Огонек

— Только не смотреть на воду, не смотреть, понял?

Повисаю на веревке.

— Ладно уж…

И больше ничего не могу сказать. Автомат у меня на груди. Быстро мчатся облака, легкие, невесомые и далекие-далекие. Поднатуживаюсь: рывок, второй, третий — пошел. Вода холодит тело, а лицо по-прежнему горит. Очень уж длинны эти сорок метров.

— Держись, крепче держись! — кричит Буянов, но голос его кажется мне шепотом.

Поток прижимает наконец к берегу, упираюсь о скользкие камни, не решаясь выпустить веревку из рук. Подо мной земля. Промокший насквозь, сажусь возле чугунной сваи и бездумно смотрю, как перебирается Буянов.

— Ну, здравствуй, дружок! Молодец, говорю, — хлопает он меня по плечу.

А река шумит и шумит, и нет ей удержу, нет покоя.

— Полдела свалили с плеч, — Буянов надевает компас на руку. — Я буду продвигаться вперед, ты следуй за мной, смотреть по сторонам, не забывать и про тыл. Пошли.

Но я не шевелюсь. Какой-то бесенок запрыгал у меня в груди. Чего Алешка все время твердит и твердит: смотри да гляди, не забывай про тыл. Остынь, Буянов!

— Погоди, куда нам спешить. Садись, — говорю я.

— Времени мало. Мы обязаны прийти на место ровно в девятнадцать.

— Ничего не сгорит, если и в двадцать придем. Полежим еще с полчасика…

Буянов передернул чуть приподнятыми плечами и впился взглядом мне в лицо.

— Я приказываю: встать!

И, повернувшись, размашисто зашагал вдоль берега.

В душе вспыхнула злость, а потом вдруг отозвалось: разве он сильнее? Иди, ведь ты же — солдат.

И я встал.

В казарме тишина. Слышно, как у входа вышагивает дневальный. «Топ-топ, топ-топ». Пауза. Поворот, и опять: «топ-топ, топ-топ», как маятник настенных часов.

Гудит и ноет все тело.

«Топ-топ, топ-топ», будто по голове ходит. Присел бы он, что ли, не могу уснуть да и только. Крепче смыкаю ресницы, и сразу в памяти вырастает командир роты: «Отлично получилось у вас. С Буяновым вы, товарищ Грач, нигде не пропадете. Садитесь в машину и в город». Вижу майора таким, каким он встретил нас там, в горах, в условленном месте: чуть-чуть посаженная набок фуражка, из-под которой торчит плотный завиток льняных волос, через плечо, на коричневом ремешке, собранная в тугую скатку новенькая плащ-накидка.

«Хорошо!» — шевелит он губами.

Ничего не скажешь, «хорошо»! Руки и колени в ссадинах и до сих пор в теле тяжесть. Я, конечно, об этом никому ни слова, просто не хочу уступать Буянову. А он все же, видно, сильнее меня, крепче.

«Топ-топ, топ-топ».

Со своей кровати хорошо вижу дневального. Его фигура освещена ночной лампочкой, ввинченной чуть выше двери. Игорь Ратников очень длинный парень. Видимо, от этого он немного сутулится, а круглую, с короткой стрижкой голову наклоняет вперед. Сейчас крупные руки его заложены за спину, отчего Ратников кажется мне знаком препинания — не то огромной запятой, не то вопросительным крючком, будто только что сошедшим с тетради школьника-первогодка.

Надо уснуть. Уснуть, уснуть… Начинаю считать: раз, два, три, четыре, пять. Говорят, помогает.

«Топ-топ, топ-топ».

Поднимаюсь, ощупью нахожу сапоги, достаю из кармана брюк спички, папиросу. Осторожно, тихо подхожу к столику дневального и, сев на табурет, закуриваю. У Ратникова округляются глаза, он смешно всплескивает руками:

— Да ты что, с ума сошел! Погаси папиросу и сейчас же спать, — шепотом приказывает он, наклонившись ко мне. — Ишь, что придумал: курить в казарме. Мне же за это так влетит! — он выхватывает у меня папиросу и бросает в урну.

Открывается дверь, и перед нами вырастает дежурный по роте сержант Шилин. Ратников вытягивается в струнку, потом зачем-то поправляет на себе ремень, невпопад произносит:

— Товарищ сержант, это рядовой Грач…

Шилин подходит медленно. У него левое плечо ниже правого. Приблизившись к столу, строго спрашивает:

— Кто курил? Рядовой Ратников, отвечайте!

Мельком бросаю взгляд на Игоря: лицо растерянное, черные брови сошлись у переносья. Как же ему сейчас досадно!

— Я курил, товарищ сержант, — опередил я Ратникова.

— Здесь, у стола дневального?! — Рука Шилина упирается вытянутым указательным пальцем в зеленое сукно, которым накрыт стол. — Что же мне с вами делать? Ведь вы нарушили внутренний порядок! — Он секунду раздумывает, потом отпускает. — Идите, поговорим завтра.

«Нарушили порядок». Неужели так будет все два года? Можно ли служить без этого «нарушения»? Буянову вот удается. Видимо, у него особый характер или талант к воинской жизни. Бывают же счастливые люди!

У меня горят щеки. Я знаю, почему они полыхают: из-за меня может влететь Ратникову, а ведь он так старается не иметь замечаний. Хороший парень, застенчивый. Мне кажется, что он стыдится даже своего роста.

Чувствую: начинает одолевать сон, глаза слипаются, а я почему-то с силой раскрываю их. Ратников уже не ходит. Опершись рукой о стол, он смотрит вверх. Его губы шевелятся, будто он что-то шепчет — стихи, наверное, сочиняет.

Утром, после завтрака, вызывают к командиру роты. Многие уже знают про ночной случай.

— Погоди, как случилось-то? — останавливает меня встревоженный Буянов.

— Не знаю, агитатор, не знаю. Случилось и все. — Я спешу к двери с табличкой: «Командир роты майор М. В. Копытов». Буянов еще стоит на месте и смотрит в мою сторону. Демонстративно поворачиваюсь к нему спиной. Замираю перед дверью. Там слышатся чьи-то шага: вот они нарастают, потом глохнут и вновь раздаются еще отчетливей.

— Сергей, там генерал, командир дивизии. — Я чувствую, как Буянов дышит мне в затылок.

— Иди, не заставляй ждать, у него дел, надо полагать, побольше, чем у нас с тобой.

Стучу в дверь.

— Войдите! Докладываю о прибытии.

Генерал поворачивается ко мне. Раньше я его видел всего один раз, да и то издали. Он среднего роста. Волосы аккуратно зачесаны, виски чуть седые, лицо полное, на правой щеке у самого уха небольшой шрам — след старой раны. Глаза ясные, теплые.

Я почему-то никак не могу оторвать своего взгляда от лица генерала. Бывает же так. Стараюсь смотреть мимо, но какая-то сила приковывает к этому человеку. Я начинаю часто моргать, чтобы хоть как-нибудь взять себя в руки. Но у меня ничего не получается. Замечает это и генерал.

— Значит, ваша фамилия Грач? А как вас зовут?

— Сергей, — отвечаю и тут же думаю: «Издалека берет».

Майор Копытов стоит у стола и время от времени посматривает на меня. Он, как всегда, подтянут, опрятен. Видать, в этом деле Буянов ему крепко подражает. Хотя, может быть, у Алексея все это свое, природное — талант, одним словом.

— Мне докладывал командир роты, что вы вчера отлично выполнили трудное задание. Интересно, как же это вы по канату через такую бурную реку? Могли бы сорваться…

«При чем тут река, канат? Я курил в казарме, об этом и спрашивайте», — чуть не срывается у меня. Командир дивизии садится на стул, некоторое время о чем-то думает, глядя в окошко.

— Что же молчите, товарищ Грач? Рассказывайте, как было дело.

— О чем тут рассказывать, — наконец, решаюсь я. — Устал, почему-то никак не мог уснуть, вышел к дневальному и закурил… Ратников тут не виноват, он приказал мне бросить папиросу.

Генерал строго взглянул на Копытова. Лицо его сразу преобразилось, глянцевитая полоска на щеке задергалась, но теплота в глазах не пропала, а только чуть-чуть ослабла.

— В казарме курили? — снова повернулся ко мне генерал. — Разве вы не знали, что этого делать нельзя? — Поднявшись, он начинает ходить по канцелярии молча, будто находится здесь один.

— Конечно, знал, — отвечаю, — но…

— Грач, значит, ваша фамилия! — Остановился генерал, окидывает меня пытливым взглядом с ног до головы. Шрам на щеке уже не дергается.

— А все же расскажите, как вы переправлялись через реку, — он вновь шагает по комнате.