Родина

— Постарайтесь все-таки сработаться с ним, Артем Иваныч.

— Конечно! — с готовностью воскликнул Артем. — Всей душой хочу сработаться с ним, только бы он с места сдвинулся, тугодум несчастный!

Но искренне желая сработаться с «этим тугодумом», Артем все-таки видел, что дело не налаживается. Натура открытая и непосредственная, Артем не терпел никаких «туманностей» в работе и в отношениях заводских людей между собой. А в его отношениях с Челищевым все было как-то туманно и неопределенно. Артем никогда не мог с уверенностью знать, как относится к его распоряжениям Челищев и какие предложения он, начальник одного из самых больших цехов, считал бы нужным внести от себя. Артем однажды сам спросил Челищева об этом, но получил в ответ:

— Уж разрешите мне присмотреться!

Когда в конце декабря на день запоздал монтаж одного из станков, Артем уже строго-официально выразил Челищеву свое недовольство. И тут впервые за все эти дни Челищев ответил «без туманностей»:

— Это все плоды «скоростного метода». Станки собирают зеленые ребята.

— Мы этих ребят знаем побольше вашего, — резко сказал Артем и приказал закончить работу «к завтрашнему дню — 29 декабря».

Если бы Артем после этого приказа обернулся и увидел взгляд, которым проводил его Челищев, молодому инженеру все стало бы понятно: бывший главный инженер Кленовского завода в эту минуту ненавидел его.

На другой день в назначенный час Артем пришел в цех. Вместе с Артемом ходил по цеху молодой человек, который торопливо что-то записывал в блокнот.

«Корреспондента с собой притащил», — подумал Евгений Александрович, и жгучая обида сжала ему горло.

— Очень хорошо, — одобрил Артем монтаж станка и пожал холодную, безжизненную руку Челищева. — Вот видите, Евгений Александрыч, оказывается, дело-то не в «зеленых ребятах», а в организации труда.

Артема кто-то отозвал в сторону. Тогда Евгений Александрович, кипя обидой, спросил корреспондента, уж не ради ли этого «несчастного монтажа» явился он в механический цех.

— Нет, нет, — довольно смеясь, ответил подошедший Артем. — У нас же сегодня кузница вступает в строй. Неужели вы этого не знаете?

Челищев ничего не ответил.

«Я знал, но забыл, волнуясь из-за спешки, которую ты задал мне, мальчишка!» — подумал он, готовый бросить в лицо главному инженеру слова оскорбления. Но усилием воли сдержался.

Корреспондент спросил Артема, к чему тот прислушивается.

Артем посмотрел на часы:

— Мне хочется проверить, начнется ли это в назначенный срок. Вот! Слышите?

Из глубин заводских цехов, обдуваемых зимним ветром, летели разливы частых и пронзительных звонков, которые как будто звали всех: «Сюда, сюда!»

— Ура, товарищи! — крикнул Артем и бурно захлопал в ладоши. — Иван Степаныч сдержал слово!

Толпа вынесла Челищева на широкую площадку, где тесным полукругом стояли люди. Прямо против него зияла раскаленным рыже-розоватым зевом нагревательная печь, бросая на все лица горячие золотые отсветы.

Вдруг над краем печи вспыхнул пучок ослепительно-белого пламени, которое мгновенно вытянулось в виде толстого прозрачного бруса и поднялось в высоту.

— Ур-ра-а-а! — раскатилось по цеху, и тут все зашумели и засмотрелись вверх.

Словно прожигая и окрашивая воздух багровой дымкой тысячеградусного жара, болванка жар-птицей летела над головами, кратчайшей дорогой к черной громаде молота. Едва болванка вползла в свое железное ложе, как громовой удар потряс воздух, золотая метель каленых искр рассыпалась во все стороны, — молот действовал в полную силу.

Иван Степанович Лосев, побритый и постриженный, сверкая голубизной своего седого бобрика, властно махнул рукой влево, потом вправо, — и тяжелая болванка, поворачиваемая кузнечными клещами, как большой кабан на огне, послушно завертелась, все гуще малиновея и все реже выбрасывая искры.

Иван Степанович опять дал знак, и гром прекратился, молот замер. Старый бригадир поднял руку, показал на свои часы на кожаной браслетке и среди наступившей тишины четко произнес:

— Имею честь рапортовать перед Новым годом: начали работу цеха на два дня раньше и сразу с почином: время ковки сжали на полминуты!

— Поздравляю, — сказал Николай Петрович Назарьев.

— Пожелаю вам и дальше сжимать время, не теряя качества, — промолвил парторг и, сдерживая поднятой рукой шум голосов, объявил торжественно: — Товарищи! Поздравляем добросовестно поработавших восстановителей цеха, а также всех рабочих и инженерно-технический персонал! Кузница, сердце завода, вступила в строй!

Когда отгрохотали аплодисменты и все начали расходиться, Челищев очутился рядом с дочерью.

— Хорошо, папа, правда? — спросила Соня и увидела, как отец брезгливо поморщился.

— Да, молодой человек с блокнотом в кармане, конечно, сумеет расписать… эти обыкновенные два дня и эти… полминуты!

— Обыкновенным это может показаться только тому, кто не видел, как эти полминуты в общей сумме составят часы и месяцы выигранного военного времени, — серьезно сказал Артем, обернувшись на ходу.

Евгений Александрович не успел ничего ответить на это неожиданное вмешательство и только, побагровев, как уличенный, проводил Артема растерянным взглядом.

В первый же выходной день после Нового года заводская молодежь устроила лыжную вылазку за город. К этому дню Любовь Андреевна приготовила дочерям лыжные костюмы.

— Это же прямо сюрприз, мамочка! — радовалась Соня. — И как красиво получилось!

— Да уж не обессудьте, деточки, — смеялась Любовь Андреевна, — скомбинировано из всякого старья: остатки папина синего костюма, моя фуфайка, шаль… словом, дешево и сердито.

Соня застучала палкой в потолок и крикнула:

— Товарищи, выходим!

Сборный пункт был назначен у завода, — оттуда всего ближе до леса. Подходя к заводу, Соня внимательно вглядывалась в шумную и веселую толпу лыжников, разыскивая среди них черную фуражку и морскую шинель, но Пластунова не было видно.

— Раздумал… не пришел… — прошептала Соня, остановилась, воткнула палки в снег и грустно подумала: «Ну чего ради я пойду? Уж совсем не так мне нравится шум и смех!»

— Соня! Ты куда уставилась? — весело крикнула ей Маня.

Рядом с ней ловко двигался Ян Невидла, который почтительно помахал Соне шапкой.

Маня подкатила вплотную и, озорно толкнув Соню локтем, пропела:

— Что ты какая заду-умчи-вая-я? Стоишь, грустишь, а Дмитрий Никитич, наверно, уж давно на месте.

— Где же он? — живо спросила Соня.

— Да вон, с краю стоит… наверно, тебя высматривает!

— Ну, ты скажешь! — не поверила Соня — и увидела парторга. — Дмитрий Никитич! — радостно позвала она.

Соня подошла ближе и смущенно встретила веселый, любующийся взгляд его круглых глаз. Сознание своей молодости и здоровья горячей волной разлилось в ее груди.

— Какая вы сегодня… Замечательно! — радостно одобрил он, оглядывая ее стройную фигуру в лыжном костюме. — Вас не узнать…

— И вас сегодня, Дмитрий Никитич, не узнать! — засмеялась Соня, стараясь не показать смущения, которое все сильнее овладевало ею.

— Почему меня не узнать?

— Вы без шинели, а только в кителе…

Соня чуть не сказала: «В кителе вы совсем молодо выглядите!», но удержалась и спросила озабоченно:

— Вам не будет холодно?

— Какой моряк отправится в путь без доброй шерстяной фуфайки? — и Пластунов шутливо похлопал себя по широкой груди. — Так покатили, Соня? Р-раз!..

— Р-раз! — звонко повторила она и, смеясь сама не зная отчего, пошла вперед.

Пластунов шел рядом широким и легким шагом. Соня слышала его ровное дыхание, видела его бегущую тень на солнечных сугробах, но почему-то боялась встретиться с ним взглядом.

— Счастливый путь! — крикнула Маня, проносясь мимо.

Соня даже вздрогнула от возмущения: «Ну что, что она еще вообразила?»

— Не перегонишь… А вот не перегонишь! — вдруг крикнула она вслед Мане и, с силой оттолкнувшись от земли, скатилась с пригорка на дорогу к лесу.