Жизнь начинается сегодня

— Техника! — внушительно тянул тракторист. — Главное, парнишка, это техника. Понимание — что к чему. Если у тебя магнета шалит или свечки дурят, обязан ты технически сразу же определить причину. Глянул в мотор — и готово! определил!.. Тебе, Филька, вникать надо с полным вниманием!

— Я стараюсь! — зажегся Филька. — Честное слово, стараюсь!

— Окромя старанья, — внушительно оборвал Фильку тракторист, — нужен еще ум. Ум!.. Я на механическую должность тоже не сразу попал. Я, брат, попарился да попотел покуль вникнул в механизмы. Меня курсы человеком сделали.

Филька поднял голову:

— Я, дяденька Миколай Петрович, очень хочу на курцы попасти! Очень хочется мне!

— Очень хочется! Хотеть — не штука, — возразил тракторист. — Твоего хотенья незначительно! Требуется командировка. Во-первых. А потом — годы. Годы твои, Филька, неподходящие.

— Мне тринадцать сполнилось! — обидчиво пояснил Филька, — Каки-таки ещо года? Не махочкий я!

— Тринадцать? — переспросил тракторист и вытянул ноги. Поглядев молчаливо на порыжелые носки ичигов, он долго ничего не говорил. Потом внезапно рассмеялся.

И смех его, неожиданный и совсем не связанный с тем, о чем он говорил, на мгновенье рассердил Фильку.

— Смеешься?! — угрюмо и зло буркнул он. Но взглянул в синие глаза тракториста, поймал в них ласковое озорство, вдруг согрелся, ожил и сам засиял, заулыбался, переполнился радостным смехом:

— Тринадцать мне! А тебе сколь? Тебе, дяденька Миколай Петрович, сколь?

— Сто двадцать! Вот сколько! Цельный вагон мне годов!.. Во всю охапку моих годов не обхватишь!.. Мне, может, в три раз более твоего!

— В три раз!? Столь не выйдет! Я считать умею.

— Здесь счет, брат, другой в ходу! Иной год за три пойдет, а мой и месяца не вытянет!

Оба перекидывались веселым вздором и смеялись.

— А кака-така командировка бывает? — возвращаясь к своему, осведомился Филька. — Где ее доставать надо? Это что такое?

— Зануда ты, зануда, Филька! Прицепишься, так и не отлипнешь!.. Командировка! Эта штука активу дается. Даже если тебе года и натянут, так все равно — ты не активист!

— Активи-ис... — протянул огорченно и недоумевающе Филька. — Активис... А пошто таким-то и я заделаться не смогу? Честно слово, смогу!

— Сможешь? — прищурился тракторист. — А вдруг — не сможешь? А?... Ты вот толком-то, может, и не кумекаешь, что оно такое, активист!

— Я узнаю! — упрямо лез Филька. — Узнаю!

Тракторист, Николай Петрович, поднялся на ноги и шагнул к трактору. Там он повозился с ключом у гаек и винтов, побренчал покрышками, тронул рулевое колесо. Нагибаясь к передаточной цепи, он обернулся к Фильке и по-деловому крикнул:

— С комсомолом свяжись! Слышь, садовая голова, с комсомолом!

— Да я, дяденька Миколай Петрович, бегаю к им!

— Бегаю!.. — рассвирепел тракторист.— Что ты — лошадь, аль што?.. И притом какой я тебе, чорт, дяденька? Ты меня по-человечески, скажем, по-пролетарски, кличь: товарищем!.. Брось старорежимную ерунду!..

Артем жил рядом с Василием. В некипеловском доме, в горницах, где десятилетиями наливалась раньше и пухла Устинья Гавриловна, кипела теперь балахонская вольница, звенели крикливые бабьи голоса, пищали ребятишки.

Вместе с васильевыми тонкошеими и остроносенькими девчонками, как и на Балахне, бегали здесь мальчишки Артема, лазили по крышам и выворачивали кирпичи из-под высокого крыльца с точеными столбами.

И вечерами, в свободное время, Василий сходился с Артемом где-нибудь на куче сваленых бревен или на низкой длинной лавке, устроенной еще Некипеловым под окнами, и вяло толковал о том, о сем.

В те дни, когда Василий закрутился с кормовыми делами, он перестал было встречаться с Артемом по вечерам. Но после беседы в столовой он ухватился за балахонцев. Ухватился за Артема. Он поймал его вечернею порою во дворе, увел в угол и крепко насел на него:

— Ну, как же, Артем? Шуровать надо! Сказывал, перешерстить коих следует! Просмотреть народишко!?

— Надо! Без отказу надо, Василий!

— А как?

— Как?.. — Артем сморщил нос, словно собираясь чихнуть, — об этом понимающих ребят допросить придется. Партейных.

— Кто ж у нас из своих-то в партейных ходит? — озабоченно стал соображать Василий. — Петрован Михайловский, кажись, записывался, што ли?

— Не один Петрован! — напомнил Артем, — многие подобные состоят... В ячейку стукнемся, там поспрошаем, про все разузнаем. Помощь дадут там.

— Дадут? — почему-то недоверчиво переспросил Василий.

— Обязательно! — упрямо и уверенно подтвердил Артем. — Обязаны! На том сидят!

Партийная ячейка ютилась в пристрое возле сельсовета.

В ячейке Василий и Артем нашли почти всю партийную и комсомольскую головку в сборе. Красный огонек лампы сквозь закопченое стекло сеял тусклый и неверный свет. От красного огонька, от тусклого света тени по стенам шарились расплывчатые и широкие. В сумраке низкого помещения от этих теней казалось многолюдно, казалось, что комната переполнена людьми и что в ней некуда ступить новому человеку. Но Артем и Василий вошли сюда свободно, у стола на скамье нашлись для них места. И прежде чем сесть, Василий и Артем враз громко сказали:

— Здравствуйте-ка!

— Здорово!

На них оглянулись, и кто-то ответил:

— Здравствуйте, здравствуйте!

Василий и Артем сели и стали тихо слушать и ждать.

За столом спорили. Коротко остриженный молодой парень тыкал пальцем в лежащую перед ним книжку и сердито кричал:

— По директивам!

А перегнувшийся к нему через стол председатель коммуны Степан Петрович крутил головой и перекладывал из брезентовой сумки бумаги. Перекладывал их, равнял одну с другой, чтобы лежали ровно, невозмутимо твердил парню:

— Да и я по директивам! У меня свои, брат, директивы!

— Должен согласовать! — сердился парень. — Должен увязывать!

— Я увязываю. Вот в протоколе...

— А ты самовольством занимаешься! Знаешь, за это куда тебя потянуть следует?

— Знаю. У меня все записано. Оформлено, брат...

— Оформлено! — бушевал парень. — Протоколы! А протокол он твой — что? Бумажка, да и все!

Степан Петрович хитро ухмыльнулся:

— Выходит, товарищ Зайцев, что и директивы твои тоже вроде бумаги. Всего и делов!

— Как так? — опешил. — То партейная директива, а то — протокол. Не путай!

Василий придвинулся к Артему и тихо спросил:

— Новый какой-то. Откуль?

— Из города. Секлетарь поставленный.

— Жучит Степана Петровича.

— Стало-быть, заслужил!

Степан Петрович поглядел на них и тронул парня за плечо.

— Вы, ребята, по какому делу? — спросил Зайцев, поворачиваясь к Василию и Артему.

Артем всей грудью налег на стол и засверкал глазами.

— Слышь? — заторопился он. — Слышь, дела какие выходят: желаем пересмотр образовать! Перешерстить!

— Он пишется в середняках, — вмешался Василий, боясь, что Артем не так объяснит, как надо, — в середняках, а по размышлениям и поступкам он кулацкой породы!..

— Об чем вы, ребята? — насторожился Зайцев. — Не ясно мне. Ясности не понимаю.

— Ясность... — Артем посмотрел на секретаря, на Степана Петровича, а потом, вздохнув, сказал Василию:

— Валяй ты! Обсказывай.

— Я сейчас... — заторопился Василий. Он даже встал на ноги и начал скрести пальцами покрытый газетною бумагою стол.

— Почему такое получается? — покраснев от натуги и непривычки говорить перед внимательными и насторожившимися слушателями, заторопился он. — Неправильно! Пошли мы в колхоз, в комуну, бьемся, что наладить обчую жизнь, а другие подсмеиваются и вредят!

— Кто вредит?

— А кто больше? кулаки!

Степан Петрович притянул к себе свои бумаги и положил их деловито в сумку.

— Где ты, Василий, опять кулаков нашел? Бузишь!

— Их искать не надо! — опять выскочил Артем. — Они округом понасели! Сколь хошь их округом осталось!

— Буза! — махнул рукою Степан Петрович. Но Зайцев остановил его: