Первые заморозки

«Ах, ведь не теряю же я все это навечно! Буду приезжать… Буду приезжать! Это же еще лучше, когда вместо привычного, доступного в любую минуту опять мне выпадут, как праздник, несколько таких дней».

Он улыбнулся от ощущения легкости и удовлетворения, которые принесла ему эта мысль, вытянул в сладком зевке все здоровое молодое тело свое и уткнулся, продолжая улыбаться, в плечо Васены, чтобы спать, спать, спать…

Утром пили чай на серой льняной скатерти. Люська ушла в школу. Воронов поглядывал то на ходики с цветастым циферблатом, то на свои ручные часы.

— Ну, вот и пора, — громко, с неподдельной веселостью сказал он, отодвигая от себя стакан, тарелку, вилку.

— Присядем на дорогу, — серьезно сказала Васена, хотя оба они и так сидели.

Она положила руки на колени, выпрямилась и молча смотрела в пол.

Наконец вышли. Утро было морозное — с инеем и тем острым блеском всего воздуха на солнце, который предвещает бесснежную, ясную осень… На дороге теперь хрупал ледок, и уже не пахло из леса листом и сыростью, а стоял повсюду колкий запах инея.

Шли молча, и опять, как вчера, было тихо в лесу, но совсем по-другому — не глухо и ватно, а чутко к любому звуку — и «хруп-хруп» под их ногами раздавалось далеко окрест.

Когда вышли из леса, остановились. Воронов не хотел, чтобы Васена провожала его до села, потому что, кроме него, в машине на станцию ехали еще двое — бухгалтер колхоза и почтальон за почтой.

— До свидания. Я напишу, — сказал Воронов.

У Васены были холодные руки и губы, а щеки горели; она терлась лицом о его лицо, не целуя, и чтобы отстранить ее, ему пришлось сделать усилие.

Уходя, он представлял, как она возвращается одна по лесной дороге — идет медленно, опустив голову, пряча зябнущие руки под шалью, а кругом это острое сияние, эта хрупкая тишина…