Жаворонки в снегу

Лешка, несильно сжимая ее руку, уверенным голосом пропел: «И звезда с звездою говорит...» А у Наташи где-то внутри тепло и мягко отозвалось: «И ладонь с ладонью говорит...» Наташа вырвала руку и снова побежала. Лешка быстро догнал, схватил ее за плечи.

— Нет, теперь не уйдешь.,.

— А я и не бегу, — тихо отозвалась она. И тут же спросила: — Леш, ты когда-нибудь прыгал с парашютом с вышки?

— Конечно, прыгал, а что?

— Да так, знаешь, дух захватывает. — Они помолчали. — Ну, пойдем, — тихо сказала наконец Наташа.

Лешка молча повернул ее к себе. Она тревожно поглядела на него. Глядит и не видит Лешки, только чувствует сквозь платье его широкую теплую ладонь, слышит утомленное, прерывистое, как весенний ветерок, дыхание.

Вот какая бывает весна. Вчера жаворонки и подснежники, яркое солнце и небо в густой синеве, а сегодня вдруг задул холодный сырой ветер и полетели сердитые белые мухи.

Снег валил трое суток подряд. Даже зимой не было таких огромных заносов. Чуть ли не перед каждым поездом проходили снегоочистительные агрегаты, а бригады дорожных рабочих: чистильщики, стрелочники, сцепщики и составители поездов — ночевали в сторожках, пахнувших мокрой одеждой, потом и едким дымом сырых дров.

В Наташиной будке на столике приувяли Лешкины подснежники. Маленькое окошко залеплено мокрым снегом. Ветер трясет дверь, у низкого дощатого потолка часто мигает электрическая лампочка. В углу будки стоят лопаты, скребки, метелки. Снег перестал идти; ушли на станцию ребята и девушки, вызванные ночью из общежития на помощь стрелочникам и чистильщикам. У двери лежит тающий коврик из мокрого снега со следами их сапог. Наташа глядит на подснежники, вздыхает. Засиживаться нельзя. Ветер остервенело набрасывается на крышу будки, наметает на полотно мелкий, как пыль, снег. Наташа часто выходит чистить стрелки: ожидается тяжеловесный поезд из Донбасса. Глядит на часики под мокрым рукавом фуфайки. Поезд опаздывает. Наверное, снова где-нибудь заносы и люди не в силах справиться с ними. А вот на участках, которые обслуживает Наташина комсомольско-молодежная бригада, все в порядке. Ни один поезд не простоял, целую ночь все работали. Начальник станции снова будет хвалить. Так и скажет: «Крепкая, дружная бригада, молодцы! Ко Дню железнодорожника всем премии». И в газете писать будут. Наташа устало улыбается, беспокойно выглядывает в окошко. Поезда все еще не видно, по времени должен уже и второй пройти, а через пятнадцать минут и третий.

Тяжеловесный опаздывает уже на час. Вот тебе и «зеленая улица»! Наконец он показывается, окутанный паром, тяжело дышащий, заснеженный. Наташа радостно машет хмурому машинисту, держит желтый флажок, пока не протарахтел последний вагон, и не уходит, ждет Лешку. Она сразу же узнает его тяжеловатую походку, ссутулившуюся, наверное от усталости, фигуру. Лешка, подойдя к ней, не улыбается, как обычно, а отводит невеселый взгляд и, только слегка кивнув, идет рядом с Наташей.

— Ты чего такой? Случилось что, Леш?

Пройдя несколько шагов в молчании, он обронил с досадой::

— Не знаешь, что? Поезда-то стояли... И где? У моего перегона.

— У твоего?.. — Наташа засеменила быстро-быстро, стараясь обогнать Лешку, заглянуть ему в лицо.

— Ну как же это, Леш? Ведь снег очистили, все было хорошо, чего же они стояли?

— Хорошо, да не все. — Он приостановился и, сердито глядя на сухую поземку, густой дымкой тянувшуюся по рельсам, добавил: — А это что, не снег? Еще хуже, перья забило, замерзло. Был бы твой пост впереди, случилось бы то же самое.

— Но, Лешка, ведь и у меня проходили в твою сторону и тоже...

— Перестань, и без тебя тошно! — вдруг раздраженно оборвал Лешка.

Наташа обиделась, приотстала. Она уже знала, что, когда Лешка бывает чем-нибудь недоволен, сердит, лучше не трогать его. Это в нем очень не нравилось Наташе. И если иногда такое случалось, если он был груб с ней, она уходила домой и ждала, пока он сам забежит к ней, извинится. Но извиняться Лешка не умел. После ссоры он обычно заговаривал с Наташей первый на планерке или заходил за ней на пост и виновато молчал, терпеливо выслушивая выговор. А сердиться Наташа долго не могла. И едва она видела его смущенное, растерянное лицо, его добродушные, молчаливо кающиеся глаза, как от сердца мгновенно отлегало и все становилось на прежнее место, словно ничего и не случилось. Но сейчас она решила не сердиться, не оставлять его одного. Простой поездов в какой-то мере касался и ее и всей бригады. Но и продолжать разговор на эту тему она не стала. Знала, что Лешке тяжело и если не сейчас, так позже, пусть даже сегодня вечером, но он ей все равно расскажет. Но почему вечером? Это будет через полчаса на утренней планерке, во время отчета стрелочников. Лешку, конечно, за простой поездов по головке не погладят. Потому-то он так и сердится. Наташе тоже стало тяжело. Она догнала его, снова пошла рядом. Захотелось поговорить не о поездах, а о чем-нибудь другом, что отвлекло бы Лешку хоть на время от его мыслей.

Она взяла Лешку под руку. Он не согнул ее в локте, рука висела тяжелой плетью. Наташа молчала, грустно глядела на заваленные чистейшим, немятым снегом поля, белые телеграфные столбы. Из-под снега торчали короткие веточки кустов. И в посадках оттаявшие деревья с лопнувшими почками снова надели снеговые зимние шубы. Небо, низкое, синевато-пепельное, не обещало солнца, а грозилось новыми вьюгами. Наташа, держась уже обеими руками за Лешкин локоть, спросила ласково и грустно:

— Лешка, а куда делись жаворонки? Совсем недавно так пели! Правда, хорошо было?

Лешка не отвечает. Они молча подходят к станции, такой же, как и все кругом, белой от снега, молча поднимаются по мокрой лестнице в красный уголок, где уже собралась вся бригада.

Из отчета старшего дежурного по станции Наташа узнала, что простои поездов были не только у Лешкиного перегона, но и у других стрелочников. Но досталось больше всех Лешке. Он сидел в углу за небольшим черным столиком и, прячась за макетами вагончиков-холодильников, мял в руках мокрую шапку, изредка исподлобья бросал сердитые взгляды на начальника и молчал. Начальник станции, высокий, худой, с небритым, заросшим рыжей щетиной лицом, говорит негромким хрипловатым голосом:

— А Гордию мы доверили самый ответственный участок, дали на помощь людей больше, чем другим. Снег вовремя очистили. И все равно простой! В чем же дело, Гордий? Проспал, поленился вовремя почистить стрелки?

— Я целый час надрывался по телефону, — вставил дежурный, — Гордий не отвечал. По-моему, тоже спал. Прогуляет, просвиданничает, а потом дает храпака на посту.

— Неправда, не спал я! — не поднимая головы, ответил Лешка. — Снег набился меж перьев, растаял, потом замерз. Метелкой не выметешь, а лопата не пролазит. А те скребки, что нам дают, тоже очень толстые, не для автоматических стрелок.

То же самое сказали в оправдание и остальные стрелочники.

— Но как же выходят из положения другие? — не унимался дежурный. — Вот хотя бы, — он медленно скользнул по присутствующим усталым взглядом красных от бессонной ночи глаз и кивнул Наташе, — вот ты, Ягодко. Участки у вас рядом. Тот же самый снег, ветер.

Наташа поднялась, развела руками, поглядела на Лешку, бросила смущенный взгляд на начальника станции.

— Давай делись опытом, — бросил насмешливо вечно улыбающийся стрелочник Витя Кутерин, которого прорабатывали всегда и на всех собраниях.

— А ты помалкивай, — строго кивнул в его сторону начальник, — ты сегодня, кажется, впервые не именинник!

Все засмеялись, даже Лешка слегка улыбнулся. Это немного взбодрило Наташу. Она сказала быстро:

— Да тут ничего такого и нет. Когда первый раз случилось это, я выковыривала лед вилкой...

— Чем? — переспросило несколько голосов.