Дом среди сосен

— Чего смеетесь? — сердился Обушенко. — Не будь этой истории, он бы сейчас армией командовал, не смейтесь. К нему сам командующий за советами ездит, верно говорю.

— Вот у нас был случай. Мы в запасе стояли... — начал Комягин и в ту же секунду выскочил из-за стола и закричал: — Смирно!

В избу вошли Клюев и Шмелев, за ними — Плотников.

— Вольно. Чего орешь? — сказал Клюев, раскидывая руки.

— Ха, папа приехал. Здравствуй, папа. — Обушенко тоже раскинул руки и пошел навстречу Клюеву. Они сошлись на середине избы и трижды расцеловались. — С утра тебя ищу. Садись, папа. Не сердись, что без тебя начали.

Клюев хлопал Обушенко по спине и широко улыбался.

— Растолстел, бродяга. Какую ряху отрастил, смотреть страшно. На тебя наградной послали. На первую степень.

— Спрыснем в таком случае. — Обушенко покопался в мешке, и в руках у него оказалась пузатая фляга, обтянутая коричневым сукном. — Медицинский. Выменял на парабеллум.

Офицеры расселись за столом.

— Где лежал? — спросил Клюев.

— Так, ерунда, в лесу. Даже кино хорошего не было. Один раз всего показали. Ерунда. — Обушенко презрительно скривил губы и стал разливать спирт по кружкам.

— Ну, товарищи, по маленькой, — сказал Клюев. — За возвращение моего боевого командира.

— До чего ж мне хорошо с вами, ребята, — сказал Обушенко.

Все выпили и громко заговорили.

— Кусается, чертяга.

— Для заживления в самый раз.

— Рассказывайте. Как вы тут? — спросил Обушенко. — Воюете?

— Сам видишь, — сказал Клюев. — Потихонечку.

— Вижу. — Обушенко скривил рот и длинно выругался. — Вижу, как вы воюете.

— Недоволен? — спросил Шмелев.

— А чего мне радоваться? Я на марше от вас ушел. Меня семьдесят два дня не было. А вы все целы. Раненых в роте нет, убитых нет. А раз потерь нет, значит — плохо воевали.

— Тебя что — недолечили? — спросил Клюев.

— На войне люди должны уменьшаться в количестве. На то она и война. А вы? — Обушенко схватил кружку и выпил ее, не отрываясь.

— Он хотел, чтобы у нас никого не осталось, — сказал Плотников. — Вот тогда бы он радовался.

— Врешь! — Обушенко стукнул кружкой по столу. — Тогда бы я плакал кровавыми слезами по своим верным солдатам.

— А ты поплачь, что мы живы и здоровы, — сказал Клюев, и все засмеялись, кроме Шмелева. Он сидел против Обушенко и задумчиво покачивал пустой кружкой, надетой на палец.

— Я знаю, что говорю, — горячился Обушенко. — Сейчас я буду по немцу плакать. Ясно? Он жив и здоров, и я по живому фрицу плачу, потому что вы тут войну развели. Ты цел, он цел. — Обушенко показал пальцем на Плотникова и Войновского. — Значит, и немец цел. А я так жить не могу. Я живу, когда их убиваю. Когда я их убиваю, я живу. Иначе мне жизни нет.

— Не горячись, старшо́й, — сказал Шмелев. — Мы еще будем жить. Мы с тобой скоро по-настоящему заживем.

— Золотые слова, — сказал Обушенко и скривил рот. — Ты меня понимаешь, капитан. Ценю и уважаю. Хочешь, к тебе попрошусь? Вон на его место. — Обушенко показал на Комягина.

— Я тебе попрошусь. Я тебе дам. Я на тебя наградной лист написал. Два дня твои подвиги расписывал. — Клюев грозно посмотрел на Обушенко.

— Ладно, папа, не уйду. Ведь ты мой папа. А от папы куда денешься? — Обушенко встал с кружкой в руках и посмотрел на Клюева. — Товарищи офицеры, предлагаю тост за новорожденного и его папу-героя.

— За какого новорожденного? — громко спросил Комягин, поднимая кружку.

— Ты разве не слышал? — сказал Обушенко. — В батальоне сын родился. Батальонный сын.

— Кого же поздравлять? — спросил Войновский. Он был навеселе и плохо соображал, а в голове у него кружились легкие звонкие шарики.

— Молчать! — Клюев хлопнул ладонью по столу, и кружки запрыгали среди кусков хлеба и колбасы. — Старший лейтенант Обушенко, почему не доложили о своем прибытии в батальон?

Обушенко пожал плечами:

— Кому же мне докладывать? Не хотел мешать вам, товарищ майор, пока вы с полковником стратегические вопросы обсуждали.

— Почему не доложился, спрашиваю? Под арест захотел? Вот посажу тебя на пять суток. — Клюев был весь багровый, даже затылок стал красным.

— Старший лейтенант Плотников, — вдруг позвал Шмелев.

— Я, — Плотников встал.

— Старший лейтенант Плотников, доложите. Где лейтенант Габрусик Юрий?

— Убит в атаке.

— Где подполковник Безбородов?

— Убит снарядом.

— Где сержант Мякинин?

— Ушел в разведку и убит.

— Где Игорь Абросимов?

— Пропал без вести.

— Где Володька Карьки?

— Умер в госпитале от ран. Семь пулевых ранений. Жил сорок часов.

— Ах, Володька, — сказал Клюев. — Какой был парень. Какая голова. Какие девки за ним бегали.

— А вы? — Шмелев взглянул на Обушенко и покачал головой. — Сколько людей вокруг нас полегло. Лес поваленный. И это только с Парфино, за этот год... А тут новый человек возник. Маленький такой. Ничего не знает. Ни про смерть, ни про войну. Как хорошо, что есть на земле такие люди, которые совсем не знают, что такое война. Я предлагаю выпить за таких людей. Чтобы их стало больше на нашей земле.

— Это мы сделаем, — с радостной улыбкой воскликнул Обушенко.

Клюев цыкнул, и Обушенко примолк.

— Нас может не стать завтра, — продолжал Сергей Шмелев, глаза у него заблестели, — а он останется на земле, потому что он человек, который родился. Выпьем за этого человека.

— Ай да капитан. Уважаю. — Обушенко поднял кружку и подержал ее над столом.

Клюев жадно приник к кружке, потом схватил котелок и долго пил из него большими частыми глотками.

— С ним и пошутить нельзя. — Обушенко нервно скривил рот: до госпиталя у него не было этой привычки. — Воды-то хоть оставь.

Клюев кончил пить и передал котелок над столом Обушенко.

— Смотри у меня, — сказал он.

— Пойдем потом стрелять в консервную банку, — сказал Обушенко. — Ладно?

— Ну и война, — Клюев вздохнул.

— Кто дежурит у трубы? — спросил Шмелев у Комягина.

Комягин встал. Обушенко потянул его за гимнастерку.

— Ты что, немцев не видел? Посиди еще...

— Он должен идти, — сказал Шмелев.

Борис Комягин отдал честь и вышел.

Клюев смотрел на Шмелева и сокрушенно качал головой.

— Эх, Серега, Серега, скучный ты человек. Серый ты, вот кто. Зачем человека прогнал отсюда? Кругозор жизни не понимаешь. Одинокий ты. Сирота. Тебе даже писем никто не пишет, потому что ты серый.

— Все сказал? — спросил Шмелев. — У тебя сегодня неплохо получается. Скажи еще что-нибудь.

— Я все сказал. — Клюев подвинул кружку и вскинул голову. — А у меня сын родился.

— Смотрите. В нем отец проснулся! — воскликнул Обушенко.

— А что? Мой сын! Кто скажет, не мой? Выходи.

— Твой, папа, твой. В газете объявление было.

— Володькой назвали. Владимир Павлович — звучит! — Клюев держал кружку и широко улыбался.

— Поздравляю вас, товарищ майор, — сказал Войновский. — Разрешите выпить за вашего сына.

На лавке под окном тонко зазуммерил телефон. Войновский взял трубку.

— Хорошо, — сказал он. — Хорошо, передам. — Он положил трубку и отдал честь Клюеву: — Товарищ майор, разрешите обратиться к товарищу капитану?

— Давай, давай, чего там.

— Товарищ капитан, разрешите обратиться?

Шмелев кивнул.

— Товарищ капитан, разрешите доложить? Лейтенант Комягин докладывает, что он принял дежурство и ведет наблюдение за противником.

— Садись, — сказал Шмелев. — Пей. — Он услышал далекий шум поезда, стены раздвинулись и ушли. Он понимал, что сейчас не время и не место, но уже не мог остановиться: голоса уходили все дальше, а грохот электропоезда нарастал все сильнее.

До самого конца своих дней он не сможет понять, почему сел именно в тот поезд. Билет был совсем по другой ветке, он не спеша шел от кассы, и вдруг его словно ударило — догнать, уехать, иначе будет плохо. Он выскочил на перрон и пустился во всю прыть за последним вагоном. Он и знать не знал, что гонится за судьбой.