Ольга Ермолаева

— Ничего...

— Да, как ничего? Раньше ты была веселая, а теперь, как черной воды напилась.

Афоня грызла стебелек травы и немигающими глазами смотрела куда-то вдаль. Она откусывала понемногу от травинки и сплевывала. И вдруг в глазах ее закипели слезы. Одна слеза крупной прозрачной дробинкой выпала, прокатилась по лицу и упала.

— Ну, скажи мне, Афоня, легче будет...

— Нет, Оля, не скажу...

— Почему?

— Почему? Да просто... не... скажу. Потом когда-нибудь.

— Хорошо... А работать пойдешь?

Афоня тряхнула головой.

— Ты как побывала у меня в последний раз,— заговорила она после продолжительного молчания,— то я всю ночь не могла уснуть, все думала... Ох, сколько я, Олютка, передумала, если бы ты знала! Так было тошно, так тошно! Вот сейчас собралась бы и ушла. Всю неделю только об этом и думала. А Васса точно узнала, что у меня на уме, следить начала. Так все по пятам и ходит; за каждым шагом моим следит. А я нет-нет да что-нибудь и суну в узел. Перестирала все. А в ту ночь, как мне уйти, у игуменьи трапеза какая-то была, и мою Вассу туда позвали. Ее тоже черти унесли туда. Как только она ушла, я потемок дождалась, завязала все в шаль, вылезла в окно. Только хотела бежать, а меня сзади кто-то схватил. Как я перепугалась! Смотрю, Степанида — твоя тетка. «Ты куда, говорит, Афанасья, лыжи-то свои направила?» А я так перепугалась, что и слова вымолвить не могу. А она должно быть догадалась и спрашивает: «что уж не домой ли наклалась?..» Я не знаю, говорить ли, нет ли. И сказала. А она и говорит: «Давно бы надо... Такая девка околачивается в монастыре». Я говорю: «Сестрица Степанида, ради бога, не говори никому». А она: «Иди, иди, говорит, пока твоя краля не пришла. Пойдем-ка, говорит, я тебя провожу. А то ты напорешься еще на кого-нибудь». Пошли мы с ней через рощу, а там берегом, берегом. Смотрим, на берегу-то и в той стороне народ и в другой стороне народ. Куда?.. А сестра Степанида говорит: «Пойдем-ка». Подошли мы к лодке. «Садись», говорит. Я села. Степанида тоже — в лодку. Отчалили от берега. Она меня через реку перевезла и говорит: «Ну вот, теперь на все четыре стороны». Я выскочила из лодки. «Спасибо, говорю, тетя Степанида». А она: «Ладно, говорит. Да больше не ходи, говорит, в монастырь». Уехала, она, а я — дуй, не стой. Бегу и сама себе не верю. Неужели я ушла? И думаю, приду домой — вдруг меня выгонят... Думаю, пойду тогда к тебе. Пришла. Дядя Лука обрадовался, а тетка Арина закричала и теперь все точит меня. Думает, что я на ихний хлеб навалюсь. А я если на завод не попаду на работу, так все равно в люди пойду жить—в кухарки куда-нибудь. Думаю—свет клином не сошел. Живут же люди...

Поговорив, девушки вернулись в избу. На столе стоял самовар. За чаем Афоня сказала, что завтра пойдет проситься на завод работать. Тетка Арина поджала брезгливо губу.

— Хоть скорей истреплешься,— едко заметила она.

— Как это? — спросила Афоня, вспыхнув.

— Очень просто. Все время на народе, с мужиками. Ничего хорошего нет. На завод да на рудник идет работать кто? Самая что ни на есть последняя девка, последняя бабешка.

Ольга густо покраснела и, не допив чай, вышла из-за стола.

— Ты что, Ольга, не пьешь чай-то? — спросил Лука и с доброй улыбкой добавил: — пей, брюха не жалей.

— Не хочу, спасибо.

— Я не о тебе это сказала,— сказала Арина, хмуро посмотрев на Ольгу.— Тебя я знаю. Если бы не нужда, разве ты пошла бы на завод на работу. Конечно, не пошла бы.

— А у вас и у Афони полный достаток? — сказала Ольга.

— Не про это я...

— А про чего?..

— Про то я говорю,— заговорила Арина, смягчая тон,— что неженское дело на завод или на рудник работать идти. Девке замуж надо выходить... Вот я про что говорю. Рудничную да заводскую девку никто замуж хороший не возьмет. Наше дело ребят рожать, да по дому управлять. Вот что. Да мужа покоить.

Ольга хотела сказать Арине что-то дерзкое, но сдержалась.

Когда Ольга ушла домой, Арина сказала с ядовитой усмешкой:

— Ишь ты, краля какая... Недотрога. Больно рано начала зазнаваться.

— Обидела девку,— с укором сказал Лука.

— Не думала, правду сказала.

— Ну, Арина, твоя правда никому не нужна.

— А ты молчи, гриб старый. Тебя не спрашивают, и нос свой во всякое дело не суй.

Лука вздохнул и полез на полати.

Афоня поступила на завод, на выгрузку дров. Ольга ожидала, что с этого времени подруга ее успокоится, повеселеет. Но Афоня попрежнему была тиха, задумчива и озабочена. Проработав с неделю, она вдруг не явилась утром. Вечером Ольга пошла узнать, что с ней случилось. На пороге ее встретила Арина.

— Что, проведать пришла?.. Иди, проведай, посмотри,— сказала она недружелюбно.

Афоня лежала в постели, покрытая домотканным покрывалом. Увидев подругу, она виновато улыбнулась.

— Что с тобой? — спросила Ольга, с участием смотря на ее воспаленное лицо.

— Захворала.

— Захворала,— насмешливо передразнила Арина.

Афоня взметнула глазами в ее сторону и болезненно поморщилась.

— Что хоть с тобой? — спросила Ольга.

— Да...— начала Афоня, мучительно покраснев, и, не договорив, замолчала.— Живот что-то заболел,— прибавила она тихо.

— Живот заболел,— снова с той же странной насмешкой в голосе проговорила Арина и воинственно прошла мимо подруг.— Уж не прикидывайся богородицей-то, монашка! Шила в мешке не утаишь.

Хлопнув дверью, Арина вышла.

Наступило неловкое молчание. Ольга не знала, что сказать. Она чувствовала, что Афоня скрывает от нее что-то страшное и стыдное, вынесенное ею из монастыря.

Афоня лежала недвижно, смотря неотрывно в потолок. Иной раз облизывала воспаленные губы и как будто что-то глотала. Временами в ее глазах закипали слезы. Ольга подвинула ближе табуретку, наклонилась к подруге и ласково дотронулась до ее сухой, горячей руки.

— Я... я, Оля, хотела умереть,— неожиданно заговорила Афоня слабым голосом.— Только... не дали. Тетка Арина с соседкой парным молоком отпоили. А как мне не хотелось жить... А вот теперь жить захотелось... Особенно, когда увидела тебя. Я вот сейчас, как вспомню, что я сделала,— по коже мороз... Все-таки...— она прижала руку Ольги к своему лицу и заплакала.

— Ты не думай обо мне,— почти шопотом продолжала Афоня.— Я знаю, что тебе тоже тяжело, глядя на меня... Ты не думай... Мы скоро опять вместе будем. Ты скажи там Евсюкову, что захворала, мол. Как поправлюсь, выйду на работу. Я скоро поправлюсь.

Афоня вдруг заулыбалась. Лицо ее стало маленьким, детским. Слабой рукой она полола ей руку на прощанье, и опять виноватая, несмелая улыбка скользнула по ее похудевшему воспаленному лицу.

С тяжелым чувством Ольга вышла в сени. Неясные подозрения вновь вспыхнули в ее душе. «Что случилось с ней, что могло произойти с ней в монастыре?» — думала она, вспоминая непонятные намеки Арины.

Неожиданно где-то близко от нее послышался сердитый голос Арины. Ольга замедлила шаг. Голос доносился из чулана, отделенного от сеней тонкой, тесовой перегородкой. Арина, очевидно, говорила с Лукой. Первые ее слова заставили Ольгу притаить дыхание.

— Я только надоумила ее,— крикливо говорила Арина,— ребенка-то выжить надо — вытравить. Куда она с ним?.. Девка она еще али нет?.. Понимай, что тебе говорят.

— Понимаю, Ариша, все понимаю,— кротко отвечал Лука.

— Ни бельмеса ты не понимаешь. От людей-то стыд али нет? А от бога — грех непростительный. Тем паче, она еще монашка... Разумей пустой-то головой своей.

— А ты так простительный грех сделала?

— Я ее не заставляла все лопать, а она все выжрала... Жить неохота!.. Ишь ты!.. Блудлива, как кошка, а труслива, как заяц.

— Не так надо было, Арина, это делать.

— А как по-твоему?

— Лекаря... с лекарем поговорить надо было.

— Хм, нашелся... Лекарю-то надо сколько за это?.. Вшей не хватит... Ладно, молчи. Знаю это дело я не хуже лекарей твоих. Все обошлось хорошо, и молчи. Ни черта ей не сделается.