Рассвет над морем

— Да здравствует революция!

Потом в ночной темноте один за другим прогремело несколько выстрелов: растерзанных людей пристреливали на земле…

На рассвете, спеша из Сахалинчика на работу, рабочие консервного завода увидели на пустыре перед кладбищем трупы. Убитые были страшно изуродованы — опознать их можно было только по остаткам одежды.

Жанну Лябурб узнали по ее черным кудрявым волосам с белым клоком у правого виска…

Утром четвертого марта около морга, где лежали тела замученных, собралась толпа.

Рабочие с заводов на Пересыпи пришли колоннами. Каждая колонна несла десять венков.

Организованно прибыли студенты университета. Они тоже принесли десять венков.

Народ стекался со всех улиц.

И снова венки, венки, венки…

Конная и пешая полиция окружила толпу. На грузовиках прибыли французские и белогвардейские контрразведчики. В кузовах машин поблескивали пулеметы.

Перед многотысячной толпой появился начальник морга. Он сообщил, что морг пуст. Трупы ночью украдены…

Ночью к моргу подкатила машина контрразведки. Сторожа, не желавшего выдать тела, белые офицеры тяжко избили. Забрав трупы, контрразведчики скрылись.

Но в толпе уже появились люди, которые проживали поблизости от кладбища, и рассказали, что контрразведчики тайно ночью зарыли трупы в братской могиле на православном кладбище.

И толпа двинулась к кладбищу.

Тысячи людей двигались медленно, молча и торжественно, как на похоронах. Гробов не несли, но несли цветы и венки. Покойников не было, но люди шли убитые горем, как на похоронах. Это были действительно похороны, хотя и никого не хоронили.

Процессия растянулась на несколько кварталов. На тротуарах с обеих сторон ее эскортировала полиция — пешая и конная. Сзади с глухим грохотом двигались грузовики, и дула пулеметов были направлены людям в спины. Из пулеметов в любую минуту могли открыть огонь.

Люди несли цветы и венки в честь, тех, кто погиб за народ. Люди болели сердцем за безвременную трагическую гибель других людей. И в этой сердечной боли, в этом глубоком чувстве проявлялось прежде всего единомыслие живых с погибшими. Многие даже не знали фамилий убитых; людям не были известны имена, но люди знали, за что погибли и кто погиб.

Встречные на перекрестках останавливались и обнажали головы. Тревожная тишина нависла над кварталами города. Невероятно было, что в многотысячной толпе может быть так тихо.

Не играл похоронный оркестр, не слышно было и похоронного напева.

Это была процессия народной скорби, но это была и демонстрация народного протеста — могучая и грозная.

Гале областком запретил идти с процессией. Славко уже сообщил все подробности ареста, допроса, пыток и расстрела. Не было сомнения, что Галю хорошо запомнила в лицо рыжая контрразведчица. Она, видимо, уже шныряла среди толпы.

Однако Галя не выполнила приказа. Она надела коротенькое платьице, детскую курточку со смушковым воротником, «пирожок» гимназистки с серебряным гербом и смешалась с толпой.

Впереди Гали шла группа интеллигентов, с виду — профессора университета или врачи. Галя слышала, как старичок с белой бородкой, покашливая, спросил у своего соседа:

— Скажите, пожалуйста, может быть вы знаете, это, очевидно, большевики?

Тот, к кому обращались, пожал плечами и ответил так же тихо:

— Не знаю, наверное.

— А вы не слышали, как фамилии убитых?

В голосе старичка было столько тревоги, что Галя пригляделась внимательнее. Старичок профессор ничем не был примечателен, в руках он держал букет цветов, редких для этого времени даже в оранжереях: белая сирень и красные пионы. Он тоже хотел положить этот скромный дар в знак своего уважения и своего сочувствия на могилу павших в борьбе.

Галя хотела приглядеться к нему еще внимательнее, чтобы запомнить навсегда этого старичка, с такой тревогой в голосе спрашивавшего фамилии погибших. Но слезы застилали ей глаза, и она не могла рассмотреть его как следует.

Галя тоже несла цветок, единственный цветок, который она отщипнула от большого венка рабочих завода Гена на Пересыпи. Кончики лепестков цветка были снежно-белые, а к середине чашечки зеленоватые. Это был предвестник весны — бульденеж. Точно такой же, как и те, которые по просьбе Жака ей приносили тайком комсомолки с Пересыпи в Куяльницкие катакомбы. Галя хотела положить этот цветок на могилу Жака.

Над ее ухом кто-то прошептал:

— Ты все-таки пришла?

Галя оглянулась. Рядом, наклонившись к ней, говоря только одним движением губ, шел Ласточкин.

— Ты будешь отвечать перед областкомом! — прошептал он с угрозой. Потом добавил еще тише: — Ну уж ладно, иди… я предупрежу кое-кого из ребят, чтобы не спускали с тебя глаз…

Вдруг впереди себя Ласточкин тоже заметил старичка с цветами. В глазах Ласточкина — в эту тяжелую, в эту горестную минуту — засветилась радость. Он сразу же двинулся было к старичку. Но тут же отпрянул назад, втискиваясь в ряды идущих сзади людей. Галя удивленно оглянулась, но Ласточкина уже не было.

Когда Ласточкин увидел профессора Панфилова с цветами в руках, его первым движением было — подойти к профессору, пожать ему руку, обнять или просто ласково поглядеть в глаза. Но профессор, пожалуй, не имел понятия о конспирации и мог своей непосредственной реакцией выдать Ласточкина. В толпе было полно шпиков. Ласточкин решил, что будет благоразумнее отойти прочь…

На кладбище народ увидел свежий холм. Это был холм над большой могилой: десять человек лежали в ней. Это был не холм, а целая гора — большая братская могила.

Венки один за другим в торжественно-скорбном молчании ложились на могилу.

Один, десять, двадцать, тридцать…

Кинутый издалека — близко было невозможно протиснуться, — упал среди венков и букет из белой сирени и красных пионов. Упал и зеленоватый бульденеж…

Венки уже покрыли могилу снизу доверху, уже земли не стало видно из-под груды цветов, а гора цветов росла и росла… венки, венки, венки…

И тут народ не выдержал.

Люди не плакали, но из толпы чистыми девичьими голосами тихо полилась песня:

И тогда сразу сильные мужские голоса подхватили дружно с нескольких мест:

Конные и пешне городовые бросились в толпу. Но в другом конце хор студентов университета неожиданно грянул мощно и организованно:

Вдруг в эту минуту, возвышаясь над морем голов, появился матрос. Он точно вынырнул из толпы, словно людская волна выплеснула его. Бушлат его расстегнут, высокую грудь плотно облегала полосатая тельняшка. Матрос сорвал бескозырку с головы и потрясал ею — длинные гвардейские ленты вились и трепыхали. Матрос стоял на плечах товарищей и был выше толпы.

— Товарищи! — закричал Шурка Понедилок, и голос его зазвенел над многотысячной толпой. — Сегодня в Москве, на конгрессе коммунистических партий, создан Третий Коммунистический Интернационал — для борьбы против мировой буржуазии и контрреволюции. Товарищи! Смерть паразитам и контре! Долой Антанту! Да здравствует Третий Коммунистический Интернационал!

Полицейские, пробиваясь сквозь толпу, добирались уже к могиле, но Шурка Понедилок исчез. Он растворился в людском море, из которого и возник.