У Белого Яра

Пичугин выжидательно остановился перед Скрябиным, продолжавшим сидеть на диване. И тот изложил свой план.

— Надо созвать волостной съезд фронтовиков, принять на нем торжественную партизанскую присягу, вручить боевое знамя. Партизаны, вступая в отряд, почувствуют силу товарищеской спайки и солидарности, дух сознательной дисциплины.

Скрябин умолк, пытливо взглянул на Пичугина. Задумавшись, тот пощипывал кончики усов.

— Что ж, об этом стоит подумать, Павлуша.

— Подумай, — просто ответил Скрябин.

Весть о слете фронтовиков всколыхнула волость. Из самых отдаленных деревень шли в Усть-Суерскую коммунисты, солдаты, парни призывного возраста. С ними беседовал Пичугин.

Многих он знал лично по работе в крестьянской секции уездного Совдепа в Кургане. Это были надежные, проверенные люди, на которых можно вполне положиться.

Особенно обрадовал Дмитрия приезд Ильи Корюкина. Они не виделись после памятной встречи у Белого Яра. За это время пополнились ряды менщиковских партизан, в отряде стало около двадцати человек.

— Готовы выполнить самое, опасное поручение! — взволнованно закончил свой рассказ Корюкин.

— Верю!.. — Пичугин внимательно посмотрел на собеседника, словно видел его впервые. — Так вот, друже, запомни: ты больше не коммунист и не партизан!

— Что?! — задохнувшись, выкрикнул Корюкин. На его обострившихся скулах забегали нервные желваки.

— Да, Илья, отныне ты должен быть нашим «врагом». Так надо... Садись и слушай!

Пичугин заговорил сухим металлическим голосом... Борьба будет длительной и упорной. Чехам удалось захватить Челябинск, Омск, Ново-Николаевск, мятеж распространился на Волгу. Нельзя допустить, чтобы Сибирь была отрезана от центральной России. Враг силен и коварен. Придется не только сражаться с ним оружием, но вести скрытую, невидимую борьбу. Всюду должны быть наши люди, они нужны и в стане врага. От этих людей потребуется не просто храбрость, а необычайная, почти нечеловеческая выдержка, умение носить маску. Маску врага...

— Это задание партии, — тихо произнес Пичугин и дружески протянул руку. Илья твердо и решительно пожал ее.

...Длинная вереница всадников растянулась от самой Усть-Суерской до речной переправы. Перегруженный паромчик, натужно поскрипывая, медленно плыл через Тобол. Десяток проворных рук, держа веревочный канат, дружно помогали ворчливому паромщику преодолеть быстрину у крутого правого берега. Едва паром причалил,, как парии спрыгнули на деревянные мостки и с веселым гиканьем стали сводить на берег упирающихся лошадей.

На берегу пестрели толпы народа. В стороне паслись стреноженные лошади, а всадники, разбившись на группы, отдыхали в прохладной тени тальника. Вновь прибывающие, отыскав односельчан, подсаживались в кружок. Над поляной стоял многоголосый шум, в свежем утреннем воздухе таяли бесчисленные махорочные дымки, слышались неторопливые разговоры о крестьянском житье-бытье.

Усть-суерцы расположились около старой березы. Навалившись спиной на ее корявый ствол, худощавый солдат задумчивым взглядом обвел широкий луг, густо покрытый стрельчатыми метелками полевого костра и пушистыми усиками мятлика. В жарких лучах солнца степь играла и переливала всеми цветами радуги. «Хороша землица, — думал солдат. — Неужли опять отнимут ее у мужиков? Не отдадим!».

— Идут! Идут... — зашумели вокруг.

От речной переправы легко поднимались на косогор Пичугин и Скрябин. Рядом с ними шагал какой-то великан с лицом цыгана. Незнакомец был одет в длинную неподпоясанную рубаху; левая рука его, забинтованная в запястье, покоилась на широкой повязке, а в правой он нес древко со свернутым знаменем. Они прошли к старой березе, где стояли усть-суерцы. Сюда подвинулись и остальные.

— Товарищи фронтовики! — зычно крикнул Скрябин. Стало тихо. — Волостной комитет партии и партизанский штаб призывают вас взяться за оружие. Над Республикой нависла смертельная опасность!

Люди впервые услышали: гражданская война... Суровый смысл этих еще не привычных слов не сразу восприняло сознание, но сердце безошибочно подсказало: враг рядом! Он где-то совсем близко, возможно, в родном селе, где с детства знакомы тебе каждая калитка и каждый плетень. Враг может напасть на тебя вон из того лесочка, куда ты бегал зорить грачиные гнезда; он может выстрелить из камыша, где ты с дедом любил ставить мордушки, убить из-за угла, у которого ты с трепетом сказал девушке: «люблю». Враг жесток и беспощаден.

Смолкнув, Скрябин бережно взял красное знамя у Федора-кузнеца (это был он), и тот, не снимая повязки с левой руки, правой стал осторожно приподнимать полу рубахи. Затем медленно повернулся перед толпой, и каждый увидел: на обнаженной спине кузнеца был вырезан лоскут кожи величиной с ладонь. Рана с рваными запекшимися краями напоминала формой пятиконечную звезду.

— Это сделали каратели... — громко сказал Федор и, превозмогая боль, опустил рубаху.

В толпе кто-то ахнул, замер чей-то подавленный стон.

— Палачи!..

Пичугин разорвал тонкую тесемку, которой было связано знамя, и алое полотнище взвилось на ветру.

— Друзья! Посмотрите на это дерево...

На удивление могуч был ствол березы, под сенью которой стоял Пичугин. Четыре дерева срослись вместе у одного основания. На высоте человеческого роста они расчленились, их раскидистые ветви, словно боясь разлучиться, сплелись в одну общую крону. Не выстоять бы березам-близнецам в одиночку, а, слившись воедино, они, как сестры, защищают друг друга! Грозы и молнии не сломили их.

Вот об этом и сказал Пичугин.

— Поклянемся перед этим красным знаменем в своей верности Советской республике!

Преклонив колено, Дмитрий чуть приподнял окантованный бахромой край знамени, благоговейно поцеловал его и поднялся.

Преклонив колено, Дмитрий чуть приподнял окантованный бахромой край знамени.

— Слушайте партизанскую клятву!

Люди теснее сомкнули ряды.

— Я, солдат-фронтовик, вступая в отряд народных мстителей «За власть Советов!»... — торжественно читал Пичугин, и сотни голосов, слившись воедино, повторяли каждое его слово:

— Я, солдат-фронтовик...

Четко звучит сильный голос Дмитрия:

— ...перед лицом своих боевых товарищей по оружию торжественно клянусь быть храбрым и смелым, в борьбе с врагами не щадить своей крови и самой жизни!

Над тихой в этот знойный час долиной Тобола неслось, как эхо:

— ...быть храбрым и смелым... не щадить своей крови...

И снова слышен взволнованный голос командира отряда:

— ...Если я нарушу мою торжественную присягу, то пусть сам народ покарает меня как изменника Родины и жалкого труса! Клянемся!

— Клянемся!.. Клянемся!..

Перед Пичугиным стояли уже не просто крестьяне, как было еще час назад, а партизаны, воины, понимающие всю важность происходящего. Головы были обнажены, лица дышали суровой решимостью.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ПРОВОКАТОР

— Курите?

— Нет.

— Не курите? Большевистский табачок курили, а наших папирос не хотите?

Лавр насмешливо посмотрел на капитана Постникова.

— К чему эта комедия? Начинайте лучше допрос.

— Ну, ну, не будем ссориться по пустякам.

С рассеянным видом Аргентовский принялся рассматривать мрачный кабинет начальника контрразведки: каменные стены, покрашенные в какие-то неопределенные тона; узкую, обитую кожей дверь, у которой замер пожилой усатый конвоир. Окон не было совсем, кабинет освещала большая люстра под низким, давящим потолком. «Какое-то подземелье», — подумал Лавр, пытаясь хоть на чем-нибудь сосредоточиться.

— Вот что, Аргентовский, — примирительно заговорил Постников. — Давай начистоту. Согласен?

Лавр молча полуобернулся.

— Твое дальнейшее запирательство просто безрассудно. Дела у большевиков швах...

Капитан встал, быстро прошел в угол кабинета, отдернул шелковую шторку. В глубокой нише Лавр увидел большую, подсвеченную с обратной стороны, военную карту.