Плавучая станица

— А вы, должно быть, по субботам дома сидите?

Василию стала надоедать назойливость рыжего продавца, и он ответил сухо:

— Как придется. Я живу не по расписанию.

Взяв кулек с патронами, Василий вышел из магазина и направился к дому.

Уже заходило солнце, но в воздухе все еще чувствовалось свежее тепло весеннего дня. У калиток стояли женщины. Они провожали Зубова любопытными взглядами.

За Барсовкой, на острове, стаями носились грачи. Отовсюду веяло запахом весны: и от влажной земли, и от набухающих почек деревьев, и от невидимой за садами реки.

На другой день в станицу прибыл заводской катер. Подойдя к правобережному причалу, он принимал с баркасов свежую рыбу, только что подвезенную с Таловой тони.

Зубов, в сбитой на затылке шапке, в наброшенном на плечи кожушке, подошел к катеру, поздоровался с сидевшими на палубе Мосоловым и Головневым, кивнул незнакомому капитану в черном бушлате и, обойдя катер, взглянул на выгружаемую из баркаса рыбу. Рыбы было много: в четырех баркасах трепыхались рыбцы, язи, жерехи, тарань. Василий подошел ближе, и ему показалось, что в массе рыбы попадается очень много недомерков. Он понаблюдал за погрузкой рыбы еще две-три минуты, потом круто повернулся и подошел к капитану, беседовавшему с председателем колхоза и начальником рыбцеха.

Вежливо притронувшись рукой к шапке, Зубов сказал капитану:

— Прекратите, пожалуйста, погрузку.

— Почему? — спросил пожилой капитан. — Кто вы такой будете?

— Я участковый инспектор рыболовного надзора, и мне необходимо взять пробы, чтобы определить прилов молоди.

Мосолов и Головнев удивленно посмотрели на Василия, а капитан, кашлянув, проговорил внушительно:

— Вы извините, товарищ инспектор, я в рыболовецком флоте человек новый, погрузку мне задерживать нельзя, и я понятия не имею, что такое «прилов».

— Прилов, товарищ капитан, — это часть общего улова, состоящая из рыбы ниже установленных промысловых размеров, то есть из незрелой, молодой рыбы, — спокойно объяснил Василий, — и по закону прилов частиковой рыбы в каждом притонении не должен превышать восьми процентов…

— Ну, а ежели она, эта ваша молодь, лезет в невод больше, чем ей полагается по инструкции, — ухмыльнулся капитан, — что же тогда? Приказывать ей занимать места согласно купленным билетам?

Василий посмотрел на хранивших молчание Головнева и Мосолова и твердо сказал:

— Как только невод подтянут к берегу, рыбаки обязаны выпустить молодь обратно в воду в живом и неповрежденном виде. За соблюдением этого правила должен следить не только я, инспектор рыболовного надзора, но и каждый рыбак. Прошу вас прекратить погрузку и предоставить мне возможность взять пробы…

Пожав плечами, капитан приложил к губам свисток, посвистал, потом передал команду в машинное отделение. Погрузочные механизмы затихли. Матросы в накинутых на головы брезентовых капюшонах присели, недоуменно поглядывая на капитана.

Пока Василий с одним из матросов подсчитывал рыбу в трех взятых из разных баркасов пробах, Кузьма Федорович Мосолов недовольно говорил Головневу:

— Ну, Михаил Степаныч, кажись, этот мальчик начинает выпускать коготки. Ежели он будет такую линию гнуть, то нашему рыбколхозу не видать первенства, как своих ушей. Нехай бы лучше браконьеров ловил, чем к колхозу придирался. Как будто колхоз в карман себе рыбу кладет, а не сдает государству.

Головнев невозмутимо улыбнулся. Ему, как представителю завода, не было никакой нужды вмешиваться в то, что затеял Зубов. «У него свои отношения с рыбаками, — думал Михаил Степанович, — пусть они между собой и расхлебывают кашу, а мое дело — сторона».

Закончив проверку рыбы, Василий подошел к Мосолову и спросил:

— Какая бригада ловила, Кузьма Федорович?

— Кажись, вторая бригада, — хмуро ответил Мосолов, — это их баркасы.

— Тогда я попрошу вызвать с тони бригадира Талалаева.

— Зачем? — насупился председатель.

— В сданной Талалаевым рыбе одиннадцать процентов молоди, — глядя в блокнот, сказал Василий. — Я вынужден отобрать весь этот улов, сдать его рыбозаводу, помимо колхоза, а стоимость рыбы зачислить в доход государства. Конечно, из вашего плана эта рыба будет исключена, и включать ее на оплату рыбакам второй бригады запрещается…

— Видали? — повернулся Мосолов к начальнику рыбцеха. — Я вам говорил, что мы с такой практикой на последнем месте окажемся.

Головнев, почесывая подбородок, молчал, уставившись в чисто вымытый пол палубы.

— Так я попрошу, Кузьма Федорович, вызвать бригадира, — повторил Зубов.

Мосолов перегнулся через борт и закричал мальчишке-рыбаку, сидевшему в баркасе:

— Бери кайку и ступай на Таловую, нехай Пимен Гаврилович сию минуту едет сюда!

Он прошелся вдоль перил, посмотрел на Зубова, протянул ему кожаный портсигар и заговорил, стараясь смягчить свой осипший голос:

— Вы, конечно, правы, товарищ Зубов. Согласно законам правы. Но, насколько я понимаю, у каждого человека патриотизм должен быть. Без патриотизма ничего не сделаешь и с места не сдвинешься. А у вас патриотизма маловато, товарищ Зубов.

— При чем тут патриотизм? — вспыхнул Василий.

— А при том, товарищ Зубов, что каждому рыбаку хочется обязательство свое перед Советским государством выполнить и с чистой совестью рапортовать о своих производственных успехах. Это же не частный сектор, не лавочка какая-нибудь, а рыболовецкая артель, колхоз. И продукцию он опять же таки для государства добывает, а не для дяди. Чего ж мы будем бюрократизмом заниматься и вставлять рыбакам палки в колеса?

Кузьма Федорович подошел к Зубову, положил ему руку на плечо и сказал, просительно усмехаясь:

— Может, простим на первый раз, товарищ инспектор? А?

— На первый раз? — волнуясь, переспросил Василий. — Нет, товарищ председатель, видно по всему, что у вас тут не первый раз такие вещи происходят. Вы говорите о бюрократизме, не понимая того, что этими словами вы защищаете самых настоящих хищников. Нет, Кузьма Федорович, я ни на какие сделки с совестью не пойду. Рыба будет конфискована, а бригадир второй бригады должен быть наказан. Вот мое решение…

К правому борту катера подошел каюк, и по трапу поднялся на палубу бригадир Пимен Талалаев. Его плащ, сапоги и откинутый на спину капюшон блестели от налипшей со всех сторон рыбьей чешуи, лицо было покрыто потом. Оставляя на светлом линолеуме лужицы стекающей с сапог воды, бригадир остановился возле Мосолова, исподлобья оглядел стоящих вокруг людей и спросил сердито:

— Звали, Кузьма Федорович?

Мосолов неопределенно махнул рукой:

— Инспектор звал, с ним говори.

Василий вынул из полевой сумки блокнот, присел на край скамьи и сказал, не глядя на бригадира:

— Придется акт подписать, товарищ Талалаев.

— Какой акт? — не понял бригадир.

— О незаконном прилове молоди. У вас оказалось одиннадцать процентов недомерков, которых вы обязаны были сразу же выпустить в воду. Вы этого не сделали и погубили около десяти тысяч штук молодой рыбы, еще не имеющей промысловой ценности. Поэтому весь ваш улов отбирается мною и на вас составляется акт. Понятно?

Лицо Талалаева побагровело. Он расстегнул плащ, посмотрел на Мосолова, на Головнева и прогудел растерянно:

— Это чего ж такое? Сколько ловили, никогда никакие акты не составлялись, а тут на тебе! Как же так, товарищ инспектор? Что я рыбакам своим скажу? Люди двое суток с воды не выходили, задание свое перевыполнили, улов государству сдают, а их заместо благодарности по голове стукают? Хорошенькое дело!

Он все больше повышал голос, его слушали Мосолов, Головнев, матросы с катера, девушки-засольщицы, рыбаки на пришвартованных к катеру баркасах, и Василий понял, что сейчас начался тот трудный поединок, который будет длиться до тех пор, пока он, Зубов, не добьется на своем участке самого строгого соблюдения правил рыболовства.

Подойдя к двери, Василий коротко бросил сидевшему на трапе матросу: