Районные будни

Ветер сыпал в окна крупными каплями дождя, будто щебнем. Мартынов принял за день много людей — всех заведующих отделами райкома, каждого со своими вопросами, районного агронома, заведующего сельхозотделом райисполкома. Оказалось, что по случаю ненастной погоды весь партийный актив был дома.

— Что-то неладное получается у нас, товарищи, — сказал Мартынов. — Такое тяжёлое положение с уборкой, а мы отсиживаемся дома. Вот сейчас-то нужно быть всем в колхозах!

— А что же можно там сейчас делать? — спрашивали его.

— Спасать хотя бы то зерно, что намолочено. В кучах лежит, под дождём. Строить сушилки, крытые тока, перетаскивать туда зерно, лопатить. Машины не идут — волами возить просушенный хлеб на элеватор.

У него уже созрело решение — на что, в случае затяжки ненастья, можно и нужно сейчас поднять в районе всё живое и мёртвое. Он велел помощнику созвать членов бюро в девять вечера на небольшое заседание по одному этому вопросу.

В конце дня, когда Мартынов собирался уже сходить домой пообедать, в кабинет вошла Марья Сергеевна Борзова, жена первого секретаря, молодая, но уже сильно располневшая женщина, миловидная, с широким добродушным лицом, усыпанным мелкими веснушками, с живыми, веселыми карими глазами, — директор районной конторы «Сортсемовощь».

На днях в одном колхозе Мартынову сказали, что у них третий год подряд не вызревают арбузы, убирают их осенью и скармливают свиньям. Он спросил — что за сорт? Оказалось, семена присланы с Кубани. Мартынов почувствовал завязку большого вопроса для постановки перед обкомом и Министерством сельского хозяйства и попросил Борзову составить ведомость, откуда получает их контора семена овощей, и зайти с этой ведомостью к нему.

— Вот, сделала, Пётр Илларионович, — сказала Борзова, кладя перед ним на стол исписанный лист бумаги. — Выбрала из накладных. Верно, что-то не по-мичурински получается. Есть у нас местные семена, хороших сортов, их областная контора куда-то отсылает, а нам дают другие сорта. Арбузы, дыни — с Кубани, из Крыма. И помидоры — с Кубани.

— Там лето месяца на полтора длиннее, вот они привыкли к такому лету и растут себе не спеша, — сказал Мартынов.

Пока он просматривал ведомость, Марья Сергеевна, подобрав мокрые полы резинового плаща, села в кресло у стола.

— Мой-то, товарищ Борзов, сегодня приезжает, — сказала она.

— Как сегодня? — поднял голову Мартынов. — У него ещё отпуск не кончился.

— Должно быть, не высидел. Я ему отсюда посылала авиапочтой областную газету со сводками, по его приказанию.

— Если сегодня, ему пора быть. — Мартынов взглянул на настольные часы. — Поезд прошёл.

— Вот и я думаю — каким он приедет? Может, ночью, в час? Так то уж другое число. Он телеграфировал: «Буду двадцать третьего целую».

— Погоди, тут мне какие-то телеграммы принесли, я ещё не смотрел. — Мартынов порылся в бумажках на столе. — Да, вот есть от него: «Приеду двадцать третьего». Только без «целую».

Марья Сергеевна вздохнула.

— Опять пойдут у вас всенощные заседания? Будете ругаться с ним на каждом бюро до утра?

— Не знаю, — ответил Мартынов, — как он теперь, после ессентукских вод. Может, язва не так будет его мучить.

— А мы с ним поженились, когда у него язвы ещё не было. Я-то его давно знаю. Это у него не от болезни. У обоих у вас — характеры! Коса на камень… Развели бы вас по разным районам, что ли!

— От третьего человека слышу: просись в другой район, — сказал Мартынов. — Выживаете меня?

— А я не сказала: просись в другой район. Я говорю — нужно вас развести. Либо ему здесь оставаться, либо тебе… Ну скажи, Пётр Илларионыч, чего вы с ним не поделили?

Мартынов усмехнулся.

— Почему меня спрашиваешь? Тебе ближе его спросить.

— Он по-своему объясняет.

— Как? Небось: был Мартынов газетчиком, борзописцем, так бы и продолжал бумагу портить. А в партийной работе он ни черта не понимает. Так?

— И так говорил…

Зазвонил телефон, Мартынов снял трубку, долго говорил по телефону. Потом ему доложили, что из колхозов приехали пять человек за получением партбилетов, ждут приёма. Борзова поднялась.

— Ладно, Марья Сергеевна, как-нибудь поговорим. Эту ведомость я оставлю у себя, а ты мне ещё пришли сводку об урожаях местных сортов и привозных.

— Хорошо, пришлю… Пойду домой, похлопочу насчёт обеда. Может, он всё же приедет сегодня. Поезд, может, опоздал.

Выдав молодым коммунистам партийные билеты и поговорив с ними о делах в колхозах, Мартынов запер на ключ ящики стола, оделся, но успел выйти только в коридор — прошумела отъехавшая от райкома машина, на крыльцо взошёл по ступенькам уверенной, хозяйской походкой Борзов, среднего роста, коренастый, с нездорового, желтоватого цвета лицом, в мокром от дождя, длинном, почти до пят, кожаном пальто.

— А, вот и сам, наконец, — сказал Мартынов, остановившись в коридоре. — Мы уж не ждали тебя с дневным. Здравствуй!

— Привет трудящимся! — подал руку Борзов.

— Трудимся. А ты что же это Конституцию нарушаешь? Не используешь полностью права на отдых?

— Отдохнёшь! — Борзов снял шляпу, отряхнул, расстегнул мокрое пальто.

— Зайдём в кабинет?

Зайдём на минуту. Я ещё дома не был… Отдохнёшь! — Сняв у вешалки калоши, пальто, Борзов прошёл к столу, но сел не в кресло секретаря, а сбоку на стул. — Дураки в это время ездят лечиться! Только и слышишь по радио: уборка, хлебопоставки, сев озимых. Область нашу «Правда» трижды помянула уже в передовицах как отставшую.

Мартынов тоже не сел в кресло, стал у окна. Он был выше коренастого бритоголового Борзова — загорелый синеглазый брюнет, с давно не стриженной, вьющейся кольцами на шее и висках, густой шевелюрой, с поджарой, немного сутулой, несолидной фигурой. Разница в возрасте у них была лет в семь, Мартынову — лет тридцать пять, Борзову — за сорок.

— Сам виноват, — сказал Мартынов. — Съездил бы весною, когда сев кончали. Я тебе говорил: вот сейчас проси путёвку и поезжай, подлечись.

— Сев кончали — прополка начиналась. Разве из нашей беспрерывки когда-нибудь вырвешься? А зимою тоже не интересно ездить на курорты… Ну ладно, давай рассказывай — как дела?

— Когда же ты приехал? Поезд в тринадцать сорок пришёл.

— Я с вокзала заезжал на элеватор. Не звонил насчёт машины, подвернулся «газик» директора МТС. Проверил на элеваторе, как хлеб возят. Плохо возят, Пётр Илларионыч!

— Да, можно бы лучше… До этих дождей выдерживали график.

— Как же вы могли выдерживать график, если три колхоза у вас уже с неделю как не участвуют в хлебопоставках: «Власть Советов», «Красный

Октябрь» и «Заря»?

— Другие колхозы вывозили больше дневного задания. А «Власть Советов», «Октябрь» и «Заря» рассчитались.

— Как рассчитались?

— Так, полностью. И по натуроплате — сверх предъявленных счетов, за ту зябь, что будет вспахана.

Борзов с сожалением посмотрел на Мартынова.

— Так и председателям говоришь: «Вы рассчитались»?… Эх, Пётр Илларионыч! Учить тебя да учить! Где сводка в разрезе колхозов?

Пересел на секретарское место, энергичным жестом отодвинул от себя всё лишнее — лампу, пепельницу, стакан с недопитым чаем. Под толстым стеклом лежал большой разграфлённый лист бумаги, испещрённый цифрами: посевная площадь колхозов, поголовье скота, планы поставок. Мартынов невольно улыбнулся, вспомнив слова Опёнкина: «Два часа отдохнёт и начнёт шуровать»…

— Да, вижу, правильно я сделал, что приехал. — Борзов взял чистый лист бумаги, карандаш, провёл пальцем по стеклу. — «Власть Советов». Сколько у них было? Так… Госпоставки и натуроплата… Так. Это — по седьмой группе. Комиссия отнесла их к седьмой группе по урожайности. А если дать им девятую группу?..

— Самую высшую?

— Да, самую высшую. Что получится? Подсчитаем… По девятой группе с Демьяна Богатого — ещё тысячи полторы центнеров. Да с «Зари» — центнеров восемьсот. Да с «Октября» столько же. Вот! Мальчик? Не знаешь, как взять с них хлеб?