Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Конечно, ноги еще несли меня куда-то, а глаза по солнцу и тени следили, чтобы несли они меня только на север или северо-восток, вовремя сворачивая на развилках и перекрестках в нужном направлении. Но доверять им я уже не мог, ибо действовали они теперь по каким-то своим законам, для меня непонятным. Им давно пришла пора подогнуться, подломиться и сбросить меня в пыль дороги или в канаву, а они несли меня и несли мимо полей и лесов от деревни к деревне. Правда, несли они меня все медленнее по мере того, как день переваливал на вторую половину, однако все же несли.

Несколько раз я спускался к придорожным ручьям напиться, как делал это накануне, когда потерял особенно много влаги из-за своих неумеренных пробегов. Но после каждого такого раза мне все труднее становилось выбираться обратно на дорогу, и я перестал спускаться к ручьям. В одном перелеске меня очень сильно потянуло к большой придорожной березе. Хотелось прилечь под ней хотя бы на минуту. Но я уже не верил, что смогу опять подняться на ноги после этого, и прошел мимо. Не приспело еще мое время укладываться под их березой навсегда.

Но как медленно и неохотно выпускал меня из своих объятий этот перелесок! Я думал, что у него не будет конца. А когда он меня выпустил наконец, то еще медленнее поплыли мимо поля. Я уже не видел их. Я смотрел себе под ноги, следя за тем, чтобы не споткнуться о какой-нибудь бугорок или камешек, не ступить в случайную выбоину. От любой такой неровности я мог упасть, упасть и не подняться.

И опять вошел я в деревню, уже не видя деревни. Свои ноги я только видел, медленно переступающие по пыльной улице в стоптанных парусиновых туфлях неопределенного цвета. Два мальчика, увидя меня, принялись гадать: кто идет? Один уверял, что это новый учитель физики приехал, а другой сказал: «Нет, это уполномоченный по овощезаготовкам. Видишь — не торопится. Это первый признак. Потому-то они никогда и не вывозят от нас овощей в срок». Гадая так, они не знали, что этот заготовитель с трудом везет сам себя и довольно легкого тычка пальцем, чтобы он лишился и этой способности.

Деревня тоже очень трудно выпускала меня из своих пределов. А когда она осталась наконец позади, высосав из меня последние запасы сил, путь мне пересекла река. Однако не в реке было дело. Через нее вел добротный деревянный мост с перилами. Но дорога к мосту шла под уклон, а за мостом еще более круто поднималась вверх. Под уклон я кое-как проковылял, хотя и рад был потом некоторое время подержаться за перила моста, а на подъеме застрял.

Правда, ноги все еще двигались подо мной. Но, делая два-три коротких шага вверх, они тут же затем делали пять длинных шагов назад, вниз. Как удалось им при такой неравномерности в шагах вынести меня в конце концов наверх, это осталось их секретом. Но вот я все же оказался наверху, где дорога опять пошла по ровному месту среди полей. Я даже окинул их взглядом. По одну сторону от дороги неподалеку работали люди, пропахивая картофель. С другой стороны по скошенному лугу шла от леса ватага ребятишек с корзинами. Далеко впереди показалась грузовая машина, идущая мне навстречу.

От этой машины надо было посторониться. Но что-то странное стала вдруг вытворять подо мной дорога. Едва я приблизился к ее краю, как этот край приподнялся, заставив мои ноги опять вернуться к середине дороги. Но и середина дороги вдруг вздыбилась и колыхнулась, погнав мои ноги обратно на край дороги.

И тут я понял, что наступил мой конец. Пришла наконец для меня пора возмездия за все мои страшные грехи перед Россией. Она не забыла их, как видно, и не простила. Конечно, этого надо было ожидать рано или поздно. И помнить надо было. А я забыл. И вот она сама напомнила мне об этом.

И еще раз погнало меня поперек дороги к другому ее краю и обратно. Русская земля давала мне понять, что наступил час расплаты. Прощай, Аксель Турханен! Прощай, белый свет! Мама моя бедная, видишь ли ты оттуда, для какой невеселой доли ты меня родила?

В стороне от дороги глаза мои уловили белый ствол березы. Да, она очень кстати оказалась тут, моя милая береза, так живо напоминающая мне родную Суоми! К ней надлежало мне свернуть, чтобы не засорять своими костями русскую дорогу. И, освобождая дорогу для проезда, я двинулся туда. Но что-то не получилось у меня с движением туда. Канава была не очень глубокая, и все же я не одолел ее противоположного травянистого ската, на котором розовели мохнатые цветы дикого клевера. Почему-то лицо мое вдруг ткнулось в эти цветы, и две-три секунды мои ноздри радостно вдыхали их аромат, а ухо ловило частое тикание моих часов на руке. Но потом все окунулось в туман…

Когда в глазах у меня опять прояснилось, я увидел вместо цветов клевера лицо женщины, а в ноздрях вместо запаха клевера ощутил какой-то другой, едкий запах. Женщина отодвинулась от меня. Она была одета в белое и стояла на дне канавы с маленьким флаконом в руке. Закупорив флакон, она передала его назад большому лохматому парню, похожему по свирепости лица на разбойника. Он стоял на краю дороги. А позади него на дороге стояла та самая грузовая машина, которая шла мне навстречу.

И еще два парня и одна молодая женщина в белом халате стояли на дороге, глядя на меня. А я лежал на скате канавы, ногами вниз, и голову мою держал в ладонях гладко выбритый, худощавый человек с проседью в густых русых волосах. Он спросил меня:

— Что с вами случилось?

Я, конечно, догадывался, что со мной случилось и по какой причине, но им это необязательно было знать. Поэтому я ответил:

— Ничего. Так. Прогулялся тут и прилег немножко…

Но я не заметил, что позади меня скопилась вся та ватага детворы, которую я видел с дороги. Они дружно запротестовали против моего утверждения, и самый бойкий из них сказал:

— Да, прилег! Хотел перейти канаву, да ка-ак брякнется! Мы же видели.

Я приподнялся, опираясь на руки. Человек с проседью в волосах отпустил мою голову. Действуя руками и ногами, я передвинулся повыше и уселся на верхнем краю канавы, упираясь каблуками в травянистый скат. Человек с проседью в волосах спросил меня:

— Вы сами-то откуда?

Это был тот самый вопрос, которого мне не хватало для полноты веселья. Скрывать что-либо не было пользы, и я ответил напрямик:

— Оттуда. Стрелял и убивал…

Он переспросил удивленно:

— Простите, как?

Но у меня язык очень трудно ворочался во рту, а объяснять предстояло долго. Я молча вынул бумажник и протянул ему. Он принял его и шагнул на дорогу. Там они все минут десять рассматривали мои бумаги. А потом худощавый человек с проседью сказал:

— Все ясно, ребятки. Это он самый. Вчера о нем сельсовет и милицию оповестили. Предлагается всяческое содействие оказывать. Они думают, что он где-то там, в районе новой ГЭС, а он — нате, за сутки семьдесят километров отмахал! Но это на них похоже. Я знаю их.

Снова шагнув через канаву, он вернул мне бумажник и присел рядом. А я ждал, когда он уйдет. Просмотрел бумаги — и хватит с тебя. Голова у меня сделалась почему-то непомерно тяжелой. Я положил ее подбородком на ладони и сидел так, упираясь локтями в колени. Он спросил меня:

— Сегодня конец вашему отпуску?

Я кивнул, держа голову в ладонях. Он спросил:

— Завтра на работу?

Я опять кивнул. Этот человек понимал, как видно, самое главное, что во мне сидело. Понимая это, он спросил:

— А как думаете успеть?

Это уж был другой вопрос, который я сам готов был задавать себе сотни раз без всякого успеха. Но что-то надо было ответить, и я сказал:

— Успею как-нибудь.

Он хмыкнул и встал, шагнув опять через канаву к своим. Там, на дороге, у них состоялся весьма оживленный разговор. Мальчики и девочки с корзинками тоже перебрались туда, впутывая свои звонкие голоса в общий говор. А самый бойкий мальчик воскликнул:

— Я точно знаю! Он из Минска летит. А у нас будет в пятнадцать сорок пять!

Человек с проседью сказал:

— Правильно, Гришух. А стоит он всего десять минут. Значит, полчаса остается до отлета. Все дело в том, чтобы вовремя подоспеть.