Нас ждет Севастополь

— Как с завтраком в ротах? — спросил Громов замполита.

— Разносят, — ответил Железнов, с усталым видом садясь на ящик. — Не спал всю ночь, побывал во всех ротах. Настроение у матросов и офицеров боевое. Во всех ротах проведены партийные и комсомольские собрания. Решение одно — личным примером и пламенным словом увлечь всех беспартийных на штурм высоты. В каждой роте выпущены боевые листки. — И, ни к кому не обращаясь, в раздумье проговорил: — Удивительный народ эти матросы. Неспроста Ленин относился к ним с таким уважением, поручал им самые ответственные задания.

Громов слегка улыбнулся. «Я свидетель переплавки ортодокса», — подумал он.

Уже светало.

— Будете со мной? — спросил он Железнова.

— Пока здесь, а потом смотря по обстоятельствам.

Уральцев сказал Громову:

— Я пойду с разведротой.

Громов погрозил ему пальцем:

— Не зарывайся, как прошлый раз. Ты не замполит роты, а корреспондент, не забывай этого.

— Но бывают обстоятельства. Помните, как в десанте в Эльтиген корреспонденту армейской газеты Сергею Борзенко пришлось воевать, командовать.

— Но сейчас этих обстоятельств нет и не предвидится. Поэтому сиди на моем КП и не рыпайся.

— Есть не рыпаться, — усмехнулся Уральцев.

И в этот миг раздался артиллерийский залп. Громов выскочил из блиндажа и побежал к стереотрубе. За ним выбежали и остальные, в блиндаже остались только телефонист и радист.

Стреляла вся артиллерия фронта и приданные специальные артиллерийские части. Разрывы снарядов и мин слились в сплошной гул, от которого закладывало в ушах. Все высоты, занятые противником, окутал черный дым.

Громов оторвался от стереотрубы и ругнулся:

— Ни черта не видно.

Через несколько минут в воздухе появились самолеты. Горы задрожали от разрывов тяжелых бомб. Вслед за бомбардировщиками появилась штурмовая авиация.

Полтора часа длилась артиллерийская канонада, полтора часа наносила удары авиация.

Но вот наступило затишье.

Вверх взвились ракеты — сигнал к штурму.

— Вперед, орлы! — закричал во всю мощь своего голоса Громов, выскакивая на бруствер.

Железнов потянул Громова за ногу.

— Не увлекайся, полковник, черт тебя дери! — сердито крикнул он.

Громов спрыгнул в траншею и со смущенной улыбкой сказал:

— Верно, увлекся. Пойми же, за какой город деремся! Ноги сами несут вперед.

Штурмующие группы дрались на первой линии обороны. Артиллеристы громили прямой наводкой вторую и третью линии. Дальнобойная артиллерия обрушивала свои снаряды на вершины гор, на противоположные скаты, на артиллерийские позиции врага. Штурмовая авиация продолжала висеть над высотами.

Минут через десять из батальонов по телефону донесли о взятии первой линии обороны. Громов сам подбегал к телефону и выслушивал комбатов. Каждому отдавал распоряжения:

— Не ослаблять натиск, не давать опомниться.

По рации он донес командующему армией о ходе наступления.

Повернувшись к командиру роты связи, Громов распорядился:

— Приготовиться перенести связь — телефон и рацию — на первую линию.

Он пытался рассмотреть, что делается на участке первого батальона. Но видимость была плохая, клубы дыма волнами сползали с вершин к подножью, закрывая людей, скалы, доты. От едкого дыма першило в горле, слезились глаза.

Вскоре комбаты первого и второго батальона донесли, что заняли вторую линию, штурмовые группы дерутся за третью, стрелковые роты также находятся во второй линии. Заминка получилась на участке третьего батальона, там противник оказал упорное сопротивление.

— Я иду туда, — сказал подполковник Железнов, беря в руки автомат и рассовывая по карманам гранаты.

— Не увлекайся, замполит, — осадил его Громов. — Твое место здесь.

Железнов прищурился в усмешке.

— Понимать надо — за какой город деремся. Ноги сами несут вперед. Кто так сказал полчаса назад?

— Ладно, ладно, иди уж, — добродушно проворчал Громов и положил ему руку на плечо: — Ни пуха ни пера.

Когда Железнов перелез через бруствер и исчез из вида, Громов с уважением подумал: «А он боевой, оказывается».

Через несколько минут Громов взобрался на бруствер, призывно махнул тем, кто находился в траншее, и крикнул:

— За мной! На новый КП! Связисты, давайте связь!

Не пригибаясь и не оглядываясь, он побежал. Не отставая от него, бежал его ординарец, держа наперевес автомат.

Когда Громов сообщил, что первая линия занята нашими штурмовыми группами, Уральцев подумал: «Делать мне на КП больше нечего». Он прошел по траншее метров двадцать, до того места, где она загибалась, вылез на бруствер, отполз немного, потом вскочил и побежал на участок первого батальона. Одет он был, как и все, в солдатскую гимнастерку, на голове пилотка, автомат на шее, в карманах гранаты. Поэтому на него никто не обратил внимания, когда оказался среди бойцов батальона. Ему удалось быстро разыскать майора Ромашова. Тот стоял за стеной разрушенного дома и отдавал какое-то распоряжение своему начальнику штаба. Вид у него был взъерошенный, пилотка где-то на макушке, волосы растрепались, на лице подтеки от пота и пыли.

Увидев Уральцева, он удивленно вскинул брови:

— Ты чего сюда приперся?

— Иду по свежим следам событий, — отозвался Уральцев.

— Ну, интервью сейчас давать тебе не буду. Сам видишь, какая обстановка.

— А я и не прошу. Скажи одно — пошли разведчики вперед?

Ромашов указал рукой на верх горы:

— Туда махнули. Вторая линия нами взята, я перемещаюсь туда.

— И я с тобой.

— Если есть нужда…

Они вышли из укрытия и вперебежку от камня до камня, от укрытия до укрытия стали карабкаться вверх. С ними полезли пять батальонных разведчиков, два связиста тянули телефонный кабель.

Перепрыгнув траншею, Ромашов огляделся, увидел развороченный бомбой дот и направился туда. Около дота было много трупов немецких солдат, а перед амбразурой с вытянутой вперед рукой, в которой так и осталась зажатая граната, лицом вниз лежал матрос.

— Располагаемся временно тут. Телефонист, связывайся с комбригом.

Укрывшись за выступом дота, Уральцев наблюдал за тем, что делается наверху. Из-за дыма видимость была неважной. Но вот он увидел блеснувший, как огонь, красный флаг.

Уральцев догадался, что там действует рота разведчиков, его родная рота. И вдруг ему страстно захотелось быть среди них, лично увидеть, как они будут водружать на вершине флаг, одному из первых увидеть с вершины панораму легендарного Севастополя, города, в котором он ни разу не был, но о котором так много читал и слышал и который стал для него, как для всех моряков, родным и священным.

Ни слова не говоря Ромашову, который в это время докладывал по телефону комбригу, Уральцев взял на изготовку автомат и двинулся к вершине. Флаг, мелькавший и исчезавший, стал для него ориентиром. Он знал, что разведчик с флагом находится несколько позади тех, кто пробивает путь к вершине.

Около большого камня Уральцев хотел приостановиться, чтобы передохнуть. И только подполз к нему, как из ячейки, вырытой рядом, выглянул немецкий офицер. На его голове не было фуражки, светлые волосы, влажные от пота, прилипли ко лбу. Их взгляды встретились. Немец вскинул пистолет, но тут же отбросил его и хрипло проговорил по-русски:

— Я сошел с ума. Берите меня в плен.

В его глазах показались слезы.

Уральцев готов был нажать спусковой крючок, но когда немец отбросил пистолет и заговорил, крикнул:

— Вылезай!

Немецкий офицер вылез из ячейки.

«Что с ним делать? Пристрелить — и делу конец», — мелькнула мысль. Но Уральцев чувствовал, что не сможет застрелить его, такого жалкого и униженного.

— Поднимите руки вверх и не таясь, а во весь рост идите вниз. Там вас встретят. Не вы первый.

А что еще придумать? Не вести же его. Сам дойдет. Сразу видно, что отвоевался.

Офицер поднял руки и пошел вниз. Уральцев проводил его взглядом и, когда тот скрылся из вида, полез дальше, держа наготове автомат. «Тут надо повнимательнее, — думал он, перебегая от камня до камня. — Могут затаиться недобитые. Этот обер-лейтенант вполне мог продырявить меня».