Запоздалый суд (Повести и рассказы)

Нагорная улица, на задах которой возводилась плотина, входит в бригаду Егора Ивановича. Так что приходилось бывать здесь Алексею Федоровичу не часто, и он не смог сразу определить, на чьем именно огороде идет работа. Ну, и то, конечно, сюда надо прибавить, что больше двадцати лет он не жил в деревне и теперь только как бы заново начинает узнавать многих ее жителей, особенно молодежь.

На ближнем конце участка, за огорожей, стоял дед Ундри. Уж кого-кого, а деда-то Ундри Алексей Федорович зпал.

— Добрый день, Андрей Петрович, — поприветствовал он старика. — Сил вам и успеха в работе!

Дед выпрямился, потирая одной рукой натруженную поясницу, а другой втыкая в землю лопату. Лопата угодила на вывороченные толстые корневища люцерны и, как следует не воткнувшись, упала на землю.

— Спасибо, Алексей… Силы-то нам нужны, работы остается еще много, а года наши… Эх, где мои семнадцать лет!.. Да ты заходи, вон там огорожа порушена — в нее и заходи.

Только теперь, приглядевшись, Алексей Федорович заметил, что на огороде идет посадка картошки под лопату: дед Ундри готовит лунки, а женщины кидают в них картошку и засыпают землей.

Ему вспомнилось, как отец тоже сажал на своем огороде картошку вот так же — под лопату. Но двор их был расположен на низинном месте, там всегда было сыро, ж земля высыхала не скоро. Но на Нагорной-то улице какая может быть излишняя влага — на то она и зовется Нагорной? Зачем же дед Ундри сажает под лопату? Или, может, он за этими ясными солнечными днями уже видит, угадывает сырое лето? Ведь старики — народ мудрый, они, бывает, довольно точно угадывают погоду наперед…

Но не успел еще Алексей Федорович что-либо спросить у деда, как тот сам начал разговор. Начал как-то странно, издалека.

— Лексей, ты майор, человек много знающий, разъясни мне, старику, разрешается или не разрешается колхознику держать корову?

— Что за вопрос, конечно же, разрешается, — еще не понимая, куда клонит старик, ответил Алексей Федорович.

— И я говорю эдак же, и радио так говорит, и газеты так пишут. Все говорят: имейте корову… Но ты посмотри, что наделал Михатайкин: люцерну — люцерну, которой как раз и надо кормить ту корову, — он ее испортил трактором. Как это понимать? Нешто радио велит так делать? Или газеты пишут, что так надо поступать?

— Постой, разве это твой огород?

— Коли был бы мой, я бы его и близко не подпустил. Я тридцать шесть лет в колхозе отработал, и до моего участка не только Михатайкин, но и сам прокурор не посмеет прикоснуться. И не потому что земля мне нужна — из-за прынципа! — старик сделал ударение на последнем слове. — А земли мне скоро понадобится три метра, если и того не меньше — росту-то я не богатырского… Розин это огород — вот чей. Над ней измывается Михатайкин. И вот я и хочу тебя спросить: разве для него закона не существует? А если существует — зачем вы ему позволяете бесчинствовать? Ты, Лексей, майор, большой человек, а вдобавок и колхозный партейный секретарь — разъясни мне, старому дураку, растолкуй.

Вот когда Алексею Федоровичу стало все окончательно ясно!

— Эй, старый индюк, увидел человека и рад язык почесать, — донесся с дальнего конца участка не по-старушечьи звонкий голос бабушки Анны, супруги деда Ундри. — Делай свое дело, мало ли народу мимо ходит…

— Давай, Лексей, объясняй, мне, видишь ли, некогда — вон слышал, старуха торопит.

Что мог «объяснить» Алексей Федорович старику?! Он только сказал глухо:

— В нашей стране перед законом все равны — это ты, Андрей Петрович, и сам хорошо знаешь.

— Ну, и на том спасибо, растолковал! — горько усмехнулся старик. — Я ему про Фому, а он… а-а, — не договорив, он безнадежно махнул рукой и направился на дальний конец участка к работавшим там женщинам.

— Андрей Петрович, постой-ка, — окликнул Алексей Федорович старика и, видя, что тот не отзывается, тоже пошел за ним следом.

Среди работавших женщин он узнал хозяйку огорода Розу, ее свекровь Катрук, бабушку Анну, Розину соседку Марию Панкину. Похоже, что Роза по старинному обычаю созвала ниме — помочь, и он на эту горькую помочь как раз и угадал.

Алексей Федорович поздоровался с работницами и, не сразу сообразив, что им сказать, как себя вести, вполусерьез-вполушутку проговорил:

— Ну, что ж, если у вас ниме — давайте и мне лопату.

Но лопаты ему не дали. Женщины обступили его, и ему, по поговорке, пришлось поджариваться на том костре, который он сам же и зажег.

— Да, у нас ниме. А что тому причиной — знаешь?

— Ты — парторг, комиссар, а в одной упряжке с Михатайкиным бегаешь.

— Сделал он тебя бригадиром, а ты и рад и тоже в его сани сел…

А дед Ундри еще и подливал масла в огонь:

— Так, так его, бабы! А то из своих кабинетов они нас плохо стали видеть…

Нет, не лопатой тут надо было работать — головой. И Алексей Федорович, чтобы погасить разгоревшийся разговор, сказал:

— Вот мы что сделаем… Веспа нынче идет сухая, так что под лопату картошку сажать — как бы потом не выгорела… Вы пока сделайте небольшую передышку, а я пошел в свою бригаду, и если не через двадцать минут, так через полчаса… — тут Алексей Федорович по старой армейской привычке взглянул на часы и уточнил: — в шестнадцать ноль-ноль здесь будет конь с плугом. Под плуг и посадите.

— Тогда на пиво вечером приходите, — попросила Роза, и Алексей Федорович увидел, что у нее в глазах стояли слезы.

— Так лопату-то мне не дали, — отшутился он, — не за что меня и пивом угощать…

8

Быстро, незаметно проходит время в застолье. Да в лесу и темнеет раньше, чем в поле. Так что когда собрались в обратный путь и стали складывать посуду, то Васе Берданкину пришлось фарами машины осветить поляну.

Незаменимый человек Вася на таких гулянках! Сколько бы ни пришлось ему выпить за столом — свое дело он знает. И еще не было случая, чтобы с какими-то приключениями доставил охмелевшую компанию домой. В любом состоянии, по любой дороге ведет машину аккуратно, спокойно. Говорят, восемьдесят процентов всех дорожных аварий происходят по причине невоздержанности сидящих за рулем. Много ли, мало ли выпьет человек и — всей ступней жмет на акселератор, из тихого и осмотрительного превращается в лихача. У Васи все наоборот: чем больше выпьет, тем тише ведет машину.

Вот и сейчас, пока выбирались из леса, Вася ехал со скоростью черепахи, и ни разу не то чтобы там на дерево — на кустик не наехал. А чтобы не заплутать в ночном лесу — по своему же собственному следу и вел машину. И уж только когда выехал на луг, прибавил газу.

Мелкая и крупная мошкара летит на свет фар, ударяется о ветровое стекло, и — закрой глаза — кажется, что капли редкого дождя бьют но машине. Мошкары особенно много здесь, в пойменных лугах.

Рядом с Васей сидел осоловевший, подремывавший Александр Петрович. А на заднем сиденье расположились Федот Иванович с Шурой.

До чего же нетерпеливая эта Шура! Ну, подождала бы немного, скоро доедут, так нет, обняла председателя за шею, словно боится, что он может выпасть из машины. Мало что обняла, качнет машину — норовит в этот момент к нему тоже качнуться и поцеловать. Эх, Шура, Шура!..

Вася свое водительское зеркальце поставил так, что в нем хорошо видно, что происходит на заднем сиденье. Он и на дорогу глядит, и в зеркальце нет-нет да посмотрит.

Удивляет, если не сказать восхищает Васю смелость, нестыдливость Шуры — все ей трын-трава. И где только набралась она этой смелости?.. Где, уж конечно, не в Хурабыре. Еще молодой девчонкой завербовалась Шура вскоре после окончания школы на стройку и попала не куда-нибудь — в Москву. Приезжала в отпуск — чик, брик, все на ней по самой последней моде… Видно, тогда, в те годы, и набралась она городских замашек. И по сей день одевается почище сельских учительниц. Остались у нее в Москве подруги, нет-нет да посылочки со всякими модными кофточками да туфельками пришлют. Денег у нее хватает. К тому же и председатель балует. А и так скажешь, что такую и побаловать не грех. Шура не чета деревенским девчонкам, которые строят из себя этаких неприступных недотрог. Не понимают, дуры, что молодость и жизнь даются только раз. А Шура понимает и ни в чем себе не отказывает, никаких запретов не признает. Всяко по деревне за глаза о ней те же девки да бабы судачат: и такая она, и сякая. А Шура и ухом не ведет на эти разговоры, плевала она на них, все ей — и все эти бабьи сплетни в том числе — трын-трава…