Сотворение мира.Книга третья

Шестнадцать лет скитаний по чужим странам — голод, бесправие, унижения, смертный приговор, вынесенный его же товарищами по Добровольческой армии, и долгое ожидание расстрела в темном, сыром подвале. А самое главное — мышиная возня вышибленных из жизни беглецов, никому не нужные споры, никчемные стычки опускающихся на дно жизни бывших министров, князей, графов, сенаторов, безземельных теперь помещиков и… надежды, бесконечные надежды на то, что ненавистные большевики «изживут себя», будут разгромлены европейскими армиями или свергнуты «православным русским народом», который призовет их, изгнанников, «соль земли», и скажет покорно: «Хватит, возвращайтесь и управляйте нами…»

Шли годы. Старели в чужих землях российские беглецы, множились кресты на чужеземных русских кладбищах, а Советский Союз стоял неколебимой твердыней, с каждым годом становился все сильнее.

Максим искоса глянул на себя в продолговатое автомобильное зеркало. «Да-а… Укатали сивку крутые горки», — с горечью подумал он. Только недавно ему исполнилось тридцать девять лет, а из выпуклого овального зеркала на него смотрело печальное смуглое лицо человека с седыми висками. На лбу резко обозначились морщины, рот был плотно сжат, и даже в аккуратно подбритых темных усах, будто ранний предзимний иней, серебрилась седина. Максим досадливо отвернулся. Ему вдруг вспомнилась давно знакомая песня, которую он неожиданно услышал на виленском базаре лет десять тому назад. Старинную песню пела нищая казачка-беглянка, могучая старуха с зажатым в коленях солдатским котелком. По щекам ее стекали слезы, а щербатый рот выпевал с тоскливой безнадежностью:

Приехал уже перед вечером. Быстро умылся, надел чистую сорочку и поспешил в сад. Там, в увитой диким виноградом беседке, за накрытым скатертью столом, собрались хозяева и гости. Катюша сидела у входа в беседку с одетой в белое платьице девочкой на руках.

Княгиня Ирина — так по старой памяти Максим называл мадам Ирен Доманж — хозяйничала у стола. На почетном месте, как всегда, откинувшись в удобном кресле, сидел дядя мсье Доманжа — бригадный генерал ле Фюр. Максим успел заметить, что красивое лицо франтоватого генерала было сегодня нахмурено. Заметил и то, что все сидевшие за столом были явно чем-то встревожены.

— Что случилось? — шепотом спросил он у есаула Гурия Крайнова.

Крайнов зашептал ему в ухо:

— Сегодня три или четыре генерала подняли мятеж против завладевшей Испанией банды Народного фронта. Молодцы! Называют имена Санхурхо, Годеда, Франко. Убежден, что они настукают республиканцам так, что с тех дым пойдет!

К Максиму подошел Альбер Дельвилль, Катин муж.

— Рано утром, — сказал он, — радиостанция Сеуты передала вроде бы обычные слова: «Над всей Испанией безоблачное небо». Оказывается, это был условный сигнал мятежникам: пора начинать.

Генерал ле Фюр заговорил озабоченно:

— Наша разведка знала о подготовке мятежа. Отнюдь не случайно Санхурхо ездил в Берлин консультироваться с Гитлером. Муссолини тоже не остался в стороне. Мятеж начался в Испанском Марокко, на Канарских и Балеарских островах. Самолет, в котором из Лиссабона летел Санхурхо, разбился. Сейчас мятежные войска возглавляют генералы Мола и Франко. С последним я немного знаком.

— А что он собой представляет? — спросил Доманж.

Генерал ответил не сразу, закурил…

— Франсиско Франко родился и рос в галисийском портовом городке Эль Фероль. Отец его — захудалый бухгалтер. У Франсиско два брата и сестра. Сам он окончил военное училище и академию, был отправлен в Марокко, служил в Африканском полку, потом в «Терсиа» — испанском иностранном легионе. Был ранен. Жестоко расправлялся с повстанцами, за что из года в год получал повышение по службе. Стал майором, подполковником. Лет десять назад произведен в генералы, потом был назначен начальником военной академии в Сарагосе. Когда победила Республика, от Франко решили избавиться и отослали его подальше от Испании — губернатором Балеарских островов. Человек это жестокий, расчетливый и холодный. Он убежденный противник не только революции, но и демократии в любой ее форме.

Крайнов удивленно посмотрел на генерала, язвительно усмехнулся.

— У меня такое впечатление, господин генерал, — сказал он, — что вы не только против вашего коллеги по армии, осмелившегося поднять оружие в защиту порядка и установленного вековыми традициями закона, но прямо желаете победы республиканцам. Не так ли? Или я, может быть, ошибаюсь?

— Нет, вы не ошибаетесь, — спокойно сказал ле Фюр. — Но я понимаю вас. Вы судите о событиях с позиций офицера разгромленной большевиками белой армии. Я действительно всячески хочу, чтобы республиканские войска разбили генерала Франко. Кстати, Франко я не могу назвать своим, как вы изволили выразиться, коллегой. Это ваш коллега и ваш единомышленник. Что же касается меня, то я смотрю на вещи шире и глубже. Испания — близкий сосед Франции. Победа Франко означала бы полный альянс установленного им правительства с Гитлером и Муссолини. А Гитлер спит и видит порабощение Франции…

Альбер Дельвилль горячо поддержал генерала. По делам коньячной фирмы он недавно побывал в Берлине и стал рассказывать о том, что нацисты открыто грозят рассчитаться с французами за поражение Германии в минувшей войне.

— Они мне прямо говорили, — сказал Дельвилль, — что мы, мол, разделаемся с вами, лягушатниками, что вы наши исконные враги и что мира между нами не может быть…

Долго еще продолжались в беседке тревожные разговоры о мятеже в Испании. Гурий Крайнов пытался спорить, но все присутствующие — и хозяева и гости — ополчились против него, и он замолчал, насмешливо поглядывая на собеседников. Разошлись поздно. Максим задумчиво постоял в саду, потом тихо, стараясь никого не побеспокоить, поднялся в свою мансарду. Не успел он раздеться, как в дверь постучали.

— Кто там? — спросил Максим.

— Это я, Гурий.

Он зашел в ночной сорочке, тяжело опустился на табурет, выжидательно посмотрел на Максима.

— Ну, станичник, что будем делать? Дожидаться у моря погоды? Под самым нашим носом пошла заваруха, а мы, офицеры Добровольческой армии, станем молчком глядеть на то, как испанские коммунисты разгрохают генерала Франко?

— Что же ты предлагаешь? — помолчав, спросил Максим.

Крайнов подвинул табурет ближе, понизил голос.

— Не к лицу нам, Максим, батраковать у этого пузатенького Доманжа, гнуть спину на его виноградниках и стареть на хозяйских харчах. Чует моя душа, что этот кордебалет в Испании только начало. Раз Гитлер и Муссолини помогают Франко, значит, у них замах широкий, и нам в такую пору негоже отсиживаться. Надо действовать.

Максим достал из-под кровати бутылку вина, налил два стакана, поставил на стол.

— Выпей, Гурий, — сказал он, — а потом скажи мне по-человечески: чего ты от меня хочешь?

— Чего хочу? — вспыхнул Крайнов. — Разве ты сам не знаешь? Или тебе твоя совесть не подсказывает? Почти двадцать лет большевики распинают Россию, давят казачество, поразорили наши станицы, загнали донских казаков к черту на кулички, а ты, хорунжий, всевеликого Войска Донского, которого трижды проклятые большевики лишили родины, превратили в бесправного, беспаспортного бродягу батрака, еще спрашиваешь, чего тебе надо делать? Стыдись, Максим! Я не узнаю тебя.

Досадливо махнув рукой, Максим оборвал раздраженного Крайнова:

— Погоди! Не шебурши! Ты мне все лицо слюной обрызгал. Выпей вина и скажи толком: что ты предлагаешь?

— Предложение мое одно: бежать к едреной матери из этого французского рая, подготовить в дорогу харчишек, перейти горы, явиться к Франко и отрапортовать как положено: господин генерал, мы, побежденные красной бандой русские офицеры есаул Крайнов и хорунжий Селищев, прибыли в ваше распоряжение, чтобы сражаться против коммунистов и мстить за поруганную Российскую империю.