Тайное тайных

При включении в ТТ текст первых публикаций рассказа менялся автором: добавлено несколько важных фрагментов, трижды переделывался финал, внесена стилистическая правка, имеющая общий характер для книги в целом. Отметим некоторые отличия текста в ТТ от варианта Кр. Н. Было: «думал утром Богдан: теперь Степка будет резать его» – стало: «теперь или Степку придется зарезать или Степка зарежет его»; было: «темнело кладбище» – стало: «белело кладбище»; было: «как глаз покойника» – стало: «как глаз мертвого»; было: «веселое спокойствие наполняло его» – стало: «веселая уверенность»; к фразе: «Парни позже хохотали над девкой целый месяц» – было добавлено: «и кожура, мол, и нутро перепорчены».

Сокращения в СС-2 в целом были направлены на изъятие «натуралистических подробностей» и облагораживание героя. Снимались фрагменты: «В Данилове так же – околицы», «водил и Богдан ~ и нутро перепорчены»; часть фразы: «он длинными солдатскими матюками долго звал на помощь» – заменена на: «он, длинно и долго ругаясь», а фраза: «Теперь, если со Степкой резаться…» – приобрела следующий вид: «Теперь удача мне во всем, работать ли, еще ли что, а коли со Степкой резаться…» Образность, в том числе фольклорная, а также «стиль недоговоренности» автора также подверглись унификации с точки зрения литературного языка.

Современная Иванову критика рассматривала содержание «Полыньи» достаточно узко. Ж. Эльсберг, например, так трактовал финал рассказа: «Смысл ответа Богдана матери <…> можно рассматривать только так: только со слова, а не с вещи (с реальности – „ливорверта“) и можно быть храбрым, потому что „слово слаще и горче всего“. Вс. Иванов „Полыньей“ доказывает, что важна не реальность, а ощущение, потому что у Богдана после его приключения у полыньи не прибавилось, а уменьшилось реальных шансов победить Степку, но „слово“, ощущение, представление обусловливают его веселую уверенность, достигают того, чего не в силах сделать „ливорверт“» (На лит. посту. 1927. № 19. С. 49). На мастерскую передачу «ощущения человека, попавшего в полынью и целую ночь просидевшего во льду на волосок от гибели», обращает внимание читателей М. Рудерман: «Автор не уводит читателя в дебри психологизма, не копается в мыслях обреченного на смерть человека» (Комсомольская правда. 1927. 6 февр. С. 4). На значимость темы смерти в книге, и в рассказе в частности, указывали неоднократно. Так, Н. Смирнов отмечал: «Его (Иванова. – Е. П.) герои ищут смерти. <…> Богдан Шестаков <…> не испытал ни страха, ни содрогания: он вдруг почувствовал, что катиться в полынью не так страшно» (Н. мир. 1927. № 8. С. 199).

(1) Жизнь, как слово – слаще и горче всего. – Ключевая фраза-зачин, в переизданиях – эпиграф, создана Ивановым в традиции фольклорной образности, но прямых аналогов среди русских пословиц не имеет. «Жизнь» и «слово» внутри одной пословицы не соединены нигде, кроме сочетания – «живое слово» («Живое слово дороже мертвой буквы», «Живым словом победит»). О двойственности жизни человека и слова (языка) существует много метких народных высказываний: «Жить век – и так и эк», «Жить – мученье, а умирать не хочется» и т. п. Однако размышления народа о жизни в пословицах чаще окрашены горечью, чем сладостью. Двойственность – сила и слабость – слова передана так: «Слово не стрела, а сердце сквозит» (язвит); «Слово не обух, а от него люди гибнут» и др.

(2) Масляная – масленая, или сырная, неделя до Великого поста.

(3) Прощеное воскресенье – воскресение масленой (сырной) недели, когда христианская церковь в евангельском (Мф 6, 14–21) и апостольском чтениях предлагает свои наставления касательно Великого поста. Он должен начинаться прощением людям их согрешений и состоять в нелицемерном исполнении правил прощения, и неосужденном отношении к близким. На этом основывается обычай просить прощения друг у друга и ходить на могилы умерших для той же цели.

(4) Вечерка (прост.) – название вечерних сходок, гулянок (Даль I, 189).

(5) Бондарничать – делать обручную или вязаную деревянную посуду – бочки и др. Даль I, 114).

(6) Кидь – снег, валящий большими хлопьями, густо и лежащий рыхло Даль II, 107).

(7) Престол – Престольный праздник – храмовый праздник в честь христианского святого, которому посвящен данный храм Даль III, 396).

(8) Убродная – от «уброд» – рыхлый глубокий снег.

(9) …увидал Богдан большого сизоголового селезня… – Символический образ селезня соединяет в себе две идущие из древности традиции: птица – душа («Народный язык и предания говорят о душах, как о существах крылатых». – Афанасьев А. Н. Поэтические воззрения славян на природу. М., 1994. Т. 1. С. 219) и птица – смерть («Народные загадки <…> представляют смерть птицею <…> Из того же воздушного океана, оттуда ниспосылаются семена жизни <…>, прилетала и грозная птица смерти». – Там же. С. 528).

(10) Глыза (сиб.) – мерзлый ком снега Даль I, 359).

(11) Ухобака – от ухабистый парень – разгульный, гуляка.

(12) Волокушка (сиб.) – поносуха, понизовка, поползуха – метель снизу.

(13) Чеботарь – сапожник Даль IV, 586).

(14) Рукотерка – полотенце, ветошка, висящая при рукомойнике Даль IV, 113).

Ночь ^*

Впервые: Кр. Н. 1926. № 6. С. 72–81.

Как и везде в ТТ, авторские изменения текста работают на кристаллизацию общей концепции книги. Добавлена фраза-зачин, отсутствовавшая в журнальной публикации, усилены мотивы любви и жалости, углублен характер главного героя (см. в настоящей книге статью «История текста рассказов книги „Тайное тайных“» в Приложении).

Кроме этого, дополнительные детали внесены автором в описание поездки Афоньки по железной дороге. «Железный гость» уже в журнальном варианте представлен враждебным деревенскому парню Афоньке («неожиданно сердито» кричит на него сторож на станции, от него ждет Афонька каверзы, «которая позволит ему на всю жизнь опозорить Афоньку» и т. п.), правка еще больше подчеркивала бессилие человека перед внешней враждебной силой. Было: «Но плечи его качнулись вперед» – стало: «Поезд качнул его плечи вперед»; на следующей странице внесено добавление в текст: «Машинист кинул докуренную папиросу, колеса подхватили ее, буфера им одобрительно подлязгнули, и теплушки опять понеслись вперед».

При переиздании в Избранном был изъят «фрейдистский» фрагмент о девке Марфе («И внезапно он припомнил ~ до слез»), сокращена часть фразы: «И тогда с матерками – в бога и мать – стал он плевать…».

Очевиден серапионовский контекст «Ночи» Вс. Иванова – рассказы Н. Никитина «Ночь» (1923) и М. Зощенко «Страшная ночь» (1926). Беспомощность простого человека, утратившего духовную опору в эпоху, когда «все меняется на наших глазах, все колеблется, начиная от самых величайших вещей – от бога и любви – до мизернейших человеческих измышлений» (Зощенко М. Страшная ночь. Л., 1926. С. 50), становится в середине 1920-х годов предметом размышлений «серапионовых братьев» – «народников».

В рассказе Н. Никитина два бронепоезда, белый и красный, несутся в ночи друг навстречу другу и навстречу смерти. Заглавие несколько раз комментируется в тексте. Слова автора: «А ныне закованные в броню поезда дробят рельсы. А с ними песня, как брони. А людей не о чем спрашивать. Вера ушла в ветры, в ночи, в степи, – сомненье же легче трав. Несутся брони-звери… куда?» (Никитин Н. Ночь // Альманах артели писателей «Круг». М., 1923. № 2. С. 245) – перекликаются с текстом письма вольноопределяющегося Неделина о том, что «никто ничего не понимает и над Россией стряслось что-то темное» (С. 242). Человек, потрясенный сознанием того, как «все в нашей жизни случайно <…>, нетвердо и непонятно» (Зощенко М. Указ. соч. С. 195), находится в центре зощенковского рассказа. Подозрение Афоньки, что старуха хочет столкнуть его с поезда, может быть сопоставлено со страхом Бориса Ивановича Котофеева, что «электрический треугольник давно изобретен и только держится в тайне <…> с тем, чтобы сразу, одним ударом свалить его» (Там же. С. 60).