Рассвет над морем

Галя пропустила вопрос мимо ушей.

— В Одессе, — сказала она, — мало американцев. Американские войска еще не прибыли…

— И не прибудут! — убедительно сказала Ева Блюм.

Галя подняла глаза. Ее удивил решительный тон отрицания. Он свидетельствовал как будто об информированности этой девицы. Но свое удивление Галя еще и преувеличила, чтобы подчеркнуть свое совершенное невежество во всех делах, которые касаются армии, войны и тому подобного.

Ева Блюм повторила категорически:

— Американцы сюда не прибудут. Америка демократическая страна, и война в Америке непопулярна. Зачем лить кровь этих несчастных русских? — Она опять брезгливо поморщилась. — Пусть уж марают себя эти достойные сожаления французы и нахалы англичане. Мы, американцы, против войны.

Американка хотела расположить к себе русскую девушку — это Галя сразу поняла. Но американка хотела также продемонстрировать девушке, которая скрыла от нее, что ее подруга француженка, свою приверженность к демократическим идеям и свое отрицательное отношение к кровопролитию, к интервенции. Но только того не знала Галя, что незнакомка уже не поверила ее словам…

Ева Блюм продолжала:

— Мы, американцы, удивляемся — как вы, русские, миритесь с этими нахалами оккупантами? Нам, американцам, это просто непонятно. Мы люди мирные и приехали сюда только для того, чтобы завязать деловые отношения.

Она говорила слишком прямолинейно. У Гали не было основания подозревать ее в провокации — прямолинейность, возможно, была свойственна американцам, — но Галя-подпольщица насторожилась, ей не нужно было это знакомство, даже если эта девица была только хвастливой и недалекой болтушкой.

Галя решительно встала и сказала:

— Извините, я здесь работаю. Мне нужно к клиентам, а то… хозяин… выгонит меня…

Она поклонилась и отошла прочь.

И вдруг, осмелев, а может быть, по интуиции конспиратора, она сразу подсела к столику, где тихо разговаривали матрос и капрал пехоты.

Матрос и капрал скользнули по ней взглядами и продолжали разговаривать.

Матрос говорил:

— И вот, капитан собрал нас всех на палубе и говорит нам: «Друзья мои, вам известны самые святые идеалы нашего свободного французского флота! Наше место там, куда зовет нас справедливость, где нужно помочь несчастным, где нужно облегчить страдания людей».

Капрал с досадою махнул рукой.

— Точнехонько как и нам. Еще в Салониках с нами вдруг начали ласково разговаривать и вроде как бы подлизываться… Вдруг выдали двойные порции вина и объявили, что в Россию мы идем только для мирной оккупации. И тут же выдали нам боевой комплект патронов, даже по две гранаты сверх комплекта… — Он опять сердито махнул рукой.

Матрос вдруг внимательно посмотрел на Галю.

— А тебе чего надо, девочка?

— Оставь ее! — отмахнулся капрал. — Разве ты не видишь, что это за девушка? Заговоришь с нею, она и не отстанет. Лучше молчать, сама уйдет.

Галя молчала. Она ведь притворялась, что не понимает как следует по-французски.

Но матрос был жалостливым парнем.

— Ты хочешь заработать? — спросил он.

Галя молчала и глуповато улыбалась.

— Боже! — сказал и капрал. — Такая молоденькая, совсем девчонка! Несчастные люди, они тут с голоду на все готовы…

— Ты голодна, девочка? — спросил матрос. Он пододвинул Гале брынзу и хлеб, потом, подумав, пододвинул и недопитый стакан вина. — Ешь. Ты не понимаешь по-французски?

Галя улыбнулась. На этот раз ее улыбка получилась скорее жалкой, чем притворно-глуповатой. Она понимала все, что говорили между собою эти два хороших французских парня. Они сочувствовали ее несчастному положению. И Гале было стыдно притворяться перед этими добрыми ребятами. Но ей было интересно послушать, о чем же они будут дальше разговаривать друг с другом. И она решила не признаваться, что понимает. Галя взяла брынзу и хлеб и начала есть. Она и вправду была голодна, не ела с самого утра — у нее не было времени перекусить. Она откусила хлеба, брынзы, пододвинула к себе стакан с вином и сделала хороший глоток.

— Бедняжка! — пробормотал капрал. — Она и вправду голодна. Ну и проклятая наша жизнь!

Матрос, сочувственно поглядывая на Галю, заканчивал свой рассказ товарищу-капралу:

— Ну, говорил он очень долго, и все про свободу, правду, справедливость, высокие идеалы французской демократии я всякое такое…

— Точнехонько как у нас, — уныло отозвался капрал, пододвигая Гале новую порцию брынзы.

— Ну, ясное дело, — злобно сказал матрос, — подошли мы к Новороссийску, а на берегу пальба; кто в кого — нам неизвестно. Приказ — снять с пушек чехлы. Сняли. «Приготовиться!» Приготовились. «Огонь!» Ну, и огонь…

— Точнехонько как у нас, — опять уныло отозвался капрал. — Высадили здесь, сразу на марш, какая-то станция. Кто противник? Разбойники, говорят, большевики, едят людей и все такое прочее. Ну, мы и пошли… А тут еще предупреждение: офицерам дано право стрелять в каждого, кто повернет назад. Знаешь, под пистолетом офицера всякий дурак полезет вперед. Свою жизнь тоже во второй раз не найдешь…

Матрос кивнул головою и налил Гале еще вина.

— Вот-вот! А потом оказывается — большевики! Что за большевики, кто они — мы тогда еще не знали. Но видим: кровь, люди, трупы. А потом эти, как их, белые пригнали на набережную арестованных, выстроили рядами над пирсом — и в затылки из пистолетов. Так и полетели в море — кто убитый, а кто раненый, — все под воду пошли. Большевики… А поглядеть — обыкновенные рабочие или крестьяне, такие, как, скажем, ты или я…

Он внезапно прервал свой горький рассказ и опять спросил Галю:

— Ты, девочка, совсем не понимаешь по-французски?

Галя молчала, потом сказала:

— Эн пе [43].

Матрос оживился. Капрал с упреком прошептал ему:

— Вот видишь, я тебе говорил… Они же тут, возле наших ребят, научились немного понимать… Помолчи лучше, не рассказывай…

— Милые друзья! — вдруг сказала Галя и подняла на них свои глаза, в эту минуту полные слез: ее взволновал рассказ матроса, она была растрогана и уже не могла больше притворяться. — Милые друзья! — сказала она. — Я поняла все. Но не бойтесь меня: я русская девушка, и мой народ убивают наши контрреволюционеры и ваши командиры. Это они вынуждают и вас идти на преступление, провоцируют вас… Не бойтесь меня! Я только глубоко благодарна вам за ваше сострадание и ваши правдивые горькие слова…

Галя наклонила лицо, и из ее глаз капнули на грязную скатерть столика слезы. Она уже не сдерживала их.

Оба француза умолкли и окаменели. Прошла добрая минута, прежде чем они кое-как оправились.

— Фу ты черт! — сказал матрос.

— Да-а… — протянул и капрал.

Они замолчали опять, и опять надолго.

— Проклятая жизнь! — скрипнул зубами матрос.

Капрал повернулся к Гале:

— Ты неплохо говоришь по-французски. Ты не теперь научилась. Видно, знала французский язык раньше?

— Раньше, — призналась Галя. Ей нужно было как-то оправдаться перед этими хорошими людьми. — Но если бы я сразу призналась, вы прогнали бы меня, опасаясь, что я шпионка. Не сердитесь на меня. Теперь такая трудная жизнь…

— Значит, ты училась? — полюбопытствовал капрал, не обратив внимания на Галины извинения: он сразу поверил ей.

— Я училась в гимназии, — призналась Галя.

— В гимназии? — ужаснулись оба. — И… и… И стала проституткой?

Галя снова опустила глаза. Ей очень не хотелось врать, и она была большевичка, хорошо чувствующая землю, в которую бросают зерно.

— Я не проститутка, — прошептала она.

— Ну конечно, мы понимаем! — спохватился капрал. — Ты не сердись, что он так сказал… Мы понимаем — нужда, бедность, голод…

Тогда Галя посмотрела прямо в глаза обоим и сказала:

Это правда: нужда, бедность, голод, к тому же притеснения, террор — для всего нашего народа! Но я пришла сюда не для того, чтобы торговать собою, а для того, чтобы просто так поговорить с вами, с французскими матросами и солдатами. Рассказать вам о нужде, бедности, одинаковых и для вас и для нас… И о терроре, который проводят здесь ваше командование, ваши офицеры, ваши жандармы. Мы идем к вам с открытой душой и просим: не убивайте нас, наших старых отцов и наших маленьких детей, не бросайте нас в рабство! Дайте нам возможность самим строить свою жизнь, чтобы она стала прекрасной для всех… трудящихся. Не воюйте против нашей революции. Большевики не разбойники, как учат ваши офицеры. Большевики — это мы все, трудовой народ, рабочие, крестьяне, такие же, как и вы…