Небо и земля

Стол она уже накрыла чистой, тщательно выглаженной скатертью и, вдруг вспомнив, что она в халате, смутилась, вытащила чемодан из-под кровати, взяла какие-то вещи и легкими шагами вышла в коридор.

Шефтл разглядывал комнату.

В чисто побеленной горнице у одной стены стоял диван, обтянутый голубеньким ситцем, у другой — опрятно прибранная железная кровать и детская, деревянная. Посередине — простой квадратный столик, две табуретки. В углу около окна — этажерка, над ней в резной рамке фотография молодого мужчины, с открытым, веселым и добрым лицом. Шефтл догадался, что это и есть муж Эльки.

— Иди сюда, ко мне иди, — позвал он заплаканную девочку, садясь на табурет.

Девочка с минуту колебалась, затем, словно решившись, подбежала к Шефтлу.

— А это мой папа, — сказала она с гордостью, показывая на фотографию.

Теперь Шефтл заметил, что она очень похожа на отца. Он легонько провел рукой по ее светлым мягким волосам.

— Как тебя зовут? — спросил он, сажая девочку на колени.

— Света.

— А фамилия?

— Орешина… Я не виновата, что скатерть запачкалась, — добавила девочка со слезами в голосе.

— Ну конечно, — согласился Шефтл, подбрасывая ее на коленях, — раз скатерть запачкалась, значит, скатерть и виновата.

— Нет, не скатерть. Это чернильница виновата. Она сама перевернулась.

— Сама? Вон оно что! Ай-яй-яй… Почему же это она взяла и перевернулась?

— Потому что не хотела стоять на одной ножке! — рассмеялась девочка.

— Вот как! — звонко прищелкнул Шефтл языком. — А ты умеешь прыгать на одной ножке?

— И даже до самого окна.

— Ну, если так, вот тебе подарок, — и, вынув из кармана пеструю коробку с леденцами, Шефтл дал ее Свете.

— Ой, какая хорошенькая коробочка! — закричала Света, соскочила с коленей и бросилась к матери, которая уже переоделась и, поправляя волосы, вошла в комнату.

Она надела белую блузку и синюю шевиотовую юбку, ловко облегавшую ее стройное тело.

— Мама, смотри! — весело трясла девочка жестяной коробкой.

— Я вижу, вы уже подружились, — грустно улыбнулась Элька. — Подожди еще минуточку, Шефтл… Света, пора спать! — строго сказала она и принялась стелить постель.

«Какая милая, — думал Шефтл, искоса поглядывая на Эльку. — Сколько лет прошло, а она все такая же красивая. Та же походка… Те же волосы золотистые… Только теперь они длиннее, почти до плеч, и вьются на концах…»

Наконец Элька уложила дочь и подошла к столу.

— Что, сильно изменилась? — спросила она, заметив, что Шефтл не спускает с нее глаз.

— Наоборот… Такой я тебя запомнил… Такой увидел в первый раз.

— А теперь ты видишь совсем другую Эльку, а, Шефтл?

— Почему? — сдавленным голосом спросил Шефтл, чувствуя, что краснеет.

Элька привычным легким движением откинула волосы назад.

— Ох, Шефтл, лучше не спрашивай, — сказала она грустно. — Столько пришлось пережить за это время…

Шефтл украдкой бросил взгляд на висевшую над этажеркой фотографию.

— Если б ты знал, какой человек Алексей, — продолжала Элька, словно угадав его мысли. — Трудно мне без него, очень трудно. Такая уж у него работа, что нынче он здесь, а завтра — за тридевять земель, на очередной новостройке. Он замечательный специалист, везде его требуют, что ему остается делать? Но мне-то каково одной с ребенком. А ему? Тоже нелегко, сам понимаешь, что это за жизнь. Мы со Светкой чуть не пол-Союза объездили вместе с ним, где только не побывали: в Чите, в Улан-Удэ, в Краматорске… Всякий раз берись за новую работу… а не работать я не могу, сам понимаешь… И вообще… Сколько можно? Ребенок его почти не видит, а ведь ребенку мало одной матери, отец тоже должен быть рядом… Как видишь, я решила пожить в Гуляйполе, в родных, можно сказать, краях, пока Алексей не кончит своей работы в Минске… Ох, прости, заговорилась я, — прервала себя Элька, — лучше ты расскажи о себе. Как живешь, что поделываешь? Кое-что я слышала от Иващенко. Как поживает Зелда? Все такая же красивая?

То, что Элька назвала Зелду красивой, было Шефтлу приятно. Он сдержанно улыбнулся.

— Хотелось бы мне повидать ее… И детишек… Представляю себе, как весело у тебя в доме. А сколько им?

— Старшему, Шмуэлке, исполнилось семь, почти парубок… Остальные мал мала меньше: Эстерке пять, Тайбеле три, а самому младшему, Шолемке, как раз в прошлую субботу год исполнился. Озорники ужасные, особенно Шолемке.

— Наверное, на тебя похож, — слегка улыбнулась Элька.

— Да нет, не похож. Девочки, те еще хоть чем-то в меня, а мальчишки все в Зелду.

— Ну, а мама твоя как?

— Маме, слава богу, уже за семьдесят. Но еще ничего. Помогает по дому.

— Меня она, должно быть, уже не помнит.

— Почему? Вот недавно Иващенко о тебе рассказывал, так она сразу вспомнила, как ты пришла и помогала ей зерно во дворе накрыть.

— Правда? — обрадовалась Элька. — Верно, верно, накрывала… Собирался дождь, а тебя не было. И той самой ночью в меня стреляли. Боже мой, кажется, вчера все это было, а сколько лет прошло…

— Но ты, видно, не очень по нас скучала… Три, да, три месяца, как ты в Гуляйполе, и ни разу… Хоть бы съездила посмотреть на хутор, на колхоз. Твой, можно сказать, колхоз. Теперь ты Бурьяновку не узнаешь.

— Давно собираюсь, но, веришь ли, свободной минуты не было. Теперь, правда, полегче. Непременно приеду. У нас собственная упряжка, двуконная бричка, хорошие лошади.

— Мама, я тоже хочу! — заныла Света, садясь в кроватке и не выпуская из рук коробку с леденцами.

— Ты почему не спишь? — Элька встала и подошла к кроватке.

— Не хочу, — захныкала девочка. — Хочу поехать с тобой…

— Ну, ну, только без слез!

— А чего плакать-то? — подошел к ней Шефтл. — Плакать-то зачем? Хочешь ехать, пожалуйста — поедем со мной. Хочешь?

— Хочу, — сказала Света, вытирая глаза кулачком. — А с кем я там буду играть?

— Ого, этого добра хоть отбавляй! Есть у меня такая же девочка, как ты, есть мальчик немного постарше, да еще одна девочка, поменьше, и еще один мальчик, Шолемке, совсем маленький. И кошка у нас есть, и собака, а на чердаке полным-полно голубей…

— А еще что?

— А на ферме индюки — голдер-голдер! — и утки, и гуси…

— А еще что?

— И поросята, и телята, и жеребята… Верхом умеешь ездить?

— Верхом?

— Ну да, гоп-гоп, на настоящей лошади? Не умеешь? Я тебя научу.

— Он правду говорит, мама? — голубые глазенки вопросительно уставились на Эльку.

— Повернись к стене и спи, — сдерживая улыбку, сказала Элька. — Если поеду, возьму и тебя с собой. Ладно?

— Ладно, — кивнула девочка светлой головкой. — Только я не хочу, чтобы дядя уходил. Пусть дядя останется у нас.

— Хватит! Сейчас же укройся одеялом и спи, — прикрикнула на нее Элька. — Уже поздно, тебе давно пора спать.

Она зажгла настольную лампу под зеленым абажуром, погасила верхний свет, и в комнате сразу стало уютнее.

— Славная у тебя дочурка, — сказал Шефтл.

Элька открыла окно. Легкая занавеска заколебалась, со двора потянуло свежестью. В парке оркестр играл какой-то знакомый вальс.

Они снова сели за стол. Смотрели друг на друга и молчали.

— Знаешь, Шефтл… — начала Элька и запнулась, будто сама себя оборвала. — Так говоришь, не узнать Бурьяновку? — продолжала она уже другим тоном. — А как там Хонця? А Калмен Зогот?

— Помнишь его сына, Вовку? Пионером у тебя был?

— Конечно, помню.

— Жених уже. Лучший тракторист у нас. Гуляет с Хонциной дочкой, с Нехамкой. Красивая девушка, золото. У меня в бригаде работает. Этой осенью, думаю, будем пировать на их свадьбе.

— Погоди… А этот, как его… Он жил против Юдла Пискуна, на самом краю хутора.

— Ты про Антона Слободяна? Он теперь механиком на электростанции. Помнишь ветряк? Теперь на том месте электростанция.

— А плотина осталась? — тихо спросила Элька.

Шефтл не ответил, а Элька не повторила своего вопроса. Только тряхнула волосами и снова принялась расспрашивать о Бурьяновке. Перебрала почти всех, под конец спросила про Долю Бурлака.