Жизнь начинается сегодня

— Медведев, — сказал он, — мы тебя в комиссию поставили. Разбор происшествия будет, несчастья... Как ты болтаешь, что человека до увечья довели, то вникни совместно с другими в обстоятельства и в положение, а потом уж и толкуй.

— Я непривышный в комиссиях! — вспыхнул Влас. — Брали бы кого полегше!

— Ничего, и ты сдюжишь! — непреклонно отрезал Андрей. — Это тебя группком ставит, отказываться не должен.

Когда Андрей отошел от Власа, последнего окликнул давешний партизан Феклин.

— Стой-ка, мужик!... Правильно ты говорил! Резонно!.. Давай потолкуем.

— Об чем это?

— Об разном... — неопределенно сказал Феклин и оглянулся с опаской и настороженно.

— Об разном, — повторил он. — Только надо бы где-нибудь подальше от этаких, вроде старикана, начетчика этого, да Андрея. В секретности.

— Зачем же в секретности? — нахмурился Влас.

— Тайность!.. — пригнулся к нему Феклин, заговорив шопотом. — Подслушивают, доносят... Я и то дивлюсь тебе: и к чему ты этак прямо обо всем разговариваешь. Нельзя таким манером. Таким манером долго ли тебе влипнуть.

Влас налился холодною неприязнью к Феклину.

— В чем же мне влипать? Я ничего плохо не мыслю да не делаю.

— Нет, нет! — замотал головою Феклин. — Тут осторожно надобно. Потихоньку... Пойдем-ка куды-нибудь.

Ничего не понимая, но чувствуя, что неприязнь к этому липкому и навязчивому мужику растет в нем и укрепляется, Влас все-таки пошел за ним. Пошел, не будучи в силах преодолеть любопытства и желания узнать, о чем же станет с ним разговаривать по секрету Феклин.

Несчастье на стройке взбудоражило не одного Власа. Десятки новых рабочих, как и Влас, пришедших недавно из деревни, волновались и обсуждали втихомолку и по-разному это несчастье. Откуда-то полезли, поползли темные слухи, приглушенные разговоры о том, что рабочий сорвался с лесов не по своей оплошности и не по небрежности, а по прямой вине строителей. Откуда-то шли объяснения этого несчастья, что, мол, строителям не жаль людей, что на постройке и впредь не переведется такой извод рабочих, особливо деревенских.

И кой-кто из новичков увязывал свои узелки и шел в контору за расчетом...

Феклин сказал Власу, когда они пришли в укромное место и вокруг них поблизости никого не было:

— Понимаешь, мужик, на убой нас всех, на погибель заманули сюда...

— Меня не заманивали. Я сам пришел.

— Стой. Не об тебе теперь речь. Ты погляди на других! Пришли хрестьяне от деревень, от земли, выгнатые новыми лешавыми порядками. А тут их заманули и замордовать совсем хотят!.. Вот одного уж угрохали. Думаешь, нечаянно эта беда с ним приключилась? Нет!.. Камитеты эти все партийные доспели! Может, парень где не этак-то, не по-ихнему сказал, они и решили его.

— Болтаешь ты без-толку! — остановил Влас Феклина.

— Не без-толку! Вовсе нет!... Сам сообрази, не маленький... Да ты вот в эту комиссию записан, которая обсматривать все дело будет, — обсмотри, обсмотри! Докажи народу, какую над им бессовестность делают.

Уставясь взглядом в землю, Влас молчал. Феклин как-то ниже осел на своих коротких ногах и вобрал голову в плечи.

— Ты должон понимать! — зло продолжал он. — Тебя самого раздели, всего решили!.. Меня вот так же... У меня хозяйство, мужик, было как игрушка! Четыре коня было — орлы, а не кони! Холмогорских кровей коровы! Хлебу я снимал достаточно: и себе хватало на пропитание, и на базар возил вдоволь. Слава богу, шушествовал чисто!.. У меня работники жили, не жаловались, не обижал я их... А теперь я куды? Теперь меня всего вытряхнули! Хошь по-миру иди!.. Да спасибо добрым людям, на край света уйтить не пришлось!.. У нас с тобой одна беда, мужик!

Влас быстро, как подстегнутый, поднял голову:

— Видать, не одна!.. Ты что ровняешь меня с собою?.. Не отпорен я, — действительно, ушел я от хозяйства. Так я ушел-то не выгнатый, а по мнению своему! Не по душе мне порядки пришлись!.. Ты не ровняй. А у тебя богачество вот какое было, тебя прижали!.. Не одна, паря, у нас с тобою, видать, беда, не одна!..

— Ну, все едино! — заторопился Феклин и пытливо заглянул Власу в глаза. — Все едино так ли, этак ли, — а не сладко тебе...

Влас промолчал.

— А коли не сладко, — цепляясь за молчание Власа, продолжал Феклин, — так ты пойми... — И он снова втянул голову в плечи и сверкнул глазами:

— Пойми, конец им все равно будет!.. Будет!

Власа как будто что-то внутри толкнуло. Ему почудилось, что он уже слыхал эти слова. Вот эти же самые слова, сказанные с такою же уверенностью и так же зло. Влас напряг память и вспомнил: Никанор Степаныч Некипелов. Это он так же втолковывал свои мысли, свои чувства. И, вспомнив Некипелова, Влас весь подобрался, с ног до головы оглядел Феклина, как бы по-новому запечатлевая в себе его облик, и, оборвав его, резко, как-будто некстати, спросил:

— Лошадей-то, говоришь, четыре было? А сколь работников держал?

Феклин почуял в голосе Власа недоброе, заморгал глазами и тускло улыбнулся:

— Четыре, четыре, браток!... А работников — как приходилось. Ну, не боле трех... Не боле!.. Да это разве к разговору идет? Я тебе по-совести говорю, мочи нет при этаких порядках. Зажали всех, округом партейные, а первее всех у них жиды... И говорю тебе я: будет им конец! Надо только, чтоб народ понял все, как оно есть...

— Ты про какой народ говоришь? — в упор спросил Влас. — Про этаких, вроде тебя, у коих мошна была тугая, да ноне вытряхнута? Ну, это, паря, не народ

— Я про весь народ... Про православный, верующий... — с легкой опаской вглядываясь во Власа, пояснил Феклин.

— Об чем толкуем? — жестоко осведомился Влас. — О каком деле? Какой ты мне предлог даешь?

У Феклина на бритых щеках зажглись яркие пятна. Ноздри его задвигались, заходили, как у загнанной лошади. Пальцы сжались в крепкий кулак.

— Предлог... Да нет... Это я так, по душам с тобой разговориться пожелал... Жалко мне парня-то, который расшибся. Боле ничего. Может, в другой раз...

— Да стоит ли в другой раз? — усмехнулся Влас.

Феклин поднял голову и, прищурив глаз, неопределенно и загадочно сказал:

— Все может быть, все возможно...

И они разошлись молча в разные стороны.

Комиссия, в которую включили Власа, полезла на леса, туда, откуда сорвался рабочий.

Председатель комиссии каменщик Суслопаров, которого Влас часто встречал в красном уголке своего общежития, прежде чем все взобрались на пятый этаж, предупредил:

— Шептуны пускают всякие сплетки. Наше дело, товарищи, выяснить всю основательную правду. Если производители работ, техники или еще кто виноваты, — взгреем!

Влас взбирался по широкому трапу, мягко пружинившему под тяжелой поступью рабочих, последним. Ему впервые приходилось быть здесь, наверху, на лесах. Его работа протекала внизу, на земле, его работа была несложной и простой: он ходил в простых плотниках средней руки. Широкие трапы мягко пружинили под его ногами. Пахло известью, цементом, кирпичом. Пахло смолью, свежим деревом. У Власа слегка закружилась голова. Он глянул вниз. Сквозь переплет балок, сводов, простенков и столбов виднелось нагромождение строящегося здания. Валились вниз красные и серые стены, пересекались квадраты будущих зал, комнат и коридоров, тянулись ряды слепых, еще незастекленных окон. Отсюда, сверху, только сейчас разглядел Влас всю сложность, всю величину, всю основательность постройки, на которой он работал. Разглядел людей, копошившихся то там, то здесь, смерил взглядом площадь, которую заняла, на которой раскинулась постройка, и с чувством, в котором были и изумление, и испуг, и какое-то смутное, слабое, еще не сложившееся целиком удовлетворение, подумал:

«Строют!.. Здорово строют!..»

Широкие, исхоженные тяжелыми рабочими шагами трапы вели все выше и выше. И там, откуда свалился и расшибся рабочий, на самом верху, остановился Влас вместе с другими членами комиссии и перевел дух.