Исчезновение

к, скажи? Мне на месяц пятьсот граммов, я уж так его...

Игорь проходит мимо бушующего пневмомолота, мимо горна, через ворота в соседний цех и по винтовой железной лестнице поднимается наверх. Зачем он понадобился? С начальником цеха Игорь за все дни разговаривал дважды: первый раз, когда пришел оформляться, второй раз, когда Авдейчик забежал мимолетно в цех и спросил что-то насчет матриц. Волочильщики - черная кость парии "заготовки". Вызывать волочильщика к начальнику цеха так же нелепо, как вызвать грузчицу Пашку или Урюка. Но зачем-то зовут! Внезапная тревога охватывает Игоря. Одноединс-твенное объяснение понятно ему: что-нибудь с анкетой, раскрыли, узнали. Майор Оганов не захотел разговаривать сам, велел Авдейчику. Могут сразу уволить. Могут еще хуже: за сокрытие факта с целью, чтоб проникнуть на военный объект... Странное равнодушие подступает вместо тревоги. Он идет не торопясь по мосткам второго этажа, хлопает ладонью по железному поручню, размышляет спокойно: "А что особенного? Написал правильно. Умер в таком-то году. Мне же ответили официально: умер от воспаления легких. Мать работает в Казахстане по своей специа-льности. Она зоотехник. Работает зоотехником в совхозе. Что особенного?" Ни с кем он не советовался, ни с тетей Диной, ни с Мариной - решил сам. Хватит, советовался однажды. В Ташкенте весной, когда окончили школу, нескольких ребят набирали в военное спецучилище - и его тоже, хотя он младше других, ему шестнадцать. Училище считалось закрытым, готовило каких-то хитрых радистов, анкета на три листа. Первая в жизни. Бабушка сказала: "Пиши как есть. Всегда надо писать и говорить правду, тогда ничего не страшно". Не приняли. Бабушка сказала: "Со своей точки зрения они правы". В августе приехал вербовщик вербовать подростков и молодежь на московские заводы. Тоже была анкета, но краткая, на один лист. Он не написал ничего. От бабушки пришлось скрыть. Она допытывалась: "Ты написал правду?" В том листке и вопроса такого не было, так что, можно сказать, он написал правду. И - поехал. И еще: глубин-ным, тайным, каким-то даже чужим и оттого, наверное, истинным умом понимал, что та правда, которую требовалось написать, не была правдой. И обман, значит, не был настоящим обманом. Был всего-навсего обманом обмана. Это никому пока не известно, и, может быть, еще долго не будет известно, и ему самому известно не окончательно, но он чуял, что правда тут не простая, какая-то двойная, секретная. Успокоился и смирился, пока шел длинной дорогой, но когда толкнулся - "Можно?" - в фанерную клетку начальника, увидел Авдейчика за столом, желтово-лосого, с красной, сухой, почему-то казавшейся Игорю петушиной физиономией, стало тоскливо.

- Баюков, говорят, ты умеешь малевать лозунги. Верно или нет? Чего молчишь?

- Откуда вы взяли?

- Не ты мне вопросы задаешь, а я тебе. В художественной школе учился?

- Ну, да...

- Вот пойди в цехком, возьми кумач и после работы напишешь быстренько и красиво лозунг. На!

Авдейчик протягивает записку