Собрание сочинений в 4 томах. Том 1. Вечерний звон

Ночами боевики ходили в соседние деревни, где у них были верные люди из молодых мужиков, они снабжали «братьев» харчами. Если таких в селе не оказывалось, боевики шарили по погребам и чуланам, свертывали головы курам, обыскивали нашесты.

Волосов высокопарно называл воровские налеты «экспроприацией», Листрат проще и вернее — грабиловкой. Волосов свирепел от грубых и резких слов Листрата.

Дело не раз доходило до драк — идейных теоретически и кровопролитных по существу.

Дня через четыре Листрат заметил исчезновение двух самых отчаянных грабителей. Волосов доверительно сообщил, что эти двое посланы в Борисоглебск убивать губернатора. Листрат ужаснулся. «Тикать, — решил он, — тикать, иначе петля! Ежели убьют губернатора — тотчас нагрянут солдаты, оцепят лес, шайке и мне конец».

Он решил бежать. Подвернулся счастливый случай: Листрата позвали к костру вождей. Стукачев приказал ему пробраться в Дворики и передать Петру Сторожеву письмо, с обязательным личным и секретным вручением. Листрат должен был немедленно доставить ответ в Грибановский лес.

Листрат ликовал, но для вида похныкал, жалуясь на горемычную судьбу.

— Поймают меня! — отговаривался он, впрочем, не очень ретиво.

— Всех нас в конце концов поймают, — утешил его Токмаков. — А ты изловчись, чтоб не поймали.

Листрат не стал возражать. Ему до смерти надоело грабить мужиков, да и стыдно было: в жизни он не украл ничего чужого. По горло был он сыт болтовней об убийствах и поджогах. Опротивел ему надменный вид лавочникова Николая, — после первой встречи он перестал узнавать Листрата. Особенно осточертела ему Спирова.

Уже на третий день Сашенька, у которой, как говорится, юбка не была каменной, завела Листрата в лес… Потом это вошло у нее в привычку. Надоела она Листрату до смерти.

«Ладно, — думал он, — лишь бы выбраться отсюда!»

Стукачев растолковал, как поближе и поудобнее пройти к Дворикам. Листрат собрался быстро. Проводить его вызвалась Сашенька. Листрат кое-как отделался от нее.

И вот он вышел из леса.

Воля!..

Листрат глубоко и радостно вздохнул. Солнце садилось в нежной золотистой россыпи. Вокруг расстилались поля, согретые вечерним светом. Широка и просторна земля наша! Широка и просторна воля!..

Листрат шел и пел.

«Авось есть дома приятели, выручат!»

В Дворики Листрат попал к вечеру следующего дня, до темноты прятался в поле, а ночью вышел к поповскому огороду.

Идти к Петру, с которым Листрат всегда был на ножах, он не хотел. Оставался один выход: дом Викентия. В нем жил новый поп, Катерина прислуживала ему и берегла добро старых хозяев. С Катериной Листрат всегда ладил. Она его накормит и спрячет до подходящего часа в закутке у печки — туда не заглянет ни одна живая душа.

Листрат пробрался к поповскому дому.

В щелке между ставнями он приметил свет, горевший в кабинете Викентия. «Неужто новый поп не спит? Вот кудлатый черт, — со злостью подумал Листрат. — И этот полуночник вроде Викентия!»

Он решил переждать. Свет через час погас. Листрат постучался в окно кухни, где спала Катерина. Никто не отозвался. «Тоже мне сторожиха! — озлобился Листрат. — Дрыхнет без задних ног!»

Он постучал по стеклу сильнее. Молчание. Забарабанил во всю силу.

Дверь, выходящая из сеней на крылечко, открылась, и Листрат услышал голос Тани.

«Вот здорово! Сама дома».

— Это я, барышня, Листрат, — сказал он тихо.

— Господи, Листрат, откуда ты? — отозвалась Таня.

— Скажу. Откройте, ради бога.

Звякнула щеколда. Листрат вошел в сени, Таня проводила его в кабинет, задвинула занавески, зажгла лампу.

— Ну, рассказывай, — приветливо сказала она.

Листрату хотелось есть, но попросить стеснялся.

Он потянул носом воздух, чтобы успокоить сердце, сильно бившееся от волнения. В доме пахло лекарствами. На письменном столе он приметил какие-то инструменты, вату, бинты и склянки..

— Да ты что, языка, что ли, лишился? — нетерпеливо воскликнула Таня. — Откуда ты заявился? Почему среди ночи?

— Сейчас, барышня, — Листрат перевел дух. — Сейчас все расскажу. Только дайте мне испить водицы. В глотке пересохло.

Таня налила ему воды. Он единым махом опрокинул в себя стакан, попросил еще, потом закурил. Таня с недовольной гримасой отмахивалась от махорочного дыма.

Листрат рассказал о борисоглебской истории, о встрече с эсерами.

— И что же ты теперь думаешь делать?

— Не знаю. Вовсе не знаю, — мрачно отозвался Листрат.

Некоторое время они молчали. Листрат курил. Таня ходила из угла в угол.

— Вот что я тебе скажу, только пойми меня правильно. — Она остановилась перед Листратом. — Я тут живу легально, начала практику, обзавожусь больницей. Пока отдаю под нее зал и спальню отца. И мне вовсе не с руки попадать из-за тебя в какую-нибудь историю, тем более Улусов не сводит с меня глаз. Пока я занимаюсь больными, и только. Ты понял меня? Поэтому этот дом для тебя закрыт.

Пустота опрокинулась на Листрата. Поповский дом и возможность пожить в нем хотя бы месяца два были последней его надеждой. Листрат хмуро смотрел на Таню.

— Что же мне, барышня, делать? — спросил он глухо.

— Переночевать можешь, а завтра я устрою тебя куда-нибудь. Можешь мне верить, я бы с радостью спрятала тебя здесь, но не могу. А сейчас иди спать. Ничего, утро вечера мудренее. И не сердись на меня, ладно?

— Да что вы, барышня! У вас дела поважнее моих, — весело ответил Листрат.

Тишина, спокойная сельская жизнь вернули Тане былую уравновешенность. Об отце она не вспоминала. Здесь она родит ребенка, здесь займется делом. Ее послала сюда партия. Но партии нет никакой выгоды в том, чтобы, начав работу, она немедленно провалилась.

Ольге Михайловне, восторженно встретившей подругу, Таня объяснила, что будет помогать ей, но тайно, Ольга Михайловна все поняла. Участие и доброта Ольги Михайловны вносили в жизнь Тани свет, ласку и тепло.

Они гуляли по вечерам в полях, бывали на кургане около озера Лебяжьего.

Алексей Петрович сопровождал их, рассказывал о Мичурине и его чудесах, уговаривал Таню обновить мичуринскими сортами отцовский сад, вызывался сам съездить к Ивану Владимировичу за яблонями и вишнями.

Жизнь текла мирно. Таня наслаждалась природой, компанией Ольги Михайловны и Алексея Петровича — он ей нравился: веселый, певун, умница. Она сильно тосковала по Флегонту, но понимала: тоскуй не тоскуй, лей слезы не лей, он приедет, когда сможет, если вообще сможет, в лучшем случае, на считанные дни. Она глубоко прятала тоску и любовь, стараясь не обострять ее воспоминаниями.

Лука Лукич часто навещал сноху. После путешествия в Саров Ивану стало еще хуже.

— Грехи мои на нем. Его смертью меня господь карает! — жаловался старик. — Никем не мучими, сами ся мучаху.

Он безотлучно просиживал у постели сына, на стройке церкви бывал редко, да и то для того, чтобы побушевать и тем отвести душу. Церковь строилась медленно, подрядчик попался неповоротливый, да к тому же и приворовывал.

Наведался к Тане Улусов, отменно вежливый, предупредительный, целовал ручку, а глаза рыскали вокруг в поисках крамолы. Но крамолы в доме не замечалось.

Как-то вскользь спросил:

— Что поделывает ваш супруг?

Таня охотно ответила, что он, слава богу, здоров, служит комиссионером одной крупной фирмы и все время в разъездах.

— Не собирается навестить вас? — спросил Улусов.

— Обещал, — коротко ответила Таня. — Но не наверняка.

Хлопоты о больнице Улусов взял на себя, рассудив, что под этим благовидным предлогом он сможет чаще бывать у Тани и без помех наблюдать за нею.

Таня охотно передоверила Улусову официальную часть, связанную с открытием больницы, и сердечно, (так, по крайней мере, Улусову показалось) поблагодарила его за внимание.

— Прогресс необходим, — заявил он. — Меньше недовольства, меньше простора для революционеров.