Тигроловы

— По хребту, по хребту, Павелко, пойдем — тут следов звериных поменьше, ежели тигриный встретится — легче отличить его будет. Вот по краешку кустов и держись.

Хребет увел тигроловов далеко в сторону от избушки, но солнце еще стояло над сопками высоко. Намеченный маршрут закончен, идти же по новому маршруту не было смысла, поэтому пришлось повернуть к зимовью. Возвращаясь так рано, Павел чувствовал себя словно бы виноватым. Так было с ним всегда и на охотничьем промысле. Осталось это, вероятно, от отца — он сам всегда на промысел уходил из зимовья в тайгу с рассветом, а возвращался в сумерках.

Впереди завиднелась избушка. Павел посмотрел на часы. Было три часа.

— Кажись, не одни мы лодыри сёдни, — сказал сзади идущий Евтей. — Дымком попахивает. Поди и Ничипор тоже пришел.

Ничипор встретил их с усмешкой:

— Э-э, ребятки, вы что-то поздно пришли, опоздали на обед. Теперь только к ужину кормить вас буду. А вообще-то, вы с такой работой, как сегодня, и на ужин себе не заработали. Почто рано-то пришли? Неужто след отыскали?

— Сам-то раньше нас приволокся, а и обед уже успел слопать. Тебе бы экономистом в конторе работать, — пошутил Евтей.

— Самая подходящая должность для меня, — согласился Ничипор, выставляя на стол котелок с рисовой кашей, щедро заправленной сливочным маслом. — Давайте-ка обедать, то бишь полдничать, да и я с вами побалуюсь заодно, а то кишки к животу прилипли: с утра не жрамши. — Тон его голоса был и ворчлив, и мягок; глаза, спрятанные под мохнатыми седыми бровями, излучали добрый свет. Ничипор, вероятно, пришел давно, потому что успел сварить кашу, наколоть дров и вытесать заготовку на топорище — она теперь висела под потолком над печкой. — Ну так почему все-таки рано возвернулись? — вновь спросил он, слегка заинтригованный тем, что Евтей увильнул от вопроса. — Нашли, что ли, тигру?

— Ничего не нашли, Ничипор Матвеич, — поспешил успокоить охотника Павел. — Просто ключ весь вывершили, спустились по отрогу, в избушку возвращаться вроде рано еще, а в другой ключ заглянуть, — тоже не успеем, вот и пришлось к полднику поспевать.

— Ну и слава богу, что не нашли, — искренне обрадовался Ничипор. — А я вот тоже пришел сегодня с пустыми руками. Попал один колонок, да лапу оставил в капкане и ушел на трех.

— Нашел жалеть об чем, — подсаживаясь к столу, сказал Евтей. — Хорек вонючий открутился! Сёдни он у тебя открутился, а завтра в другой капкан тремя лапами встрянет — все одно поймаешь. А вот когда соболь открутится да уйдет, вот тут жалко! Он же, паразит, если в капкане побывает, другой раз обходить его будет, только на тропке и можно его изловить.

— «Хорек вонючий»! — передразнил Ничипор. — Давно ли соболятником стал? Всю жизнь колонков ловил по сто и по двести штук, а теперь второй год как на соболиный участок перешел, двадцать соболей поймал — и загордился, колонками забрезговал.

При дневном свете Павел увидел, что волосы Ничипора не так сплошь черны, как ему показалось вчера. Сейчас, при дневном свете, голова его густо серебрилась сединой.

Хорошо пить с мороза горячий сладкий чай, сидя в уютном теплом зимовье, облокотившись на дощатый стол, грея кружкой ладони и поглядывая в запотевшее оконце, за которым расплывчато видна склонившаяся над обрывом речки мохнатая ель. Тихонько потрескивают в печке смолистые кедровые поленья, неторопливо течет беседа.

Напившись чаю, Ничипор, отдуваясь, откинулся спиной на край нар, достал кисет, скрутил «козью ножку» и блаженно закурил.

«Самый подходящий момент для вопроса, — подумал Павел, с беспокойством оглянувшись на дверь. — Пока Савелия и Николая нет, он может рассказать, а придут они — постесняется». Павел уже, было собрался с духом, но Ничипор опередил его:

— Слышь-ко, Павлик! А скажи-ка ты мне, как ты смог династию Лошкаревых пробить? Как тебя Савелий с сынком своим в эту тигроловскую колесницу допустили? Непохоже это на них, особенно на сынка.

Павел кратко поведал Ничипору о том, как все случилось, Евтей кое в чем дополнил его рассказ.

— Вот оно что. Ну, молодец, Павлик! Молодец! — с искренним восхищением похвалил Ничипор и, обернувшись к пересевшему на нары Евтею, спросил весело: — Евтей, а, Евтей! Не боязно тебе Павла-то было в бригаду втаскивать? Он ведь, Павел-то, выходит, весь в отца своего пошел, упрямый до ужасти! Ей-богу, он теперь вашу династию — как железный клин чурку — развалит! Не жалко?

— Пускай разваливает. Лишь бы дело не пострадало.

— Это верно, это верно, — удовлетворенно закивал Ничипор и, внимательно посмотев на Павла, заключил со вздохом: — Да, настырный ты хлопец, ничего не скажешь, весь в отца. Большой души человек он был и сына вырастил ладного. — Ничипор сделал несколько торопливых затяжек, пальцы его, державшие самокрутку, мелко подрагивали.

— Ничипор Матвеич! Отец как-то говорил однажды, что воевал вместе с вами в одной части, и даже будто бы в разведку вы вместе ходили, — осторожно сказал Павел. — Вы не могли бы мне рассказать, как это было?

— А он тебе подробностей разве на рассказывал?

— Нет, только упомянул об этом, и все.

— Было это, Павлик, было... Воевали мы с твоим отцом. Недолго, правда, месяца три всего, до моего ранения, а там судьба развела нас. Ну, на передовой три месяца — это ого-го! Это срок большой да тяжкий. Иной раз там и неделя — как целая жизнь. — Ничипор говорил неохотно, пересиливая себя. — Воевали мы, дорогой ты мой Павлик, с твоим отцом не в части одной, а в одном даже взводе, в одном отделении, и отец твой был тогда командиром отделения...

— Подождите, Ничипор Матвеевич, — остановил Павел рассказчика, — ради такого случая надо выпить. У меня в рюкзаке фляжка со спиртом, сейчас я, — Павел принес фляжку, торопливо, на глазах у изумленных Евтея и Ничипора налил им в кружки граммов по сто, себе плеснул символично.

— Может, дождемся Лошкаревых? — неуверенно предложил Ничипор, между тем охотно принимая кружку.

— Хватит и им, — успокоил Павел. — Спирта полная фляжка, захватил на всякий случай, вдруг простынет кто...

— Это по-хозяйски, — похвалил Ничипор, подмигивая Евтею, — сейчас мы твоим лекарством подлечимся от старых хворей.

Закусив размоченным сухарем, Ничипор, удовлетворенно улыбаясь, шутливо погрозил Павлу пальцем:

— Ишь, искуситель, мать-перемать! Нам с Евтеем по полкружки набухал, а себе глоток плеснул.

— Так я же не пью, Ничипор Матвеевич!

— Ну добро, Павел! — Ничипор вновь достал кисет, насыпал в клочок газеты щедрую порцию самосада. Минуты три он курил молча, сдвинув брови к переносью, сосредоточенно разглядывая свои прокуренные до желтизны пальцы.

Евтей вяло посасывал сухарь, одобрительно посматривая то на Павла, то на задумавшегося Ничипора.

— Говоришь, отец подробностей не сказывал?

— Он воину не любил вспоминать.

— Это истинно, — закивал Ничипор. — Разве об этой проклятой войне приятно вспоминать? Нет, браток, тяжелые это воспоминания. Отец твой нахлебался этой войны так, что никому не пожелаю. Снится она мне часто, проклятая... а вот рассказывать о ней тяжело. Ты вот даве попросил рассказать, а у меня будто ком сухой к горлу подступил. — Ничипор невесело усмехнулся, снял с себя меховую безрукавку и бросил ее на нары. Оставшись в одной рубашке, продолжал: — Хорошо догадался горло смочить, теперь и язык развязался.

Отец твой Иван скромный был, не бахвалился своим геройством, ничем себя не выделял, работал до самого последнего своего дня. — Ничипор взволнованно сцепил на коленях руки, чуть подавшись вперед. — Вы думаете, истинный герой только тот, у кого звезда на груди? Не-е-ет, не только. Если бы взяться награждать всех тех, кто в войну заслужил это высокое звание, то было бы героев в десять крат больше. Много таких героев живет себе тихо-мирно. Грудь вроде в орденах, но даже малейшую необходимую льготу себе попросить стесняются. А иной и войны почти не видал, в первый день в госпиталь попал и комиссовался, а теперь, смотришь, в грудь себя стучит и внимания особого требует.