Строители

В 10 часов 45 минут Новый начальник выехал на стройки.

Может, это тоже была симфония, деловая симфония… О том, что он вчера пережил, он никому никогда не сказал. Единственное, что Важин позволил себе — дал указание изолировать потолки в квартире № 13 дома № 1 по Кривоколенному переулку, где проживал композитор Иннокентий Никитович Уранов…

Глава одиннадцатая

Петр Иванович продолжает обход

Если недостатки в домах были для Аксиомы в какой-то мере теоретическими; если для Нового начальника они были привычны и тревожили лишь потому, что, как он понимал, сейчас за качество будут спрашивать особо; если для Алешки это все были лишние разговоры, которые только отвлекали от монтажа, то для Петра Ивановича низкое качество его домов было крушением устоев.

Приходили и уходили начальники всякие: и понятные, крикливые, как Иван Степанович Воротников; и тихие, робкие, которые долго не задерживались, месяц-другой — и они переходили на конторскую работу; и властные, непонятные, как Важин. Сменялись и бригадиры, которые сами становились прорабами, а иногда и начальниками СУ; появлялись новые мастера из институтов со свежими истинами строительной технологии. Через год-другой истины выветривались и сами мастера куда-то исчезали. Куда — Петра Ивановича не интересовало. Бывали мастера-практики, любившие в получку выпить с рабочими, но у Петра Самотаскина они долго не задерживались. Все менялось.

Менялись и дома: сначала были кирпичные, где каждый кирпич, одинарный или двойной, нужно было взять рукой и уложить в стены; потом дома из шлакобетонных блоков толщиной сорок сантиметров, из панелей высотой в этаж и длиной три метра, шесть метров; наконец, дома, которые собирались из целых комнат, — все менялось. Оставалось одно, что казалось Петру Ивановичу вечным, — стройка.

И он, Петр Иванович Самотаскин, небольшой человек, всего лишь техник, был приобщен к этой вечности. Стройка, только стройка делала его значимым, уважаемым… Он приходил, когда еще и площадки как таковой не было, росла трава, стояли какие-то развалюхи, деревянные домики, вросшие в землю, с многочисленными пристройками, которые, казалось, дрожали даже от ветра. Петр Иванович обходил домики. Отчаянно лаяли дворняги, словно предчувствуя неприятность; выходили бабушки с вечными назойливыми вопросами: когда и где им дадут новые квартиры?.. Петр Иванович забивал колышки. Через день уже появлялся забор. Несмотря на то что все было как вчера — так же стояли избушки, так же тревожились старушки и тоскливо лаяли собаки, — вся территория, огороженная забором, уже называлась «площадкой», строительной площадкой. Еще недели через две жильцы выезжали. Петр Иванович выбирал любой домик, перевозил свой стол. Отныне домик назывался «прорабской». Почему-то переселяемые обязательно оставляли старинную мебель: громоздкие буфеты, кресла, столы с загнутыми ножками. И если бы Петр Иванович захотел, его прорабский кабинет был бы обставлен весьма стильно. Сразу же проводили телефонную связь, обычно аппарат ставился на табуретку. Первый телефонный звонок с вопросом начальства «Почему?» означал, что стройка начата.

Потом пять-шесть месяцев тяжелой, нервной работы и дом готов. По этажам ходила комиссия. И хотя зачастую водопровод и электрокабель только прокладывались, в доме из кранов шла вода, на этажах горел свет.

В комиссию попадали разные люди. Когда-то в СУ разрабатывали специальные мероприятия по встрече комиссии. К каждому прикреплялся работник СУ, при этом учитывались «досье» членов комиссии. Предполагалось, что пожарник — капитан (почему-то всегда приходил капитан), перед тем как подняться на чердак, не прочь выпить стаканчик (прикрепленный мастер Иван Иванович); санврач, женщина средних лет, очень нервная, обычно делала ядовитые замечания. К ней прикреплялся молодой конторский работник Олег, у которого нервы были пока в порядке. Правда, корпус он не знал, но на все упреки, добродушно улыбаясь, отвечал, что все будет исправлено. «Что исправлено?! — как-то возмутилась врач. — Разве совмещенный санузел можно переделать на раздельный?!» Она потом пожаловалась начальнику СУ Воротникову. «Будет исправлено», — повторил Воротников формулу Олега, имея в виду, очевидно, заменить Олега кем-то другим.

К заказчику людей не прикрепляли, он ходил один. «Будет и так доволен, людей не хватает», — говорил Воротников. Но председателя комиссии сопровождали несколько человек: Петр Иванович, Тоня из производственного, которая очень умело записывала замечания (три-четыре замечания она писала под одним номером, отделяя их не точками, а запятыми), иногда сам Воротников или главный инженер.

После подписания акта членов комиссии приглашали во вторую комнату — заседание, как правило, проходило в двухкомнатной квартире с красивыми обоями, — где уже был накрыт длинный стол.

Тут раза два в году Петр Иванович слышал приятное.

Обычно председатель комиссии поднимал тост за «прораба-генподрядчика Петра Ивановича, который…». После третьей рюмки к Петру Ивановичу подходили прорабы-субподрядчики: отделочник, сантехник, электрик. «Хоть ты, Петр Иванович, и строг больно, — говорили они, — но справедлив. Понимаем — генподрядчик! Ничего не поделаешь. Твое здоровье, Иванович!»

Но с некоторых пор, уже лет, наверное, десять, стол не накрывался. Комиссия уезжала, кисло улыбаясь. Правда, потом прорабы складывались по трешке и конторский Олег бежал в гастроном. Мастер Иван Иванович, по старой привычке считавший себя прикрепленным к пожарникам, пробовал было приглашать их остаться, но молодые лейтенанты — капитаны уже ушли на пенсию — отказывались. Они холодно улыбались и обещали через два дня приехать проверить, как выполняются их указания. От этих стеклянных улыбок по спине мастера пробегал холодок.

Долго ли на трешку можно погулять? Через час все расходились. Оставались только Петр Иванович и сторож, обычно пожилая женщина. Петр Иванович ходил по этажам, проверял, не текут ли краны. Не дай бог, ночью — авария! Из поколения в поколение прорабов передавалась страшная история: когда-то, где-то, кто-то не проверил краны. Двое суток с двенадцатого этажа лилась вниз вода (конечно, вода текла именно с самого верхнего этажа!), и когда пришли утром в понедельник — все залито.

Дом был пустынен и безмолвен, только под ногами шуршала бумага, положенная на паркет. Так получалось, что Петр Иванович словно прощался с каждой квартирой. Что-то странное было в этой тишине, в пустых, совершенно пустых комнатах…

Где-то, может быть, в этот день людям, счастливым и радостным, вручались ордера. Для них этот построенный дом был близок. Часть его, отгороженная перекрытием и несколькими перегородками, называлась квартирой. «Их квартирой», где каждый метр, каждый угол были заранее распланированы: тут тахта, тут сервант, а здесь — вот здорово, ниша! — обязательно будет книжная полка.

Наконец Петр Иванович выходил из дома. В последний раз, уже направляясь к остановке автобуса, он оглядывался. Дом был незнакомым и странным — без крана! Только что, до комиссии, это еще была стройка, сейчас — дом. Он стоял темный, безмолвно что-то спрашивал Петра Ивановича, а может быть, звал… Нет, Петр Иванович к нему больше не придет, он не любил холодных, законченных домов. Завтра — уже будет другой «объект», новая стройка.

Теперь же получалось, что все, чем он втайне гордился, — построенные им дома не давали, оказывается, людям радости.

Вчера Самотаскин на Амурской исправлял столярку. Все трое — бабушка Дина, внучка Дина и Тимофей — с интересом смотрели, как Петр Иванович ловко снимал дверные полотна, оконные рамы, уверенно строгал и ставил снова на место. Бабушка Дина, приветливо улыбаясь, сказала, что у Петра Ивановича «золотые руки». Внучка Дина с серьезным видом сказала, что «дядя Такса исправил хорошо», но на всякий случай попросила телефон. Что хотел сказать Тимофей — неизвестно; наклонив голову, он пытливо смотрел на прораба. В тот момент Петру Ивановичу показалось, только ему и Тимофею было ясно, что столярные изделия искривились и, как ни строгай, по-настоящему их не исправишь.