Раноставы

Со стороны и впрямь можно подумать, что Шахматный командует настоящей ротой: «Быстрей, не отставать!»

Так и завел он птичий строй на улицу, не унимаясь покрикивать да пошумливать на отстающих.

Первыми их заметили ребятишки. Побросали они свои шаровки, в изумлении открыли рты.

Строй же, не замечая ребят, шпарит посреди улицы. Из переулка вдруг вывернул грузовик и, не отворачивая, полетел прямо на стадо. Беда вот-вот обрушится на гусей. Кинулся первым на выручку Митька Заболотнов. Заорал ошалело, разгоняя по сторонам стадо. И сам чуть-чуть не попал под машину.

Выскочил из кабины Проня Палкин и, дрожа, разразился бранью:

— Куда лезешь? Жить надоело!

— Дык я, я… — зазаикался Митька.

— Вот перетоптать их всех, дак будете глядеть, — прогремел напоследок Проня и, подкинув «зилку» газу, умчался в центр села.

— Чуешь? — приложив ладонь к уху, а другой рукой осторожно ставя на стол сковородку с дымящимся жареным картофелем, обратилась мать к сыну.

— Что?

— Голос Шахматного.

— Откуда ему взяться?

— У тебя надо спросить.

— Они не заметили, когда я убежал.

— Ты их не проведешь. Они хитрее тебя.

— Они же спали. Если и заметили, что нет меня, то им все равно не добежать так быстро.

Под окнами закричали гуси. Лёнька открыл створку и удивленно крикнул:

— Ах вы, хитрули! Чо вам надо?

— Тоскуют они без тебя. Вот и примчались быстрей ветра.

Когда Лёнька вышел за ограду, взрослые с радостью подлетели к нему, наперебой рассказывая и жалуясь на своих несмышленышей. Те сразу догадались, что о них говорят, и ринулись к Лёньке.

— Хорошенькие вы мои, ненаглядные мои, — поочередно беря в руки то один, то другой крохотный комочек и осторожно гладя, ласково приговаривал Лёнька.

Мать подошла к сыну, положила руки на плечи и, глядя в глаза, спросила:

— Знаешь, о чем я думаю?

— Скажи.

— Не пойти ли тебе на птицеферму, а?

От неожиданности Лёнька растерялся, не знал, что ответить.

— Скоро каникулы, — продолжала серьезно мать, — вот и поможешь колхозу.

— Возьмут ли? — засомневался Лёнька.

— Возьмут, возьмут, — уверила мать и тут же добавила: — Хорошенько подумай. А мне некогда, надо бежать на ферму.

Мать повернула за прясло, поднялась на взгорок, опустилась в лощину с густыми черемуховыми кустами, миновала ветлечебницу и скрылась за ее пристройками, а Лёньке чудилось, будто кто-то, тихо пришептывая, гадал на ромашке: «Возьмут, не возьмут».

Постояв у ворот, вновь погнал табун на болото.

— Нина Павловна, — жалобилась Галька Обухова классной руководительнице, — не надо мне другого подшефного. Оставьте мне деда Евлентия.

— Галя, я же говорила тебе, что к деду приехал внук Володя Поляков. Вот и пусть он за дедом ухаживает, а ты другого возьми. Разве мало у нас пенсионеров?

— Я уже привыкла. Ведь я с первого класса шефствую над дедом.

— Ну хорошо, Галя. Тогда вас будет двое: ты и Володя. Согласны?

— Конешно, — радостно воскликнула Галька и тут же повернула голову на заднюю парту, где сидел Володя. Сидел он на парте один. Будто специально для него в начале года поставили парту: она пустовала до его прихода. Парта оказалась ему как раз по росту. Он был высокий и стройный. По росту ему надо бы сидеть где-то в восьмом классе, а он среди «малолеток», как называли старшеклассники пятиклашек. То ли он стеснялся своего роста, то ли от природы наделен молчаливостью и кротостью, но только в дела ребят не встревал и себя не выказывал. Одним словом, ни в чем себя не проявил.

Он сказал, обращаясь к Гальке:

— Дед заказывал, чтоб ты пришла.

— Правда? — обрадовалась Галька.

— Истина, — коротко ответил Володя.

— Тогда пойдем к нему.

— Ладно.

Прозвенел звонок, и все стали собирать сумки, хлопая крышками парт.

Лёнька испугался, что все уйдут, а он так и не насмелится рассказать ребятам о задуманном. Кое-кто, уже прощаясь с Ниной Павловной, направился к дверям. И тут он закричал:

— Постойте!

— Чо еще? — недовольно выпустив дверную ручку, буркнул Толька Коробицын.

— У меня есть предложение.

— Хватилась Матрёна!

— Выкладывай, Лёшка, — заорали почти все в один голос — Выкладывай!

Вдруг Лёнька сробел: «Осмеют еще».

Он махнул рукой и, резко отвернувшись, сказал:

— Я хотел посоветоваться, да уж ладно, когда-нибудь в другой раз. Идите! Я так.

— За так нужен кулак, — дружелюбно погрозил Юрка Жуков.

— Говори, Лёнька!

— Не молчи!

От любопытства загорелся весь класс.

— По душе ли будет? — промямлил Лёнька.

— Не тяни. Валяй!

— Понимаете, какое дело…

— Скорей, а то в кино опоздаем.

— Ну… Знаете… В общем…

— Да ты что? Язык проглотил?

К Лёньке сразу подскочило несколько человек. Они, смеясь, начали колотить сумками по спине и громко приговаривать:

— Быстрей, быстрей!

— Пойдемте на птицеферму, — словно выстрелил Лёнька.

— Ха-ха-ха, — закатилась Тамарка Поспелова и, просмеявшись, с ехидцей добавила: — У бабушки полстада угробил, сейчас за колхозное взялся.

— У, колючка! — напустились ребята на Тамарку.

— Пусть сам скажет, — огрызалась Тамарка.

— Нам и не надо объяснять. Мы сами знаем.

— Не ему говорить!

— Может, тебе? — выкрикнул Петька Лисьих.

— Хотя бы.

Спор оборвала Нина Павловна.

— Дельное предложение. Его нужно принять. Как думаете?

— Правильно, — закипел класс.

— Тогда голосую. Кто за? Против? — Нина Павловна, помолчав, объявила результат. — Единогласно.

Класс расходился шумно, радостно обсуждая Лёнькино предложение.

Лёнька не пошел вместе с ними домой, а свернул на озеро и направился к лесу на высокий мыс, с которого, как на ладони, видно село. Присмотревшись внимательно, он увидел двух женщин, которые полоскали белье на дощатых плотках. Через минуту от них отделилась лодка. Она шла легко и быстро. Мужчина, сидевший в лодке, пел.

У Лёньки захватило дух. Кажется, никогда ему не было так хорошо, как сегодня. Ему хотелось, чтобы всем людям было хорошо и прекрасно. Он бросился на песок и, задрав ноги над головой, пошел на руках вдоль берега.

ПЕРВОЕ ЗАДАНИЕ

Со мной что-то творится неладное: в деревню приеду — город манит, в нем поживу — деревня зовет. Вот и катаюсь туда и обратно.

— Приставай к одному берегу, — говорит мама, — а не мотайся, как маятник. Такая жизнь ни к чему доброму не приведет.

В самом деле, пора бы остепениться, определить место. Последний раз ездил домой, окончательно разочаровался: ровни моей не осталось в Лебяжье, разъехались. Вечером скукотища, некуда сходить. Клуб и тот прикрыли: зав уволился, а нового не могут подобрать. Заведующий районным отделом культуры сперва обещал, а потом сказал:

— Выдвигайте своих.

— Шутка сказать — выдвигайте! А кого? Один по качествам не подходит, другой не хочет, третьего жена не отпускает. Вот и пустует клуб. Хоть растоскуйся!

Сначала техничка открывала клуб, теперь наотрез отказалась.

— Мое дело мыть, — заявила она.

— Для кого? — как-то спросил я.

— Чтоб начальство не придиралось да деньги платили.

— За что?

— Мало ли переворачиваю грязи, — осердилась Агриппина.

— Зачем в клубе мыть?

— А как? Обязанность такая.

— Никто же не ходит.

— Придут три-четыре пары, а как сто человек наследят. Вот и приходится грязь ворочать.

Зачем я сказал? Как начала Агриппина чистить да тряпичить, не рад, что и связался.

— Бодливой корове бог рогов не дал, — бурей накатилась техничка. — Удрали в город, теперь выкомуривают: то им неладно, друго негоже. Я, что ли, должна веселить? Приезжайте в колхоз и свои порядки наводите. А с меня хватит, повеселила, будет. Уйду на пенсию, вовсе некому клуб будет открывать. Дожились!