Андрей Снежков учится жить

Борька ходит с Голубчиком по цеху, что-то объясняет, что-то показывает. Потом директор отправляется в контору артели, а мы гурьбой выкатываемся на улицу.

— Ну и олух! — шепчет Борька, хихикая. — Я ему сочиняю, а он знай башкой кивает. Напялил на себя китель с чужого плеча и чванится...

— Как с чужого? — спрашиваю.

— А так! Он и на фронте никогда не был. Мой отец этого Голубчика как облупленного знает. Вместе во время войны на одном объекте работали. — Борис, как бы спохватываясь, берет меня за руку. — Смотри, не звони — между нами!

И он, попрощавшись, заворачивает за угол. А я шагаю дальше. Немного погодя догоняю Зойку. Идет одна, вернее, не идет, а плетется, еле передвигая ноги.

— Ты что, — спрашиваю, — заболела?

— Нет, — трясет головой и отворачивается.

Прохожу дальше — некогда мне антимониями разными заниматься, пусть уж Борька с ней нянчится, если она к нему липнет. Но Зойка вдруг догоняет меня и говорит:

— Андрюша, пойдем... пойдем в кино, а? Помнишь, как хорошо было в прошлый раз?

— Тебе, — говорю, — что, мало одного мальчишки?

Зойка бледнеет.

— Не притворяйся! Кому письма пишешь? С ним и в кино ходи. Думаешь, не знаю? Сам Борька...

С минуту Зойка смотрит так дико, что у меня слова в горле застревают. А потом срывается и бежит от меня прочь, бежит изо всей силы, откуда только прыть берется!

Из-за угла вывертывается грузовик с какими-то ящиками, треногами, измерительными рейками, и Зойка чуть не попадает ему под колеса. Шофер тормозит, высовывается из кабины, ругается. А она, не оглядываясь, точно оторопевший от страха длинноногий жеребенок, перебегает дорогу и скрывается в воротах с резными петухами.

В тот же день, вечером.

Ну и ну, Иван! С этим сорвиголовой опять приключилась история. На этот раз романтическая. Только кончилась она для него плохо — явился вчера домой с подбитым глазом и расквашенной губой.

Шепотом спрашиваю: «Что с тобой?» (мама уже спит), а он сопит себе и ни гу-гу. Ну, думаю, и молчи, раз тебе нравится! Сбрасываю рубашку, штаны и валюсь на тахту. Немного погодя, погасив настольную лампу, лезет ко мне под одеяло и сам Иван.

Оба не спим, молчим. Иван нет-нет да вздохнет.

— А ты знаешь, Андрюха, эх и злющие у вас парни, — начинает наконец он изливать душу. — Ну, прямо кобели! Право слово! Иду сейчас по улице, а у ворот эдакая куколка... будто из витрины универмага сбежала. Из того, который на Кооперативной. Видел, с кудряшками завлекательными? Она красуется в средней витрине. И эта живая, представь себе, как родная сестра той: тоже и кудряшки, и ресницы длиннущие... Одним словом, стоит одна и головой вертит — туда-сюда, туда-сюда. Подхожу поближе и самым таким культурным образом спрашиваю: «Фа-мажор, не скучно вам одной?» Она улыбается и охотно отвечает: «Скучно, очень даже скучно!» Ого, думаю, клюет. Ну, слово за слово... одним словом, знакомимся. Только собрался самым таким культурным образом ее за талию обнять, как вдруг откуда ни возьмись детина... с воротной столб, право слово! Хватанул меня за грудки и говорит: «Ты что это, малявка, с чужими девочками заигрываешь?» — «А на ней, — отвечаю, — не написано — чужая она или твоя» — «Оставь, — говорит, — шутки шутковать. Знай наперед — в нашем городе это не принято, чтобы отбивать. А теперь проси прощения и вон с моих глаз!» Видал ты такого! Прощения проси! Шалишь, думаю, не на того нарвался! В гробу я тебя видел, в белых тапочках! А он опять свое: «Будешь извиняться?» — «Нет, — мотаю головой, — не буду!» — «Ах, так», — басит детина и как развернется, как даст мне по скуле. На небе ни звездочки, а у меня перед глазами сразу они засияли! — Иван вздыхает. — Сызнова спрашивает: «Будешь извиняться?» Опять молчу, только зубы плотнее сжимаю. Тогда он еще раз звезданул. И в третий раз спрашивает, самым таким преспокойным образом... Вижу, деваться некуда. С эдаким кобелем мне не справиться! А куколка, между прочим, стоит в сторонке и в платочек хихикает. Ну и я, это самое, под давлением обстоятельств, извинился... бис его растерзай на мелкие клочья! Сказал: «Paxмат!» — и самым таким культурным образом домой направился.

Свистящим шепотом Иван говорит что-то еще, но что — я уже не слышу.

15 марта, суббота.

Идет урок литературы. Вдруг — шлеп! — на парту записка!

Складываю записку, а через плечо Максим заглядывает (мы с ним соседи по парте):

— Тоже писульки от девчонок?

— Не-ет, — отвечаю. — Парень один пишет.

— Врешь? — не отстает Максим.

— Ей-ей, не вру! — Вижу по глазам — не верит Максимка. Взял и сказал: — От Борьки, доволен?

Максим сразу поджимает губы и отворачивается. Они теперь с Борисом, после того случая, не разговаривают.

Но вот и звонок. Борис ждал меня уже в коридоре. Взял за руку и повел в самый конец, к запасному выходу — там было сумрачно и пусто.

— Хочешь, старик, повеселиться? — с таинственным видом начинает Борис, потирая руки. — Такой подвернулся случай!

Молча жду, что он дальше скажет. А Борька наваливается мне на плечо и шепчет, как заговорщик:

— Укатили в Самарск мои благоверные. И вернутся лишь завтра вечером... Смекаешь? Прекрасный случай устроить маленькую домашнюю вечеринку. Примешь участие?

— А что мы будем делать?

— Мало ли что! Потанцуем, послушаем пластинки... у нас всяких полно!

— Еще кто будет?

— Девочки — Нелька с подругой. Помнишь Нельку? Она в прошлом году бросила школу.

— Помню. — Я помолчал. — А если одним... без девчонок?

— Чудик! — Борька смеется. — Ну что за вечеринка без девчонок? Да ты не бойся, не съедят же они тебя! Приходи, Андрей, часиков в восемь. Идет?

Мне не хотелось идти к Борису на эту его вечеринку, но он не отставал до тех пор, пока я не согласился.

«Ну ладно, схожу, — думал я по дороге домой. — Пожалуй, не мешает немного встряхнуться».

Когда вечером собрался к Извинилкину, маме сказал, что иду помогать товарищу чинить радиоприемник. (Почему-то язык не повернулся сказать про вечеринку.)

17 марта, понедельник.

Вчера не брал в руки дневник. И весь этот день до того было противно на душе, словно мне туда наплевали. А виной всему эта проклятая вечеринка. И зачем я, дурак, туда сунулся?

Расскажу все по порядку, хотя вспоминать об этом тошно.

К Борису пришел ровно в восемь. Едва постучал в дверь парадного, как ее тотчас открыли. Борька потащил меня в прихожую, от него несло одеколоном. Не люблю, когда мальчишки одеколонятся! По дороге Борька шепнул:

— Учти, твой объект — Нелька, а мой — Сима, ее приятельница. Договорились?

— А зачем она мне... Нелька? — начал было я, но Борька перебил:

— Ну что тебе стоит... ну, чуть так за ней поухаживать? Вот увидишь сейчас, какая она стала... Пожалуйста, только не будь букой!.. Раздевайся, вешай сюда.

В комнате, куда меня провел Борис, горела люстра, а на столе... ну, точно праздник какой-то собирались отмечать! Тарелки с разными закусками, конфеты и даже... две бутылки. Одна с красным вином, а вторая с водкой. И за этим праздничным столом уже сидели расфуфыренные Нелька и ее подруга — такая же полная девчонка, и тоже, как и Нелька, завитая и накрашенная.

— Андрюша, приветик! — закричала Нелька, вставая из-за стола. Можно было подумать, что мы с ней не видались всего лишь день или два, никак не больше. Все так же радушно и весело Нелька продолжала: — Знакомься — моя закадычная, моя верная подружка Симона! На одном фронте с ней потеем. На фронте нарпита.

Смотрю, и Борька разнаряжен. Один я в своем постоянном «снаряжении»: в лыжной куртке и помятых старых штанах.

Порхая бабочкой, подлетела Нелька и потащила знакомиться с Симой — то есть Симоной.