Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

— Поклеп! — истошно закричал Петр. — Поклеп, отцы! — Он уже раскаивался в том, что начал свару с дедом. — Не было такого, старики. У-у, старый хрыч!.. — Он погрозил Луке Лукичу кулаком.

— Ты не очень-то размахивайся! — осадил его Фрол. — А то и мы на тебя размахнемся!..

— Старики, — завопил Андрей Андреевич, — да вы помните хоть единый случай, чтобы Лука Лукич нас обманул?

— Говори, говори, Лука! — раздались крики.

Лука Лукич перекрестился.

— Мир, не солгал я перед вами ни единым словом. Крест святой на том кладу. Эти деньги Петьке нужны были, чтобы взять у Микиты Модестыча в ренду каменоломню, где на него, на Петьку, люди за гроши ломали спины. А ну вспомни, Тимофеевич, вспомни и ты, Ларивон Михайлович, и ты, Пров Силыч. — Лука Лукич обращался то к одному нахаловскому богатею, то к другому. — Вспомните, прибегал к вам Петька просить взаймы денег?

— Прибегал, — сказал Туголуков. — Как перед богом, мир, прибегал! Только дать я ему тех денег не дал. Да и ты, кум, да и ты, сват, сказывали, будто Петька Сторожев у вас деньги просил.

И сват и кум подтвердили, что именно так оно и было.

— Ему, отцы, те деньги Иван Павлович дал, а давая, выторговал у Петьки место в Каменном буераке, где он еще один кабак поставил. А ну скажи, Иван!

Иван Павлович покаянным тоном признался, что точно, был такой уговор.

— С той поры и до сего дня внук мой Петька, — медленно продолжал Лука Лукич, — в лютой на меня злобе. Еще потому на меня он злобится, что я подбивал людей бросить каменоломню, пока он не прогонит из приказчиков нехристя и самого лютого нашего ворога Карлу Карлыча Фрешера.

— Слава богу, прогнали! — вставил Андрей Андреевич, и все зашумели, вспоминая, как они отплатили Фрешеру за его издевки.

— И та злоба, старики, пусть не сойду я с этого места, пусть разразит меня гром и убьет молния, внука моего Петьку чуть не довела до смертоубийства.

Народ, услышав эти зловещие слова, замолчал. Все взгляды были теперь направлены на Петра. Он стоял, надвинув шапку на глаза. Мерцающий взгляд его исподлобья напоминал взгляд голодного волка, готового броситься на человека.

— Вы помните, отцы, как я чуть было не отдал богу душу? Внук мой Петька со мной в избе ночевал и меня порешил извести… Он меня опаивал колдовским снадобьем и чуть было не опоил… Мне колдунья Фетинья сама сказала, что то снадобье она Петьке продала. Она же его научила, как меня отравить, чтобы доктора ни к чему не могли придраться.

Никита Семенович подошел к Петру, размахнулся и отвесил ему здоровенную оплеуху, сначала по левой щеке, потом по правой. Петр мотал головой из стороны в сторону, но не сопротивлялся. Он понимал, что, если он поднимет на ямщика руку, его изобьют до полусмерти.

Все это происходило в полнейшем молчании. Лишь Данила Наумович вздыхал, беспокойно оглядывался и посматривал на дорогу: не едет ли, упаси бог, начальство.

— Все! — спокойно сказал Никита Семенович, вытирая полой поддевки окровавленные руки. — Теперь, Петр Иванович, мы с тобой за Луку в полном расчете. Дед твой стар и немощен. Тебе разбить волчью твою морду он не в силах. Так вот мир за него постарался. Так, народ?

— Так, так! — закричали в толпе, а отцы на крыльце важно закивали головами. — Что там ни говори, но на эдакое пойти!.. Деда родного травить… За это стоит…

Петр вытер кровь и хотел было выйти из толпы. Андрей Андреевич схватил его за рукав.

— Нет, шалишь! — бормотал он, вытаскивая Петра в центр круга. — Ты еще должон миру сказать, так ли все было, как Лука говорил. Мир желает посудачить с тобой о твоих злодействах.

— Пусти! — процедил Петр. — Никуда я не уйду, никого я не боюсь!

— А ну, скажи, Петр, — проговорил один из Акулининых, — было такое?

— Было! — с вызовом ответил Петр Иванович. Ему ничего не оставалось больше делать: Фетинья выдала его с головой.

— Слыхали, отцы? — обратился Лука Лукич к богатеям. — Вот он каков, наш богоданный внук. Он тут брехал, будто Флегонт хочет всех вас живьем сожрать. Сожрет ли вас Флегонт или не сожрет, на воде вилами писано, а уж этот волк шкуры с вас посдирает — дайте только ему волю. — Лука Лукич снял шапку и вытер вспотевшую от волнения плешь. — Точно, Флегонт в бегах, и где он теперь, я не знаю. Одно скажу: как я весь век за вас, мир, стоял, так и Флегонт за мирское дело стоит.

Гул одобрения прервал на минуту речь Луки Лукича.

— Отцы, пустил ли Флегонт кого-нибудь по миру? Нажил ли он богатство? Заставлял ли кого работать за грош в день до потери памяти, как то делал, к примеру сказать, Петр на своей каменоломне? — Лука Лукич возвысил голос. — Да разве в прошлом году Флегонт поднял вас на Улусова, а не ваша злая доля?

— Она, она! — То шумела беднота, среди которой особенно старался Андрей Андреевич.

— Флегонта не касайся! — солидно добавил Фрол.

Старик Зорин хотел было что-то сказать, но народ не захотел его слушать.

— Нахалам, братцы, — возопил Андрей Андреевич, — такие, как Флегонт Лукич, поперек естества, потому как он за нас стоит. Он наш друг сердечный, Флегонт-то Лукич! Он за нас в Сибири кандалы носил, — приврал Андрей Андреевич от избытка чувств.

— Старики, народ! — просипел Данила Наумович, воспользовавшись минутной тишиной. — Флегонт заведомый бунтовщик. Насчет него распоряжение имеется: в случае ежели объявится — тем же часом вязать и в губернию.

На старосту разом цыкнули десятки людей. Туголуковы, Акулинины и Зорин помалкивали, понимая, что лучше не раздражать народ.

Казалось, дело было решено. Кое-кто еще кричал: «Не делить!», в других местах: «Делить!» Снова встал Лука Лукич. В запасе у него была еще одна мина для любезного внука, и он решил подложить ее под Петра на виду у всех.

— Старики! — крикнул он, и подождав, когда сходка успокоится, еще громче сказал: — За добрые слова насчет Флегонта всем вам от меня превеликая благодарность. Потому воистину нет у него ни кола ни двора, и стоит он за тех, у кого тоже ни кола ни двора. Петька меня и Флегонта произвел в ваших ворогов. Разберемся, старики, кто ворог крестьянскому миру, кто его друг. Народ, помните ли вы, как Петька вырвал у Ивана Павловича договор, который они написали с Микитой Модестычем насчет сдачи всей барской земли в аренду вот этому мироеду! — Он ткнул пальцем в сторону Ивана Павловича.

— Помним, помним! — зашумел народ.

— А теперь, старики, Петька по всей округе носится, денег ищет. И у меня просил. Зачем? Затем, отцы, чтобы барскую землю, которую мы извечно арендуем, взять на себя, да после того вам же ее втридорога в ренту спустить. Вот он каков, этот волчище, в моем семействе произросший!

Тут началось нечто невообразимое. Все, кто был хоть каким-нибудь краем заинтересован в аренде улусовской земли, скопом двинулись на Петра. Его приперли к крыльцу, кто-то занес кулак над его головой, другой поднял палку.

Все лезли к нему с руганью и воплями, а он озирался вокруг, как затравленный зверь, высматривая, куда бы спрятаться. Он медленно отступал, пятясь задом к ступенькам крыльца. Разъяренная толпа сорвала с Петра шапку, поддевка его трещала по швам, а народ с ревом все наседал и наседал на него. Петр нащупал ногой ступеньку и поднялся на нее, оставив в чьих-то руках клок поддевки… Пинаемый со всех сторон, осыпаемый проклятиями, он нащупал вторую ступеньку. Нахалы расступились; Петр юркнул за их спины. Люди полезли на крыльцо, но перед ними, загораживая вход, стал Лука Лукич.

— Убивство, идолы, задумали? — взревел он. — Ни в жизнь того не допущу! Не потому, что внука спасаю, ваши головы, ироды, берегу! Назад!.. — зычно крикнул он и поднял посох.

Народ отхлынул от крыльца.

Бормоча ругательства, люди отходили все дальше и дальше, а Лука Лукич наступал на них, размахивая палкой. Так продолжалось, пока не улеглись страсти.

Петр тем временем ушел в правление и запер за собой дверь.

Наступила тишина.

Перепуганный Данила Наумович умоляющим тоном стал просить народ не буйствовать и кончить дело тихо и смирно.