий белый листок…

«Вопрос о войне должен решать сам народ… И царь, и капиталисты кричат: „Отечество в опасности!“ Но, товарищи, отечество — это же мы сами, весь народ. В интересах этого народа лучше, если б этой войны не было… Ради отечества, то есть нас самих, мы должны… прежде всего победить царское самодержавие и на его месте утвердить в России истинное народное управление — демократическую республику… Когда из груди измученного и разоренного народа раздастся боевой клич: „Долой самодержавие!“ — присоединяйтесь к нам, товарищи!»

— Хорошо, Леня, — сказал Хвостов Горшенину. — Ясно и просто.

— Наша главная беда здесь — полное отсутствие печатной техники, — заметил Неведомский. — В Могилеве мы размножали прокламации от руки. Неважно. Во-первых, не всегда разборчиво, во-вторых, страшно медленно. Я в последние дни после получения известия от вас, Горшенин, придумал вот что… пустячок, но… эффектный.

Он снял китель, закатал рукава рубашки и подошел к чемодану.

Вынул оттуда валик. Хвостов принял его.

— Ого! Превосходный! Откуда? Из России?

Неведомский засмеялся.

— Из России везти опасно, да и времени нет, валик — происхождения местного… Продается в местной аптеке одно незамысловатое растеньице; вот если смешать его с глицерином и водой, получается именно та масса, которую вы и видите перед собой. Мозг человека бесконечен в своих выдумках, а природа — в своих возможностях.