Приметы весны

Марийка? Конечно, лучше всего было бы повидать ее; она сказала бы, что делать. Но где увидишь ее сейчас? Домой к ней не пойдешь. Как ни скрывала Марийка, но Михо чувствовал, что мать ее недовольна их дружбой. Удерживала его и мужская гордость: выходит, он такой беспомощный, что сам свою жизнь устроить не может, с первого же шага нужна чужая помощь. И чья помощь?.. Женщины.

Вспомнился Саша Гнатюк…

Михо несколько раз встречался с Гнатюком, и ему казалось, что такого, наверное, Марийка должна полюбить.

Однажды Саша зашел в комнату, где Михо и Марийка занимались. Он подсел к ним и молча слушал объяснения Марийки и ответы Михо на ее вопросы. Когда на один из вопросов Михо ответил особенно точно, Саша с неподдельным восхищением сказал:

— Молодец, Михо! Правильно ты делаешь, что учишься.

А Марийке сказал:

— Хорошего ученика себе взяла. Такого парня любой выучит.

Михо неприязненно подумал: он меня вроде по плечу похлопывает.

В другой раз шли из клуба целой компанией. Играли в снежки, дурачились. Один из парней затеял борьбу с Гнатюком. Саша вмиг повалил его в снег.

— Ты что на нем силу показываешь, — сказала насмешливо Катя. — Попробуй-ка Михо побороть.

— А что ж, могу и попробовать, — задорно сказал Саша. — Давай, Михо.

Саша — коренастый, крепкий на ногах — кажется, что врос в землю. Сильный, видно. Но рядом стояла Марийка — и, выйди против него хоть сам Чурило, Михо сейчас не отступил бы.

Они сошлись и обхватили друг друга. Сашины руки точно клещами сдавили грудь Михо. Но еще сильнее сжали руки Михо Сашину поясницу. Михо крякнул и всем телом навалился на Сашу. Мгновенье, и Саша лежал на снегу. Но Михо не отпускал его, продолжая выворачивать правую руку, чтобы положить «на обе лопатки».

— Да отпусти ты. Сдаюсь, — взмолился Гнатюк.

Он встал и, отряхивая снег с воротника, беззлобно сказал:

— Сильный, черт! Тебя бы в боксеры. Или на французскую борьбу.

Михо увидел восхищенный взгляд Марийки. На душе стало тепло. И он подумал;. «Если бы кто меня при девушке поборол, я не стал бы хвалить. Завидно было бы. А он ничего… А может, тряпка он?»

…Михо очутился у большого двухэтажного здания. Однажды, когда они проходили мимо, Марийка сказала Михо, что это — молодежное общежитие, где живет Гнатюк. Михо остановился и поглядел на ярко освещенные окна.

Им овладела робость: что он скажет Саше?

В это время открылась дверь, и на ступеньках появилась женщина с ведром и веником в руке. Она поежилась от холода, завязала платок, который до этого был просто накинут на голову, и начала спускаться со ступенек. Заметив Михо, она подозрительно спросила его:

— Ты чего тут стоишь, чи кто тебе нужен?

— Гнатюк Саша тут живет?

— Тут. Он как раз только что пришел. По коридору вторая дверь направо.

Михо уже взялся было за ручку двери, собираясь войти, но женщина остановила его:

— Подожди, хлопец. Глянь, какие сапоги грязные. Взял бы хоть веником обчистил. Это ж новое общежитие, понимать надо!

Михо подошел к скобе, соскоблил грязь с сапог, потом взял у женщины веник и еще раз тщательно почистил сапоги.

— Теперь можешь идти, — сказала женщина. — До него тут много ходит.

Михо открыл дверь. Его обдало теплом и таким запахом, как в парикмахерской. И еще каким-то незнакомым запахом чужого дома, который только со временем начинаешь узнавать. Затененные абажурами лампы освещали коридор неярким, приятным светом. Во всю длину его бежала красная, в широкой зеленой кайме, дорожка. Напротив входа висела большая картина: на трех сильных конях сидели три богатыря. Михо загляделся на коней, но в это время из первой комнаты выбежал парень, и Михо поторопился отойти.

Он направился по коридору и, остановившись у второй двери, тихо постучал. Никто не ответил. Михо постучал еще раз. Из комнаты раздался приглушенный голос:

— Кто там?

И второй голос:

— Войдите.

Михо открыл дверь и сразу увидел Сашу. Он сидел за столом, заваленным книгами, и что-то записывал в толстую тетрадь.

Комната была просторная. У стен стояли семь кроватей, покрытых байковыми одеялами. Возле каждой — тумбочка. Над одной из кроватей висела гармонь, над другой — мандолина. Стена над третьей кроватью была завешана фотографиями девушек и вырезками из журналов.

За вторым столом, у окна, двое парней играли в шашки. Саша пошел навстречу Михо.

— Здравствуй, Михо. Какими судьбами тебя занесло? Раздевайсь, присаживайся.

— Ничего, я так… — Михо исподлобья посмотрел на товарищей Гнатюка.

Гнатюк перехватил этот взгляд и, думая, что при других Михо застесняется, предложил:

— Если хочешь, пойдем в красный уголок, там поговорим… Только это свои ребята, ты не стесняйся… Это Виктор — мой товарищ. А это Федор — тоже с нами работает, сварщиком на печи.

Виктор — высокий, крепко сложенный парень, волосы у него русые, глаза — голубовато-серые. Он пожал руку Михо и приветливо сказал:

— Чего же ты стал? Раздевайся.

Он слегка шепелявил и все время двигал руками, точно это помогало ему лучше высказать свою мысль.

Федор тоже понравился Михо. У него было приятное, почти женское лицо с правильными чертами. Улыбка мягкая, смущенная, как у девушки.

Федор молча пожал руку Михо и вернулся к шашкам.

Михо присел на краешек стула. Наступило неловкое молчание.

— Ну, как дела? — спросил Гнатюк.

— Плохо, — потупив глаза, ответил Михо.

— Случилось что? — участливо спросил Гнатюк.

Михо кивнул.

— Да… На завод хочу пойти.

Гнатюк вскочил со стула и хлопнул Михо по плечу.

— Так чего же ты нос повесил? — Он рассмеялся. — Я думал, что-нибудь плохое. Я же тебе давно советовал.

Но, поймав угрюмый взгляд Михо, спросил встревоженно:

— Или что дома случилось?

Михо мял в руках кепку и не глядел на Сашу.

— С батей поругался, прогнал меня… Чурило, старшина наш, наговорил ему на меня.

Гнатюк задумался.

Ему вспомнилось багровое от гнева лицо отца, ставшее каким-то незнакомым, чужим. То был последний их разговор. В покосившейся хате, там, далеко, в Марьевке.

Семья бедствовала. Семеро детей, а работающих, считай, один отец. Старший брат Митюха в счет не шел. Баламут был, забияка, везде верховод, а в работе ледащий. Ссорились они часто с отцом.

— Здоровый як бык, а на шее сыдыть, — укорял его отец.

— А куда я пойду, — огрызался Митюха. — Что ж, я учился, чтоб коров за сиськи тягать?

Он знал, что бьет по самому уязвимому месту отцовского сердца. Отец хотел хоть одного сына довести до ума. Митюха ходил в школу, учился уже в пятом классе. Как раз подошла коллективизация, и кулак Христич темной ночью в лютой злобе спалил школу, зарубив перед тем ночевавшего там двадцатипятитысячника. Новую школу не собрались построить. Детвора училась в четырехлетке, по частным хатам. Митюха остался недоученным и в педагогический техникум, как о том мечтал отец, попасть уже не мог. Но гонористый и хитрый был. И, зная слабости отца, корил его в ссорах своей неудачей. А неудачей той отца попрекал потому, что, когда было собрание бедняков и решали вопрос о раскулачивании Христича, еще до убийства, Гнатюк не поднял руки.

— Допомогал он мне завсегда, — оправдывался он. — Не могу я.

— А сколько же он содрал с тебя за те подачки? Паразит он! — говорили Гнатюку.

— Не можу… Сам знаю, что паразит, а не можу. Нехай без меня его раскулачат.

Одна рука Гнатюка, конечно, никакой роли не сыграла. Христича раскулачили, а после злодейского убийства судили. Но Митюха пользовался этим случаем, чтобы уязвить отца.

— Из-за тебя и остался я без образования, — корил его Митюха. — Кабы не поддерживал этого кровопийцу, кончил бы я семилетку и в техникум пошел.

Отец в таких случаях пасовал, словно действительно чувствовал свою вину. Но каждый такой спор оставлял в нем заметный след, еще более заметный оттого, что он старался скрыть боль и озлобление против старшего сына.