У черты заката. Ступи за ограду

— Понимаю, — повторил Фрэнк. Он помолчал, пытаясь собраться с мыслями. — Но, мистер Стэнфорд… Здесь что-то явно не так. Если я считаюсь неблагонадежным, то почему меня не пригласит сенатская комиссия и не расследует этого обвинения? Согласитесь, это противоречит всем юридическим нормам… насколько я имею о них понятие. Человеку не предъявляют никакого обвинения, и в то же время он становится парией.

Стэнфорд молча пожал плечами.

— Может быть, мне следует самому обратиться в комиссию?

— Не думаю, — сказал Стэнфорд. — Посоветуйтесь с адвокатом, но не думаю. В комиссию можно обращаться тогда, когда против вас публично выдвинуто то или иное обвинение. В таком случае вы имеете право потребовать расследования с целью восстановления своего доброго имени. Но если обратитесь вы, никто не станет вас слушать. Вы скажете: «Меня не принимают на работу», но это не повод для разбирательства. Вы скажете: «Я не пользуюсь доверием органов безопасности», но это опять-таки их дело, только их, и ничье больше, и дело к тому же весьма секретное. Вы же не видели и не держали в руках никакого документа, не правда ли? Я, кстати, тоже его не видел. Мне сказали, точнее — намекнули, и я счел своим долгом поставить вас в известность… чтобы избавить от лишних и бесполезных хлопот. В какие еще фирмы вы обращались?

— Спросите лучше, в какие я не обращался, — угрюмо сказал Фрэнк.

— Ну, видите, — кивнул Стэнфорд. — К сожалению, там были менее откровенные парни. Я не хочу вмешиваться, каждый действует сообразно своим принципам, но ваша затея с пресс-конференцией была неосторожной. Очень, очень неосторожной.

— А что мне оставалось делать? — вспыхнул Фрэнк. — Мне надоели эти разговоры об осторожности! В конце концов, бывают моменты, когда на карту ставится что-то более важное, чем спокойная карьера.

— Я понимаю вас, — медленно сказал Стэнфорд. — Но и вы должны понять, что за подобные вещи приходится платить. И, если быть последовательным, вы не должны сейчас чувствовать себя несправедливо обиженным.

— А я чувствую! — сказал Фрэнк. — Чувствую, потому что я за всю свою жизнь не сделал ничего, что шло бы вразрез с интересами моей страны… Как я их понимаю.

— Вот именно — как вы их понимаете. К сожалению, другие понимают их иначе.

— И вы в их числе? — агрессивно спросил Фрэнк.

Стэнфорд пожал плечами:

— Это сложный вопрос, мистер Хартфилд. Во всяком случае, я уважаю вашу принципиальность. Иначе я просто не стал бы с вами разговаривать, вы понимаете.

— Спасибо, — усмехнулся Фрэнк. — Это все-таки утешение.

— Да, пожалуй, — серьезно сказал Стэнфорд. — Сознавать, что вы пострадали за свой собственный образ мыслей, это действительно утешение. Значит, вы говорите, что обращались практически во все фирмы, связанные с вашей специальностью?

— Практически — да. Есть еще «Хьюз энджиниринг», но…

Стэнфорд сделал скептическую гримасу.

— Да, там, пожалуй, нет смысла и пробовать, — сказал он. — «Хьюз» ведет очень секретные работы с новыми типами оружия… Управляемые снаряды и тому подобное. Там контроль безопасности еще более строг.

— Ну хорошо, — сказал Фрэнк. — Вы говорите — мне запрещено иметь дело с оборонными темами. Но ведь ваша фирма, насколько мне известно, работает и для гражданской авиации… Скажем, ваш новый реактивный лайнер, «707». Может быть, я мог бы…

— Нет, — Стэнфорд покачал головой, — «Боинг компани» в целом является предприятием, работающим для военного ведомства. Все наши департаменты и отделы подчинены одному статуту.

Он взглянул на Фрэнка и побарабанил пальцами по столу.

— Ну что ж, — сказал Фрэнк, поняв это как намек на конец аудиенции. — Простите, что отнял ваше время.

— Ничего, — сказал Стэнфорд. — Я был бы очень рад сделать что-нибудь для протеже старика Стива, но… Скажите, каковы теперь ваши планы?

Фрэнк мрачно усмехнулся.

— Студентом я здорово научился мыть посуду в ресторанах, — сказал он. — Придется вспомнить.

— Нет, я спрашиваю серьезно. Дело вот в чем. Когда-то мы со Стивом работали в «Авро-Канада», и у меня до сих пор сохранились неплохие отношения с тамошними ребятами. Если бы вы захотели, я мог бы, пожалуй, кое-чем помочь вам в этом отношении. «Авро» ведет сейчас большую работу по гиперзвуковым машинам, а вы в последнее время, если не ошибаюсь, занимались как раз перехватчиками…

— Вы что, предлагаете мне уехать из Штатов? — удивленно спросил Фрэнк.

— Я предлагаю вам трезво оценить ваше положение и ваши возможности в Штатах, — сказал Стэнфорд. — А решать, конечно, нужно вам. Словом, подумайте… — Он встал и через стол протянул Фрэнку руку. — Если решите обратиться в «Авро» — дайте мне знать. Впрочем, у Стива те же возможности. Но и на меня всегда можете рассчитывать. Скажу еще раз — ценю вашу принципиальность и рад был бы иметь вас в числе моих сотрудников… при иных обстоятельствах.

Выйдя на улицу, Фрэнк машинально посмотрел на часы и удивился — как мало времени пробыл он в кабинете Стэнфорда. Ему казалось, что прошла целая вечность с того момента, как он поднялся по этим ступеням. Во рту у него было горько, словно он накурился натощак, а в голове совсем пусто. Нужно было что-то решать, что-то делать, но ему хотелось одного — пойти куда-нибудь, хорошенько надраться и завалиться спать.

Вернувшись в номер, он увидел на столе незапечатанное письмо к Беатрис. Он вытащил из конверта лист, развернул его и, не вставляя в машинку, нацарапал от руки: «Трикси, все пошло к черту. Я в черном списке — практически это лишает меня всякой возможности работать по специальности. Если бы вы знали, как мне вас не хватает!»

Уже запечатав конверт, он сообразил, что опять назвал ее «Трикси» — как не называл с того дня в Брюсселе, и еще подумал, что последней фразы писать не стоило: Трикси решит, что он опять ей навязывается. Но распечатывать письмо он уже не стал. Ему действительно очень ее не хватало.

Через две недели он вернулся в Уиллоу-Спрингс. Ехал медленно — торопиться было уже некуда. Автострада шла вдоль побережья, он часто останавливался и проводил день-другой на одном месте, купался, возился с машиной, просто сидел часами на песке, глядя в искрящийся на июльском солнце простор Тихого океана. Иногда он подвозил хич-хайкеров, каких-то бродяг, беседовал с ними о жизни, пил. Под Лос-Анджелесом, уже свернув на восток, он встретил табун странной молодежи, называющей себя «битым поколением»: тут были бородатые парни и нечесаные, решительного вида девушки, некоторые совсем молоденькие, все в грязных свитерах и стоптанной обуви. Узнав за выпивкой его историю, юные бродяги предложили Фрэнку присоединиться к ним и стали посвящать в свою несложную философию. Все идет к черту, говорили они, термоядерная война рано или поздно покончит с этой навозной кучей, и нужно быть интегральным идиотом, чтобы в такое время работать и вообще строить какие-то планы на будущее. Единственное, чем еще стоит заниматься, это выпивка и любовь. Еще, пожалуй, бродяжничество: таскаться с места на место и иронически наблюдать за окружающим свинством…

Жили они своим кемпингом, милях в шести от Пасадены. Однажды среди ночи чье-то прикосновение разбудило Фрэнка, он открыл глаза и увидел рядом одну из нечесаных девиц, довольно легко одетую. На вопрос — что ей нужно — девица ответила настолько недвусмысленно, что Фрэнк окончательно проснулся. Подумав немного, он сел, взял свернутые в изголовье брюки и, вытаскивая пояс, сказал, что сейчас молодая леди получит все основания причислять себя к «битому поколению» не в переносном, а в самом прямом смысле. Не соблазненная этой перспективой, молодая леди обозвала его малопристойным словом и исчезла в темноте, откуда выкрикнула еще одно, совсем уж нецензурное.

Вечером двадцатого июля его пыльная дребезжащая машина медленно прокатилась по Вермонт-стрит, мимо белого деревянного коттеджа, где он прожил три года. Фрэнк подумал было остановиться и зайти к своей хозяйке, но сердобольная миссис Писецки непременно стала бы охать и сокрушаться, а Фрэнк не любил быть объектом жалости. Поэтому он проехал мимо, направляясь к Рою, у которого оставил некоторые свои вещи и книги.