Волгины

— Вы беседовали до этого со своим земляком как коммунист о дисциплине, о бдительности? — спросил Алексей.

— Беседовал, товарищ гвардии подполковник. Да, видно, мало беседовал, надо бы поболе с такими, — сознался Завьялов. — Готов понести самое какое ни есть большое наказание за него и за себя.

— Сознаете свою ответственность как коммунист?

— Сознаю, — твердо ответил Завьялов.

— Как с коммунистом я сейчас и говорю с вами, — подчеркнул Алексей. — Давно в армии?

— С начала войны, товарищ гвардии подполковник.

— Награды имеете?

— Да как же не иметь-то. Три награды имею, товарищ подполковник. Под Сталинградом, сами знаете…

Из беседы с замполитом третьего батальона Алексей все уже знал о Завьялове, но ему хотелось еще раз услышать то же самое от него самого.

— До войны где работали? — все мягче и тише спрашивал Алексей.

— В колхозе имени Чапаева, Вольского района, Саратовской области. Был бригадиром… Медаль имею «За трудовое отличие»…

Алексею все больше нравился этот человек. Спокойный и рассудительный, он держался с достоинством, отвечал на вопросы дельно, неторопливо. Такие люди в колхозах и на производстве всегда занимают видное место. И боевая биография Завьялова в прошлом была безупречной.

«Как хорошо, что я поговорил с ним, и как узнается человек в личной беседе. Случайно все это произошло с ним, без всякого умысла», — думал Алексей.

— Вот видите, товарищ сержант Завьялов, — стараясь придать голосу побольше сухости, заговорил Алексей. — Вы, будучи коммунистом и зная свою обязанность руководить беспартийными товарищами, воспитывать их, сами нарушили устав, не проверили в положенные часы постов. Ваше нарушение вызвало еще одно, более серьезное нарушение. Человек уснул на посту, надеясь, что вы не станете его проверять. И это — вблизи переднего края, когда такой коварный враг перед нами. Оттого что вы не помогли вашему земляку понять все это, он совершил тяжелое преступление. Вы подвели себя и его, даже больше его, чем себя. А ведь ваш земляк мог быть неплохим бойцом Потеряли мы человека, из-за вас потеряли, товарищ Завьялов.

Голос Алексея звучал все суровее.

— Партийное собрание должно сделать из вашего проступка необходимый вывод. Вы должны быть готовы к этому, коммунист Завьялов.

— Я готов, товарищ гвардии подполковник, — решительно ответил Завьялов. — Разрешите идти?

— Идите.

Когда Завьялов ушел, Алексей обратился к присутствовавшему при беседе капитану Глагольеву:

— Как по-вашему, капитан, такого следует наказывать строго?

Глагольев, подумав, ответил:

— Не думаю. Такие, как Завьялов, ошибаются однажды, а если ошибутся, то делают из этого вывод на всю жизнь. Вы только вникните в его биографию, товарищ подполковник. Ни одного пятнышка. Великая честность — в каждом его слове. Ведь это наш, советский характер — обо всем говорить прямо и честно. Нет, такого наказывать строго нельзя. Партийное собрание должно понять это..

— Я тоже так думаю, — ответил Алексей.

…Люди с автоматами и винтовками, пришедшие с переднего края, расселись под кустами на склоне оврага, — солдаты, сержанты, старшины, офицеры.

Солнце уже зашло за крутой холм, под кустами густели предзакатные прохладные тени. Махорочный дым поднимался над головами сидящих людей седыми клубами, еле пробиваясь сквозь листву.

Председателем партийного собрания был майор Соснин. Алексей сидел под деревом на пне, задумчиво-внимательным взглядом окидывая бойцов и не вмешиваясь пока в выступления.

Прения разгорались. Одни требовали для Завьялова строгого выговора, другие — исключения из партии и предания суду военного трибунала. Завьялов, плечистый, краснолицый, с большой бритой головой, сидел под кустом, слушал, не шевелясь, склонив голову. Автомат ППШ в его громадных руках казался игрушечным ружьишком.

Алексей слушал выступления и думал, к какому прийти решению.

Слово взял майор Соснин. Человек осторожный и мягкий, он, повидимому, все же поддался влиянию до него выступавших командиров и настаивал на исключении Завьялова из партии.

Алексей понял, что для него наступила очередь вмешаться с разбор дела. Когда он встал со своего пня и заговорил, все бойцы обернулись к нему, стали слушать с нетерпеливым любопытством. Алексей чутьем человека, всегда общающегося с живыми людьми, по выражению лиц бойцов, по их сдержанному молчанию, которым они встретили предложение майора Соснина, сразу заключил, что большинство коммунистов, хотя и не высказали своего отношения к делу, были на стороне тех, кто требовал более разумного взыскания. Это были боевые товарищи Завьялова, лучше всех знавшие его как бойца, коммуниста и человека.

«Вот они-то, эти люди, и имеют большее право судить его», — подумал Алексей.

— Товарищи коммунисты, — начал он свою речь. — Для людей, подобных Завьялову, исключение из партии равно смерти. Товарищ Завьялов допустил серьезный проступок. Но прежде чем вынести какое-то решение, мы должны особенно внимательно приглядеться ко всему облику сержанта Завьялова и взвесить все положительное — не преобладает ли оно над проступком, им совершенным. В роте знают Завьялова как отважного бойца и хорошего товарища. Нельзя заподозрить его в том, что он намеренно хотел ослабить дисциплину, притупить бдительность, нанести армии вред, ослабить борьбу с врагом. Немыслимо допустить это! Это было бы подобно тому, если бы кому-нибудь из нас сказали: уходите из армии, потому что вы хотите, чтобы враг опять дошел до Волги…

При этих словах Завьялов медленно поднял голову, с благодарностью взглянул на Алексея.

— Судите сами, можно ли Завьялова исключать из партии, — закончил свою речь Алексей. — Мне думается, это было бы наказанием сверх меры, во вред нашему делу. Мы должны собирать лучших людей вокруг партии, исправлять их, если они ошибаются, воспитывать из них более закаленных бойцов. То, что произошло с Завьяловым, — это случай, правда, очень тяжелый, но только случай. Жизни Завьялова свойственно другое, главное — его трудовая жизнь до войны, его честность, преданность нашей Родине, его доблесть, желание драться с врагом до последнего дыхания. Товарищ Завьялов нам это доказал… Это и есть главное, а главное всегда надо отделять от частного, случайного. Не так ли?

— Правильно! — послышались голоса.

— Я предлагаю послушать сейчас коммунистов, боевых товарищей Завьялова, что они скажут. Они знают его лучше нас штабников, — добавил Алексей.

— Какое будет ваше предложение о партийном взыскании? — спросил Соснин.

— Вот я и скажу о нем потом, — коротко ответил Алексей.

Участники собрания возбужденно зашевелились.

— Разрешите мне слово, товарищ председатель. Старшина третьей роты Платонов, — поднялся худенький кареглазый минометчик с очень смуглым, словно закоптелым лицом.

— Я вот про что хочу сказать, товарищи коммунисты! Я Завьялова знаю от самого Сталинграда, — бойкой скороговоркой заговорил Платонов, стоя навытяжку и все время глядя на Алексея вопросительно, поблескивающими глазами. — Фашистов положил он под Сталинградом немало. Человек знает, за что воюет, что и говорить. Хороший воин, крепкий. И коммунист сознательный. Но случилась у него промашка. Доверился на исполнительность. Ошибка произошла, осечку дал, вот как! Но правильно сказал товарищ подполковник: надо изо всей жизни человека исходить, а не только из его проступка… Кто он и как… А я знаю: ежели что, товарищ Завьялов меня в бою не подведет и я с ним пойду, куда командование прикажет. Надежный, верный человек. Так зачем же его из партии удалять? Не дело это! Я бы ему по партийной линии выговорок записал, а по строевой-служебной — в третий эшелон на две недели отправил кашу с кашеварами варить. Знаю — для Завьялова это будет самым тяжелым взысканием. Как, Завьялов, на такое дело глядишь?

Завьялов вскочил, словно его подкинули.

— Товарищи! Не предавайте позору! — выкрикнул он. — Не посылайте в тыл. Лучше в самое пекло! Прошу вас! Я докажу вам! Искуплю!