Заря вечерняя

О своих подозрениях Афанасий рассказывать Екатерине Матвеевне не стал. Чего ее волновать раньше времени! Она и так вон разволновалась из-за Володиного погреба, побежала среди ночи успокаивать Анну Митрофановну.

На следующий день Володя воду из погреба откачал, грязь повычистил, но завозить щебенку и цементировать пол не торопился — выжидал. Он парень хоть и горячий, но осторожный, расчетливый. Наговорит всегда с три короба, а за дело берется, лишь хорошенько все обдумав и проверив.

Вот и сейчас осторожничал он не зря. К утру воды в погребе опять набралось по щиколотку. Пришлось все-таки Володе перевозить бочки с солениями к Афанасию, а ведь вначале хорохорился: «Я их на кирпичи поставлю, и никакая вода не достанет!»

Какие там кирпичи! Бочки в погребе хоть подвешивай — вода все прибывает и прибывает…

Притих Володя и насчет ямы с картошкой. Ждал субботы, притащил из колхоза брезент на тот случай, если придется работать под дождем.

Но обошлись они, слава богу, без брезента. В субботу с утра выглянуло солнышко и держалось до самого обеда. Дождевые тучи обходили их стороной, ползли куда-то над морем по самому горизонту.

Афанасий с Володей в две лопаты быстро откопали яму, подобрали по углам ржаную солому, которой картошка была надежно прикрыта, и начали проверять, нет ли сырости. Володя, не успев толком глянуть на картошку, обрадованно заключил:

— Можно было не откапывать! Сухо везде!

— Сухо по самое ухо, — остановил его Афанасий, уже по одному запаху чувствуя, что внизу картошка подгнила — и порядком.

Так оно, в общем, и оказалось. Корзин двадцать набрали они картошки чистенькой, сухой, а потом пошла гниль. Анна Митрофановна, глядя, как Надежда и Екатерина Матвеевна выбрасывают ее на песок, едва не расплакалась:

— Чем теперь поросенка будем кормить?

— Прокормим как-нибудь, — все еще крепился Володя, но в его словах уже не было прежнего напора и уверенности.

— Хоть бы на семена хватило…

Вмешиваться в их семейный разговор Афанасий не стал, он молча носил мешок за мешком в дом, осторожно высыпал картошку на пол, стараясь не разбудить в боковушке Петьку. До весны, конечно, Володя на этой картошке поросенка не продержит. Придется резать к Новому году. Афанасий рад бы Володе картошкой помочь, но они сами с Екатериной Матвеевной в этом году оплошали. Сразу после Майских праздников посадили ее в низинке за садом. И вспахали вроде бы житнище хорошо и унавозили как следует, а вот не пошла картошка — и все тут. Не успев толком отцвести, завязаться, начала вянуть, засыхать. То ли колорадский жук ее доконал, то ли еще что. И не у одного Афанасия, а везде по низам, возле моря…

Анна Митрофановна постояла еще немного над ямой, а потом заторопилась к Петьке, укорив на прощанье Володю:

— Сколько раз говорила я тебе, не копай глубоко.

— Так ведь могла бы померзнуть картошка, если мелко, — попробовал тот защищаться.

— С чего бы это она померзла, — не успокаивалась Анна Митрофановна. — Морозов теперь сильных не бывает.

— Не бывает-то не бывает, да вдруг ударят, — поспешил Володе на выручку Афанасий, лишь бы как-нибудь отвлечь Анну Митрофановну.

Подхватив на плечи мешок, он пошел вслед за ней в дом, и там они посидели минут пять-десять в тепле, повспоминали старые времена, когда вроде бы и морозы были покрепче, и снега поглубже…

А пока сидели, пока отогревались в тепле, Володя носить картошку закончил. Последний мешок он высыпал в уголке на кухне. Картошка там была почерневшая, водянистая, которую Надежда и Екатерина Матвеевна с трудом навыбирали среди гнили. Ее, наверное, и поросенок толком есть не будет.

— Все! — объявил Володя. — Семьдесят две корзины.

— А закапывали? — спросила Анна Митрофановна.

— Сто двадцать.

— Нахозяйничали!

Володя молча вынес и этот новый упрек. Вины его в том, что случилось, никакой, конечно, не было. Выкопай он яму и чуть помельче, вода все равно бы ее залила. Погреб вон у них совсем неглубокий, а воды уже почти по колено. Тут надо придумывать что-то иное, надо звать Николая, чтобы отвел воду по дренажам. Хотя это, понятно, не выход! Ну, отведет он воду у Володи, у Афанасия, а остальным староозерским мужикам что делать?! Не у каждого ведь сын мелиоратор! Да и обойдутся эти дренажи, наверное, в копеечку…

В дом вошли Надежда и Екатерина Матвеевна, стали мыть возле умывальника руки. Анна Митрофановна засуетилась вокруг стола, опять достала вино. Афанасий, как и два дня тому назад, от выпивки отказался. Екатерина Матвеевна его поддержала, заставив Анну Митрофановну спрятать назад и вино, и закуски. Они посидели еще немного на кухоньке, посмотрели на Петьку, которого Надежда вынесла из боковушки, а потом потихоньку пошли домой, чувствуя, что сегодня они как никогда устали.

Афанасию было как-то по-особому, по-отцовски, обидно за Николая. Ведь должен он был предвидеть все это движение глубинных подземных вод, должен был подумать о каждом дворе, о каждом человеке, остающемся жить в Старых Озерах, прежде чем браться за море. А выходит, что не подумал, отмахнулся: мол, дела государственные важнее, а государство это, между прочим,-на таких вот Старых Озерах и держится. И как теперь Афанасию и Екатерине Матвеевне глядеть в глаза такого государства, как встречаться с односельчанами, со староозерцами?! Ведь не чужой им человек Николай — сын, и ответ они за него держат до последнего своего часа. Да и сам он как теперь появится в Старых Озерах, что скажет мужикам?! Или он об этом тоже пока не думает? Хотя, кто его знает, может, и думает, может, потому и не едет…

Не в пример прошлому году зима легла нынче, считай, в один день, без передышки, без отступлений. Морозы взялись за море как следует, и к середине декабря лед был уже едва ли не полметровой толщины, пойменные озерца на пляжах промерзли до самой земли, до основания. В нескольких местах Афанасий заметил вмерзшую в лед рыбу, которая зазевалась и не успела осенью уйти на глубины. Вооружившись ломами и пешнями, староозерские ребятишки пробовали добыть эту дармовую рыбу, но у них ничего не получалось — лед был слишком толстым. Екатерина Матвеевна, поглядывала в окошко на море, на суету мальчишек и на редких в такую стужу рыбаков-подледников, качала головой:

— Ох, быть беде — задохнется ваша рыба.

Афанасий помалкивал, вздыхал: он и сам без Екатерины Матвеевны чуял — при таком морозе беде быть обязательно. В прежние годы на реке, где течение вон какое быстрое, где воздух постоянно прибывает из верховья, и то случались заморы. А теперь и говорить нечего: вода в море стоячая, мертвая, рыбе особенно рассчитывать не на что. Разве что начальство, предвидя такое вот стихийное бедствие, припрятало где-либо ледоколик, и он со дня на день выйдет в море, чтоб пробить во льдах полынью — дать рыбе воздух.

Но дни бежали за днями, а ледололик все не появлялся. Собираясь каждое утро вдвоем с Горбунком в леса, Афанасий заглядывал на море. Оно лежало у его ног пустынно белое, продуваемое всеми ветрами и какое-то заброшенное. Лишь кое-где возле берега Афанасий замечал рыбака или не в меру настырного лыжника, который выходил на тренировку даже в такую непогоду.

Пока Афанасий пробовал пешней лед, Горбунок бил его копытом, волновался, широко раздувая ноздри и шевеля заиндевелыми губами. Афанасий покрикивал на него, усмирял, но сам нимало удивлялся такому поведению Горбунка. Кто его знает, может, он тоже что-либо чует… Хотя вроде бы не должен — не его это лошадиная задача…

Володя забегал в эти дни к Афанасию редко. Забот теперь у него хватало по горло. Два раза в день надо было протопить печку, чтоб Петька не замерз, потом наносить для стирки воды, потом помочь Надежде с уборкой. Да и хозяйство Володя держал немалое: кабана, кроликов, кур и редких, ни у кого больше в Старых Озерах не встречавшихся птиц — цесарок.

Но уж когда Володя вырывался к Афанасию, то отводил душу в разговорах с Екатериной Матвеевной. О летних злоключениях с морем он уже успел подзабыть, и теперь опять на уме у него были лишь яхта да рыба. Ни о каких заморах Володя даже слышать не хотел.