Утро. Ветер. Дороги

— Каком деле?

— Высморкайся хоть да умойся. Холодной водой! Беда быть взрослой дочери отцом.

Пока я умывалась и причесывалась (папа не любит лохматых), он уже убрал со стола и ушел к себе.

Когда я вошла, он читал томик Есенина. Когда папе хочется уйти от обыденности, он всегда читает стихи. Но разве моя любовь — это обыденность? Я нехорошо начала, уподобилась тем… кто гоняется за женихами. Но ведь мне не нужно ничего этого. Папа-то должен знать.

Эх, если бы Ермак Зайцев допустил в работе недопустимую ошибку и его бы сняли с работы, может, выселили бы из Москвы, и все эти нахальные девицы, что донимают его телефонными звонками, отвернулись бы от него, а я… Я бы поехала за ним хоть в тундру, хоть в забытый всеми город Мангазею. Ко он никогда, никогда не сделает ничего такого, чтоб все от него отвернулись. Он скромный, волевой и любит свою работу.

Надежды никакой. Я ведь ни красотой, ни особым умом не отличаюсь, к тому же веснушки. Даже кислое молоко не помогает и никакой крем.

— Слушай, Владя, как хорошо!

И отец прочел мне вслух. Он хорошо читал стихи. Просто, мужественно, с уважением к поэту.

— Почитай еще, — попросила я.

Я уже не спрашивала, какой бы найти предлог. Я была подавлена и разбита. Отец стал листать страницы, выбирая, что прочесть.

— Завтра у вас общецеховое комсомольское собрание, — сказал он рассеянно.

— Знаю.

— Между прочим, будут переизбирать шефов над детской комнатой милиции. Все почему-то отказываются обычно от этой работы. Если ты не против…

Я смотрела на отца, вытаращив глаза.

— Зайцев поможет, если когда не справитесь. Он вас и проинструктирует. Он ведь прикреплен к нашему заводу… Так вот… могу подсказать, чтоб тебя выдвинули. Если ты меня не подведешь.

— Папка, да какой же ты у меня хороший!

Я бросилась Целовать отца. Потом он еще читал мне Есенина.

Пришла мама — элегантная, красивая, молодая, — ни за что не дашь больше тридцати. Правда, последнее время она несколько похудела, стала бледной. Наверное, очень устает. Она честолюбива и любит в работе выделяться.

Мама пришла в хорошем настроении, хотя и пожаловалась, что чувствует себя неважно.

— Напоите меня чаем, что-то так устала, — сказала она я пошла переодеваться.

Я быстро накрыла на стол. Мама с аппетитом поела, выпила две чашки чаю. Мы за компанию тоже.

Мама, в домашних брюках пестрой кофточке из нейлона, волосы, как всегда, уложены у лучшего парикмахера. За чаем она оживленно рассказывала про служебные дела, про свои успехи.

Папа ушел к себе и стал клеить макет.

Мама выпила элениум и заперлась в своей комнате, как будто к ней кто-то ломился. Просто не переношу, когда она запирается на ключ. А я-то думала, что мы все вместе посидим у телевизора. Должна была быть кинопанорама. Но что поделаешь, если у папы и мамы психологическая несовместимость. Кинопанораму я смотрела одна, а потом легла спать и в темноте думала о Ермаке Зайцеве.

Открытое комсомольское собрание проходило в красном уголке сразу после смены. Все наши заняли места в третьем и четвертом рядах. Началось собрание мирно и даже торжественно.

Комсорг цеха, довольно интересный парень в ярком полосатом свитере, рассказал, как помогали заводские комсомольцы подшефному колхозу в уборке зерна и картофеля, а до того еще и на сенокосе. Хотя было очень холодно, пасмурно, дождь, ветер, ребята не пугались трудностей. Жители села Рождественского сразу почувствовали, что москвичи приехали не на прогулку, а для серьезной, самоотверженной работы!

Провожали их домой с почетом, и москвичи услышали в свой адрес много теплых слов. Бригаде была торжественно вручена похвальная грамота.

Теперь комитет комсомола принял решение помогать подшефному колхозу всячески: собирать для них библиотеку, посылать агитаторов, лекторов, художественную самодеятельность.

Но… кажется, комсорг Юра Савельев начал за здравие, а кончил за упокой. Он сказал, что за последнее время у нас резко упала трудовая дисциплина. За три месяца зафиксировано семьдесят случаев нарушения внутреннего распорядка. Это прогулы, опоздания, самовольный уход с работы, появление на заводе в нетрезвом виде. На восьмерых нарушителей общественного порядка получены письма из милиции. Савельев назвал фамилии… Конечно, среди них — братья Рыжовы, Зинка и Олежка. Были и настоящие ЧП, например, в ночной смене под утро играли в домино. Были случаи, когда в рабочее время кое-кто уходил за водкой.

— Принимаем кого попало на завод! — буркнул кто-то недовольно.

— Да, если посмотреть список нарушителей, — продолжал Савельев, — то это, как правило, люди, недавно пришедшие в цех. Те же братья Рыжовы. Направляя к нам новичков, отдел кадров должен повнимательнее к ним присматриваться.

После доклада о трудовой дисциплине начались обсуждения — не слишком бурные, всем хотелось домой. Кто-то выступил с критикой воспитательной работы среди молодежи.

Приняли решение усилить борьбу с нарушителями дисциплины.

Савельев заявил, что требуется переизбрать шефов над детской комнатой милиции, так как прежние шефы сами явно требуют над собой шефства (смех).

Комсорг предложил избрать двух незнакомых мне ребят и… (у меня екнуло сердце) Владлену Гусеву, монтажницу.

— Это из нового пополнения, — пояснил Савельев, — дочь нашего наладчика Сергея Ефимовича, окончила десятилетку, где была секретарем комсомольской организации.

— Мы ее знаем, — заметил парень справа. — А она будет работать?!

— Товарищ Гусева, встаньте и скажите, у вас есть желание работать с трудными подростками? — сказал Савельев.

— А у кого оно есть? — вопросил другой парень.

Я встала и, кажется сильно покраснев, поблагодарила за доверие и заверила, что буду очень стараться и что мне это по душе.

Нас тут же утвердили, хотя один из двух парней просил его не избирать: он учился заочно в энергетическом техникуме и был очень занят.

— Все заняты, — ответили ему.

Все думали, что собрание кончилось, и загалдели, но Савельев призвал нас к порядку.

— Здесь есть еще заявление токаря Александра Герасимова, где он заявляет, что выходит из комсомола, — хмуро сообщил комсорг. — Поскольку он перестал посещать комсомольские собрания, платить членские взносы, то он механически выбыл. Так и надо записать: механически выбыл.

— Не хочет, туда ему и дорога, плакать не будем, — выразила общее мнение кудрявая девушка в первом ряду.

И тогда я, неожиданно для самой себя, сказала:

— Он же, наверное, перестал посещать собрания после того, как подал заявление об уходе?

— Ну и что? Он еще не был исключен и обязан был посещать.

— Пожалуйста, прочтите его заявление. Почему он выходит из комсомола? Там же должна быть мотивировка?

Вдруг все уселись поудобнее, будто и не хотели домой. Стало очень тихо. Комсорг прочитал заявление.

Шурка Герасимов писал, что за два года пребывания в комсомоле ему ни разу не дали ни одного общественного поручения, что на каждом собрании он с замиранием сердца ждал, что его куда-нибудь выберут или поручат общественное дело. Но его каждый раз упорно обходили.

«Если мне не доверяют, — писал он, — так незачем было принимать меня в комсомол. Балластом быть я не желаю категорически и потому лучше выйду из комсомола…»

Стало еще тише…

— Дайте мне слово, — попросила я.

Первый раз я выступала не в школе, а на заводе — перед незнакомыми людьми. Девчонки мои сразу заволновались за меня. Народу еще прибавилось, сидели не только на скамьях» но и на подоконниках, толпились в проходе, в коридоре за распахнутыми настежь дверями. Все смотрели на меня с интересом (дочка Сергея Ефимовича) и доброжелательно.