Право на легенду

— Послушайте, Нина! Ребята иногда катаются на трамвайной подножке, их оттуда, гонят, потому что это опасно. А взрослые люди подходят к краю перрона и мучаются дурью: а что, если я брошусь? Так вот этими «если» можно вымостить всю человеческую жизнь.

Он понял, что сказал грубо. И понял, что теперь уже все равно. Они оба подошли к краю перрона. Пусть она знает, что если… Если когда-нибудь он будет ей нужен — он придет. Откуда угодно.

— Нина, — сказал он, — если когда-нибудь…

— Не надо, Павел! — она взяла его за руку. — Вы правы. Самое главное в жизни — соблюдать правила уличного движения, не ездить на подножках и не подходить к краю перрона. Все верно. Остановите, пожалуйста, мы приехали. Сейчас мой поезд.

— Но… почему? Я довезу вас — у меня еще есть время.

— А у меня нет. — Она смотрела на него спокойно и тихо. — Не надо. Нельзя ведь, чтобы было совсем хорошо. И не говорите, пожалуйста, своему отцу, что мне не понравился Домье. Ладно?

Она затерялась в толпе.

Маленький плюшевый заяц, Танькин подарок, качался на ветровом стекле. Кто-то приоткрыл дверцу и тихо спросил, не подвезет ли товарищ до Чистых прудов, за плату, разумеется.

— Идите к черту, — сказал Павел, не оборачиваясь, и поехал в шашлычную, но не доехал, свернул к дому, поднялся на третий этаж и снова вернулся в машину. На заднем сиденье лежал Домье. А где-то «шлепает» посадки Олег. И он когда-то «шлепал». Собирался обогнуть Чукотку, отыскать северного Несси. Совсем недавно, год назад, он ходил и вздрагивал от радости, что живет, что выпал первый хрусткий снег, что скоро откроется зимник и они пойдут за архаром. И говорил, что любовь состоит из абсурда и полового влечения, которое, по сути дела, тоже абсурд: главное — продолжить род, а с кем его продолжить… Главное — не привести в дом чужого человека. У них с Танюшей оптимальный вариант, без черемухи, зато и без неожиданностей. Он гладил ее по голове и говорил, что все будет хорошо.

И он не верил, что можно вот так сидеть, прижавшись лбом к стеклу, и видеть, как солнце путается в светлой копне волос, как вопросительно и тревожно смотрят на тебя глаза, полные ожидания. Не верил, что можно каким-то непонятным ему чувством вот и сейчас еще помнить на своей руке прикосновение ее пальцев.

Мотор тихо урчал. Павел откинулся на сиденье, закрыл на минуту глаза. А потом развернул машину и кинул ее вниз по Садовой, где-то что-то нарушил, потому что постовой засвистел и замахал ему.

— Прости меня, моя милиция, — сказал Павел и юркнул в поток машин. — Один только раз прости. Мне некогда. Склянки пробили время…

9

— Ты знаешь, для чего существует ночь?

— Нет…

— Эх ты! Ночь — это как занавес. Ведь неудобно переставлять декорации у всех на виду. В театре гасят свет, если надо, чтобы никто не видел. Понимаешь? Ночью природа что-нибудь доделывает, переставляет, чинит… Мы обязательно будем обходить наш остров каждое утро. Пошли! Смотри — сегодня ночью была генеральная уборка.

— Был дождь, — сказал Лешка и на всякий случай посмотрел на свои новые туфли. — Всю ночь спать не давал, собака. Барабанил и барабанил. Куда пойдем? Эти — плесы, что ли, обходить?

— Ты помнишь, как называется наш остров?

— Ого! А кто придумал? Остров Валаам.

— У тебя по географии пятерка?

— Пятерка, конечно. Моряк должен знать географию знаешь как? Спросят тебя ночью — где находится Антарктида? Сразу ответь. Или — как проехать кратчайшим путем из Ленинграда в Астрахань? По Мариинской системе. Мне отец уже мичманку подарил.

— А у меня тройка, — вздохнула Нина. — Ладно. Выучу. Пойдем, мне кажется, сегодня ночью на дальний плес прилетели фламинго.

— Кто прилетел?

— Розовые фламинго. Их так много, что все будто усыпано розовыми листьями. А вокруг кувшинки, и там, где мелко, сквозь воду видны перламутровые ракушки.

Лешка вздохнул.

— Не могут здесь быть фламинго. Если Валаам, то это на Ладожском озере, а там климат холодный. Вот кувшинки есть. И ракушки тоже.

— Дурак, — сказала Нина. — А еще в мичманке. Валаам придумать можно, а фламинго нельзя? Идем! Засучи штаны.

Лешка покорно шел. У него был настоящий флотский ремень, и мичманка, и пятерка по географии, и он знал, где Козерог, а где Гончие Псы, но всегда покорно шел за соседской девчонкой на «дальние плесы» смотреть фламинго и перламутровые ракушки.

Смешно… Через час он придет сюда как жених, а завтра станет ее мужем. Почему его не взяли в мореходку? Или он сам передумал? Уже не вспомнить. Зато он быстро научился залезать в спальный мешок без помощи рук и ругал всех негеологов последними словами.

Розовые фламинго ему и впрямь не пригодились…

В саду было темно, деревья казались черными. Нина посмотрела на часы: сейчас придет электричка. Приедет Алексей, привезет кучу народу, станет шумно и тесно. Алексей примется варить картошку и рассказывать, что на Севере она на вес золота, а все остальные будут шуметь. Шуму от них всегда много. Потом напротив погаснут окна: это значит, что Рита уложила детей и сейчас придет пить чай.

Все идет по расписанию, все раз и навсегда заведено — вовремя приходят поезда, вовремя гаснут окна, и Рита всякий раз, когда приходит к ним пить чай, приносит с собой сдобный хворост, который она печет по рецепту, доставшемуся еще от бабушки.

Сегодня у Варга ей показалось, что она, словно мальчик из рассказа Уэллса, открыла неведомую дверь в стене и попала в свое детство. Там был иной мир, иной воздух: тот мир, в котором жили Венька и Павел, и капитан Варг, и воздух, которым они дышали.

Теперь, сколько бы времени ни прошло, как бы ни сложилась ее жизнь, она всегда будет вспоминать этот долгий, долгий день и будет знать, что, если бы его не было, судьба поступила бы с ней несправедливо.

У калитки послышались голоса. Было слышно, как целая ватага продирается сквозь сирень. «Ну, вечер предстоит веселый, — подумала Нина, — разговоров будет до утра, и все про умное…» Она уставала от этих сборищ, но бог с ними, все чем-то заполнится время. До завтра. Скорее бы, что ли, завтра…

Ребята прошли в дом. Похоже, и Рита с ними. Ну да, вот ее голос — задорный, звонкий, весело женщине, не приведи бог. Муж в ночной смене сегодня, можно отдохнуть от мужа.

Алексей вышел на веранду, зажег свет.

— Чего впотьмах сидишь? Виделась с подругами?

— Ага… Скажи, Леша, ты видел пуночек?

— Видел.

— Какие они?

— Ну… Белые. Несъедобные.

— У них такой же цвет лица, как у меня?

— Чего?!

— Да так. Вспомнила Веньку.

— М-да… Не дожил, бедняга.

— До чего не дожил: до нашей с тобой свадьбы, что ли? Так он и до своей не дожил! Понимаешь? Он… не умел жить экономно.

Алексей посмотрел на нее испуганно.

— Нинок, ты что? Я понимаю… Ты устала, не надо. Я говорил с Лидией Алексеевной, она мне сказала, что приезжал парень оттуда. Это, конечно, тяжело. Снова пережить все…

— Ничего, Леша. Пойдем. Гости все-таки.

Он подошел к ней, положил руки на плечи. Потом обнял. Она зажмурилась. Она почувствовала вдруг, что ей неприятно. Просто физически неприятно. А ведь еще вчера этого не было. Господи, как же это? Завтра он станет ее мужем…

— Пусти, Леша, не надо.

Из кухни вышла Рита.

— Слушай, где у тебя майонез? Нет? Ну вот, без майонеза какой, к черту, салат. Сейчас домой сбегаю.

— Курица, — сказал Алексей. — Помешалась на своих салатах.

— Перестань! — Нина отодвинулась от него. — Не смей о ней говорить гадости.

— Я лучше пойду, Нинок. Ты и впрямь не в себе.

Он ушел в комнату. Нина зябко поежилась. Что-то она не додумала? Ах, да… Как теперь жить? Разве действительно может быть все равно с кем? Но ведь Алексей — не чужой, мы с детства…

Ох, не надо, Нина, не надо. Ты как муха в паутине: чем больше ерепенишься, тем глубже увязаешь. Привыкнешь, как миленькая. «Выйдете замуж, хлопот будет — успевай поворачиваться. И все станет на место…»