Утро. Ветер. Дороги

Мы все большие чаевники и за вечер несколько раз пьем чай: то один поставит чайник, то другой, а с ним за компанию и все остальные выпьют по чашечке.

Я стала накрывать на стол в нашей светлой и яркой кухоньке, даже не сняв нового платья. Я так была переполнена песнями, музыкой и радостью и так боялась, что это уйдет… «Хоть бы они помирились», — подумала я с досадой. Но ведь мирятся после доброй ссоры или драки. А они никогда не ссорятся, просто у них — психологическая несовместимость, как сказал мой старший брат Валерий. Он из-за этой психологической несовместимости ушел от нас, как только получил однокомнатную квартиру. И сейчас живет один. А как только он ушел, папа занял его комнату и обставил ее, как того требует его индивидуальность.

Я хотела позвать папу с мамой пить чай, но не успела, меня обожгло как огнем то, что сказал папа…

Он шел как слепой, даже наткнулся на пылесос, который я бросила в коридоре у стеллажей с книгами. Меня он не видел, потому и сказал это. Вполголоса, но так четко, с такой невыразимой болью:

— Змея! Восстановила против меня детей.

Мама была уже у себя. Она тоже слышала и бросила в ответ унижающее:

— Ничтожество!

Я вся сжалась от нестерпимого стыда и жалости. Как она может, как смеет! Папа вовсе не ничтожество! Его любят, ценят и уважают на заводе.

Но в следующий миг до меня дошло по-настоящему, что сказал отец: восстановила против меня детей… Почему он так сказал? Если бы еще восстановила сына, это я могла понять. Но он сказал: детей. Во множественном числе… А нас всего двое.

Неужели папа думает… Как же так? Ведь я очень люблю его, больше, чем маму. Мы с ним дружим. Почему же он так сказал?

Почему он думает, что я дала себя восстановить против родного отца? Ведь этого же нет? Нет.

Я долго стояла посреди кухни словно оглушенная, пока не увидела себя в зеркале над низким шкафчиком: красная, как помидор. Глаза горят виновато, словно у нашкодившего щенка. Ну и ну! Пришлось умываться холодной водой,

А чай я пила одна. Когда я их позвала, мама спросила из своей комнаты:

— Ты давно пришла?

— Только что, — заварила я.

От ужина они отказались. Я выпила с горя три чашки крепкого чая и пошла стелить себе постель. В столовой у меня свой уголок — зона, как называет мама. Это самая большая комната, угловая, и вот мама поделила ее на эти самые зоны.

Посредине — столовая (полированный раскладной стол, стулья и люстра), в переднем углу — гостиная (телевизор «Квант» и гарнитур современной рижской мебели), в другом углу — библиотека (стеллаж во всю стену, удобное старое кресло, накрытое литовским рядном, и двухголовый торшер). В третьем углу — дверь в коридор, а четвертый угол мой (тахта, полка с фантастикой, письменный столик в светлую полоску, настольная лампа, низенький стеллаж для учебников и балконная дверь). Кроме фантастики, все мамино, все по ее вкусу. У Валерия тоже все было на мамин вкус, он не осмеливался возражать и, когда переезжал в однокомнатную секцию, захватил мебель с собой. Пока мама помогала ему устраиваться на новом месте, опять-таки по своему вкусу, у нас тут тоже произошли кое-какие перемещения…

Мама сказала утром:

— Ну, Владлена, теперь у тебя будет отдельная комната, только учись хорошо. Вот наведу порядок у Валерия и буду обставлять твою комнату. А пока вымой в ней пол и окна.

Что я и сделала. А когда домыла пол, подошел папа и так смущенно говорит:

— Дочка, тебе очень нужна отдельная комната?

Я посмотрела на него и, хотя мне очень хотелось иметь отдельную комнату, почему-то сказала:

— Да мне, собственно, все равно, а что? Папа говорит:

— Видишь, какое дело, Владя, у меня нет своего угла… Даже макеты негде клеить (макеты — папино хобби). Цветов не могу завести, мама же не терпит горшков с землей… Или клетку с птичкой на зиму. Инструмент вот тоже негде держать. Книги мои в ящиках на антресолях. Видишь, какое дело…

Я видела. Я давно уже видела. Если мужчине пятый десяток, и в трехкомнатной квартире нет своего угла… Ведь кухня была тоже стильная, и мама никогда не позволила бы там «мусорить».

И вот, пока мама оформляла Валерию «современный интерьер», мы с папой торопливо обставляли его комнату. Мы не успели закончить к вечеру — была суббота, — но мама позвонила и сказала, что остается у Валерия ночевать. Мы вздохнули с облегчением.

Папа хотел поставить себе раскладушку, но я сделала большие глаза, и мы перенесли одну полированную кровать из маминой комнаты. Обе эти низкие, широкие кровати стояли посреди комнаты, что папе, наверное, очень не нравилось, и он с большим удовольствием поставил кровать боком к стене.

Стола не оказалось, как и стульев, и мы с папой отправились в ближайший мебельный магазин, где приобрели все, что нужно. (Насколько маме тяжело доставать то, что нужно ей, настолько это оказалось легко, для нас.)

Затем папа взял такси, быстренько объехал своих заводских приятелей и забрал хранившиеся у них свои вещи. В цветочный магазин мы ходили опять вместе.

Когда мама через день вернулась домой, готовая, несмотря на усталость, приступить к интерьеру моей комнаты, там уже разместился отец. И мама сузившимися зеленоватыми глазами осматривала, «как мы все хорошо устроили»…

Рядом со стильной кроватью стоял верстак… На выкрашенном скоросохнущей эмалью стеллаже, который папа сооружал всю ночь, лежали аккуратными стопками папины любимые книги из ящиков, на нижних полках — лучковая пила, лобзик, рубанки, фуганки, стамески, напильники, электропила в виде пистолета.

В углу аккуратно сложены древесина, картон, бумага, банки с клеем, мотки проволоки, фольга, стекловолокно и тому подобное. На свежесбитой деревянной подставке красовалась механическая фреза со шкивом, приводным ремнем — все честь честью.

На столе лежал начатый макет маяка (подарок мне), который папа мыслил сделать из камня, металла и дерева. На полке макет космического института — папина фантазия. На подоконнике стояло несколько горшков с розами.

— Смотри, мама, у папы будет теперь свой розарий! — воскликнула я.

Слова повисли в воздухе.

Я хотела еще обратить внимание мамы на канарейку в клетке и на репродукцию с картины Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану», которую папа вырезал из старого «Огонька» и вставил в рамку. Но с мамы было предостаточно. Она посмотрела на меня так, как смотрят на дурочку, — с сожалением и досадой, на папу взглянула вообще как-то странно — не поняла я ее взгляда — и молча ушла в свою комнату.

Мама молчала месяцев девять, да и потом была не слишком разговорчива.

Это был бунт с нашей стороны, и она нам этого не простила. Мама бунтовщиков не любит ни дома, ни вообще нигде. Оттого она и Даниила не любит. Он, конечно, никакой не бунтарь, просто у него есть свои собственные мысли.

Я отвлеклась, и не только про Даниила… Так вот, в тот вечер, когда папа с мамой сидели по своим комнатам, я стелила себе постель. Надо было бы решить задачи по физике, но мне было не до задач.

Я разделась и легла.

Сомневаюсь, чтоб кто-то из нас троих спал. Мне, во всяком случае, было не до сна. Я думала все о том же, почему папа так сказал: восстановила против меня детей. Обоих детей. Обоих!..

Валерий — это понятно. Он отца ни во что не ставит. Зато всегда восторгался мамой: вот это женщина! Красивая, умница, умеет заставить с собой считаться.

Когда-то они оба были рабочими, но как она далеко ушла вперед: окончила институт электроники и автоматики, заочную аспирантуру и, уже когда работала, стала кандидатом технических наук.

А папа как был наладчиком, так и остался, и все на том же месте. Только окончил вечерний энергетический техникум при заводе. От повышений категорически отказывается. Ну конечно, бригадир, поскольку в бригаде одни комсомольцы, и он их учит «овладевать мастерством».

Мама говорит, что это бригадирство, видимо, папин потолок, выше ему не подняться. Слесарь. Наладчик. Настройщик. Наладчик, а в Москве отпуск хоть не проводи: бегут за ним, звонят. Инженерам надо с ним посоветоваться.