Буря

Почему все города на том берегу? Немцам везет. Впрочем, теперь им ничего не поможет. Разве можно остановить такое?.. Здесь больше, чем несколько дивизий, — вся страна пришла к Днепру, ее тоска, обида, голод, узелки беженцев, растерзанная жизнь, сожженные города. Одна мысль: скорее! Хотим жить! Жена пишет, мать… До Днепра еще можно было не думать, подчиниться размеренному ритму атак, контратак, переходов, отгонять искушение. Здесь каждый чувствует: доигрываем, доламываем.

А мука мукой, смерть смертью. И на нежном светлом песке кровь. Санитары уносят двух автоматчиков; один стонет, другой улыбается; может быть, это не улыбка — судорога.

Дни стоят теплые, прозрачные. А ночью холодно. Вода ледяная. Сколько до того берега? Сергей говорит «четыреста восемьдесят». Поднялся ветер. Большая волна.

— Да разве это лодка? — тихо ворчит сержант Садофьев. — Ведро где?..

Он обмотал весла тряпкой: на том берегу немцы…

Немцы знали, что у русских еще нет понтонов — воздушная разведка успокоила генерала Зиберта. Он все же приказал вести для острастки огонь по реке.

— Стерва, воду глотает, — шептал Садофьев.

Две другие лодки отнесло далеко вниз. Немцы бьют по реке. Вода вскипает. В лодке пулемет и два бойца. Три часа гребут, кровь на руках. Кустарник. Где-то поблизости немцы.

А небо все в звездах — Украина верна себе: ей и в такую ночь нужны звезды…

Потом?.. Стучит пулемет. Подоспели другие лодочки. Пускают плоты из столбов, из бочек от горючего.

Потом подходят понтоны. Щедренко переплыл реку, протянул канат. В паром попала мина. Саперы затыкают пробоины гимнастерками. Рабинович лезет на дно — нужно спасти пулемет. Немцы наседают на пристань.

Садофьев теперь может отвести душу и выругаться. Майор сказал четыреста метров, а когда плывешь — все четыре километра… И о чем Старицын думал? Хорошо бы мы выглядели, если бы все лодки разбрелись! А фрицы сразу полезли.

Потом?.. Потом поздравляют Садофьева. Сергей диктует донесение. На узле связи Шура Баранова передает длинную телеграмму. Корреспондент «Красной звезды» мечется — какой он с виду, этот Садофьев? Дать бы одну живую черточку… В Москве составляют сводку. Завтра о сержанте Садофьеве узнает мир.

Сталин на минуту оторвался от карты. Он видит огромный фронт, линию Днепра, колонны на дорогах, расположение противника и среди всего этого — молодого сержанта с глазами печальными и лукавыми. Садофьев… Кажется, со мной был Садофьев в Царицыне. Может быть, отец этого?.. И Сталин переплывает Днепр с Садофьевым, как он сидел на кургане у Сталинграда с Осипом и Минаевым, как в метель шагал от Дона до Днепра. Молодец Садофьев, с ним перейдем и Вислу, и Одер!..

Полковник Габлер жует огрызок погасшей сигары. Он возмущен русскими. Переправиться через такую реку без понтонов! Дикари, в этом их преимущество… Перед полковником карта: он думает о контратаке, необходимо сбросить русских, выиграть хотя бы две недели. И вдруг среди номеров дивизий, среди названий сел, островов, отмелей показывается скуластый паренек в пилотке. Садофьев взбирается на цоколь и сбрасывает зеленого медного орла.

В Париже у приемника сидит Лежан; он очень мрачен — только недавно ему рассказали, как погиб Поль, от Жозет второй месяц нет известий, позавчера арестовали Андре и Гаро, нужно послать группу в Руан, и нет оружия. Позывные — «говорит Москва». И как будто Днепр где-то рядом — возле Сены, спешат товарищи, друзья, те, с кем он связал свою судьбу, среди них Садофьев. Он похож на Миле, только волосы светлее…

Генерал Петряков говорит Садофьеву: «Герой! О чем тут толковать — герой!..» Садофьев бубнит: «Я как выскочил из лодочки — за лопату…» Что здесь особенного, — думает Садофьев. — Конечно, лодочка дерьмовая, но доплыл. Главное, что во-время окопался…

Крылов улыбается: вот он, первый урожай! Интересно, где тот американец с вечной ручкой? Не верил… А вот каких мы вырастили! Наверно, он теперь думает, что у нас нет понтонов. А иногда нужно и на бревнышке. Этого им не понять, они два года только и делают, что готовятся. Пожалуй, мы скорее до Берлина дойдем… А я ведь знал Садофьева, тот уже немолодой, интендант третьего ранга, когда мы выбирались из Россоши, двух немцев застрелил. Тоже не дурак… Садофьевых много, ничего удивительного. А что героев много — это вот удивительно!..

И каждый Садофьев с радостным волнением отвечает: «Может быть, родственник, не знаю…»

В Костроме между ткацкой фабрикой и старым монастырем тихая болезненная женщина, уложив детей, думает о своем первенце: Саша прославился… Только бы живой вернулся!..

Маленький неглубокий окоп среди белого песка — с этого все началось. Удалось переправить полковые орудия. Немцы били с крутого холма. Но наши держались. Сергей вспомнил Сталинград; там говорили «держимся», здесь этого не скажешь, здесь говорят «держим».

Немцы бросили авиацию, гонялись за каждой лодочкой, быстро засекали переправы. На третий день затопили тяжелый паром. Нужно было спасти уцелевшие понтоны. Взяли противогазы, приделали к ним трубочки. Осипенко и Зайчик полезли под воду. Три часа они работали на дне, разобрали паром, вытащили целые понтоны. Осипенко, узнав, что генерал представил его к «Ленину», вздохнул: если бы жена знала, может не ушла бы…

А потом генерал Петряков сказал:

— Армия большая, значит нужен большой мост.

— Я все подготовил, — ответил Сергей. — До острова деревянный на сваях, а дальше наплавной…

Он откинул голову назад, рассеянно улыбнулся.

В Сталинграде Сергей воевал напряженно, угрюмо; там было не до фантазий, иногда даже мыслей не было — только упорство. А теперь в его глазах было то горение, которое Нина Георгиевна знала с детских лет Сережи, когда думала, что ее сын будет поэтом.

Забивали сваи, стоя в ледяной воде. Немцы били из орудий, бомбили. Работали ночью; но немецкие ракеты освещали Днепр. Санитары то и дело уносили раненых. Течение валило сваи. Один сапер опускался на дно и ставил сваю, другой бил по ней сверху. Люди не спали по трое суток. Сергей не отходил от моста. Сержант Широков провел в воде четырнадцать часов. Сергей спросил: «Как?..» Широков ответил: «Сделано».

Потом, когда мост был готов и по нему пошли сотни машин, когда Сергей снова разговаривал, смеялся, майор Шилейко спросил его:

— Сколько нужно дерева, чтобы он выдержал?..

— По учебнику полагается один кубометр на триста килограммов груза.

Сергей вспомнил, как замерзший сержант Широков ответил «сделано».

— С древесиной это просто подсчитать. Труднее с человеком…

— Ты, собственно, про кого? — спросил Шилейко.

— Про всех. Я говорю, что трудно подсчитать, сколько человек может выдержать…

На правом берегу шла большая битва; говорили, что такого не было с Орла. Генералу Петрякову удалось продвинуться на двенадцать километров; но немцы подтянули крупные силы. Генерал говорил: «Стратегические резервы пустили в ход, не иначе…»

Бойцы ругались: «Фрицы напоследок бесятся…» Положение было тяжелым — назад не переправишься. Командующий армией обещал подкинуть свежую дивизию. И вот тогда приключилась беда — немцы бросили на мост авиацию — два прямых попадания. Важен каждый час…

Увидев, что Рашевский растерялся, Сергей прыгнул в воду, начал показывать, что делать. В это время десяток немецких пикировщиков атаковал саперов. Рядом с Сергеем был Рашевский. Когда-то в Сталинграде Рашевский говорил, «если ночью убьют, это чистая случайность»… Он умер на руках у Сергея. Мост починили. Подкрепление пришло во-время.

Нет больше Рашевского. Нет тех, с кем он был в страшное лето сорок второго. Зонин погиб в Сталинграде… Говорил про театр, про Марусю, а потом лежал на столе, маленький, как ребенок. А Воронов мечтал, как будем наводить мост на Дону, когда пойдем назад. Вот и Днепр. Но нет Воронова. Кажется, не было у Сергея такого друга. Воронову он говорил все — горькое было лето… Рассказал и про Париж. Про Валю… С ним легко было разговаривать, он чуть улыбался, кивал огромной головой… Никого нет из старых… Как уцелел Сергей?.. Он недоверчиво улыбался осени, пышной и приподнятой.