Горы поют

А ну, подай голос.

- Нот, не хриплю,- прозвучал звонкий ответ.

- А ты, Перейма?

- И я не хриплю! - прозвучало еще звонче.

Это словно бы немного успокоило старшину. Но всевидящее око его уже проникало в глубину шеренг, кого-то неутомимо искало, кого-то нашло в самом дальнем ряду.

- Светличный!

- Я!

Маленький, круглолицый, симпатично курносый боец от собственного "я" покраснел до ушей.

- И ты тоже... С твоей стороны, Светличный, я вовсе такого нс ожидал. Снайпер, комсомолец, голос хоть на сцену - и вот тебе на... Тоже махнул в горы!

- Я - не пить.

- Он бегал за цветами для всей нашей палатки,- вступились за Светличного товарищи.

- Опять за цветами?

- Так вы ж требуете, чтобы свежие были всегда.

- Коли так, тогда другое дело,- сразу подобрел старшина.- Потому что я на твой голос, товарищ Светличный, возлагаю немалые надежды. Хотя, согласно ранжиру, тебе всегда приходится стоять позади, среди самых мелких ростом, на этот раз я ранжир ломаю. Ставлю тебя посреди роты, в самом центре, слыхал? Потому как есть у нас еще такие певцы, вроде Загоруйко, ему никакие ноты не закон, дисциплина голоса расшатана напрочь... Ни к кому не прислушивается, никого не признает, если уж затянул, то и пошел себе и пошел напрямки... Всех глушит! Вот почему я решил так: поставлю Загоруйко рядом с тобой, Светличный. Ты отвечаешь мне за него. Следи, чтобы не срывался и не отставал, чтобы не блуждал по-волчьи где-то окольными путями. Понял, Загоруйко? Прислушивайся к Светличному. Он будет, как говорится, корректировать твой песенный огонь!..

III

Вите Светличному очень хотелось, чтобы его рота пела лучше всех... И поэтому, очутившись вечером по воле старшины в самом центре подразделения, он не на шутку пригрозил Загоруйко, стоявшему рядом:

- Смотри у меня... Только зарикошетишь - ноги оттопчу.

Загоруйко - ростом выше Светличного на целую голову - добродушно улыбался своему маленькому наставнику и обещал честно "тянуть за всеми".

Где-то поблизости в темноте уже уверенно откашливалась пулеметная, загодя набираясь духа. Светличный воспринял это откашливание как поощрение и вызов для себя, -как лукавую товарищескую угрозу, и ему сейчас особенно захотелось превзойти, перепеть пулеметную во что бы то ни стало.

Подразделения стояли, выстроившись в линию взводных колонн. Поверка уже закончилась, старшины один за другим бегали с рапортами к дежурным. Было слышно, как и в других полках всюду звучат рапорты, то громкие, чеканные, то еле слышные - где-то на отдаленных флангах.

Перед лицом колонн высились темные горы, достигая вершинами звезд. Раскаленные за день скалы еще дышали на бойцов нежным теплом, а снизу от росных трав уже струилась терпкая эфирно-свежая прохлада.

И вот наконец рапорты стихли, подразделения приумолкли и насторожились, и оркестр грянул Государственный гимн. Долина подхватила его одновременно тысячами голосов, забурлила, запела от края до края. Величественная мелодия, быстро нарастая и усиливаясь, разливалась в могучее море гармонии. Слышали это пение и в горах, в разбросанных повсюду гнездах лесорубов, и не одна там юная душа загоралась желанием подхватить мелодию, присоединиться и своим голосом к мощно поющим полкам.

Какое-то время Светличный, помня наказ старшины, еще прислушивался к Загоруйко, еще сравнивал ревниво голоса своих с голосами сосеДей-пулеметчиков. Но так было не долго. Продолжая петь, разгораясь сладостным внутренним жаром, он постепенно утрачивал контроль над собой и другими, песня все более властно захватывала его, и он сам уже как бы становился ее текучей частицей. Чувствовал, как он весь каждой клеткой растет, куда-то поднимается, насквозь пронизанный током необычайной энергии, полоненный, завороженный мощной красотой пения. Уже он и не пел, а оно как-то пелось само, пелось о близких, о том далеком и самом дорогом в жизни, ч"то зовется Родиной. Песня была способна вместить в себе все. И ритмы властного похода, и суровое величие борьбы, и счастье победы, и громкие трубы солнечного грядущего - все звучало в ней, все, чем он жил, проявилось, воплотилось в мажорной музыке. Он пел себя, свой апофеоз, свою молодую жизнь, расцветшую в окопах и маршах. Это же она, его жизнь, уже перевоплотилась в музыку, достигла силы песни! Он был убежден, что Эва тоже сейчас его слышит, может, даже подпевает, сливается с ним своим чувством, и ужо оба они составляют как бы единое целое, соединяются в высокой гармонии душ. И это еще больше прибавляло ему захватывающей песенной силы.

Не помнил ни о Загоруйко, ни о сопернице - пулеметной, их как бы уже не существовало, они исчезли, как шум отдельных деревьев исчезает в шуме большого леса. Между скалами бушевало единое горячее половодье музыки, проникая в глубочайшие ущелья, прорываясь к горным вершинам, утверждая себя повсюду.

А когда старшины стали разводить подразделения по палатам, Светличному вдруг показалось, что окрестные горы все еще продолжают петь.

Эхо, отзвуки, а может, и вправду?

- Молодцы, прекрасно пели! - отметил старшина, обходя перед отбоем палатки.

- А как я сегодня? - спросил его Загоруйко, толкая Светличного в бок. Они лежали рядом на общих парах.

- Ты, Загоруйно... О тебе пусть Светличный скажет.

- Что тут говорить,- усмехнулся Светличный.- Помоему, тянул, как никогда. Собственно, я... не слыхал. Ни его не слышал, ни себя.

- Кого же вы слышали в таком случае?

- Кого? Да всех! Даже горы будто подтягивали нам...

Вопреки ожиданиям; старшину признание это не удивило.

- Скажу вам, хлопцы,- вдруг доверительно заговорил он,- со мной тоже сегодня что-то творилось... Как вошел в песню, как взяло за душу... Обо всем забыл. Уже словно бы и нс старшина и не начальник, а просто гвардии рядовой... Человек - и все. Остаешься, знаете, в чистом виде... Ну, спите, ребятки...

IV

Луна взошла над горами, и посветлела ночь, и все вокруг переиначилось фантастически. Вершины гор были те и не те, что днем, они как бы застывали в раздумье, словно ждали чего-то, и их темные теснины были полны тайн.

Не приходил в эту ночь сон к Вите Светличному. Хотя не его был черед дежурить, однако хлопец, точно дневальный, тишком стоял и стоял на пороге своего шалаша.

В ушах еще звенели могучие ритмы, нервная дрожь пронимала все его возбужденное тело. Видел сквозь открытую дверь, как темное громадьо гор постепенно окутывается низовыми белыми туманами, а скалы на вершинах берутся от луны тусклым отблеском.

Вслушался. Показалось, что горы вокруг все еще продолжают чуть слышно петь, звучать отшумевшим многоголосьем полков. Сам себе улыбаясь, пронизанный трепетом сладостной незнакомой нежности, юноша будто впервые в жизни созерцал эту колдовскую сказку ночи.

Такая ясность царила над миром, в лунном мареве гор чудилось что-то манящее, загадочное, но не враждебное.

Эва говорила: когда будет совсем светлая ночь, встретишь меня у ручья... Там, где каждый день берет она воду своим жбаном и куда при малейшей возможности и он, и хлопцы из его подразделения шмыгают пить родниковую, но боясь простудить свои голоса... Может, и сейчас Эва стоит, одна в ночи, над сверкающим лунным ручьем и ждет, ждет...

Может, это она с вечера отвечала тебе своим пением, высоким девичьим витком мелодии, что так призывно звучала в ее устах?

Кажется, и сейчас тишина гор порождает едва слышный, ласково плывущий напев. Она?!

Тот напев срывает Светличного с места. Как безумный, в экстазе своего чувства летит хлопец навстречу ее песне - туда, в горы, в горы, где сверкают росой кустарники но сторонам тропинки, мелькают, расступаются беги! Объятый сном лагерь остается позади, хлопца никто не задерживает, все спят, никто его не видит, только луна в небе стоит на часах, но луна всегда на стороне влюбленных, она тоже - вместе с юношей наперегонки бежит, летит!..

Вот и знакомый ручей поблескивает между камнями, налитын лунным сиянием, и над ним фигура девичья в белом, словно к венцу,- протягивает навстречу тебе руки, раскинутые для объятий, для беспамятства первой любви!..