Семен Бабаевский. Собрание сочинений в 5 томах. Том 5

— Разумно устроена жизня, — сказал Василий Максимович, и чисто выбритое лицо его помягчало. — Стало быть, одни Василии стареют, а другие Василии подрастают. Может, заменишь старого Василия? Как, а?

Зашумели голоса:

— Из Васи тракториста не получится!

— Работенка пыльная, не по нем!

— Вася Грачев природный артист!

— Так что лучше не уговаривайте Грачева садиться на трактор!

— Уговаривать я никого не стану. Дело для себя выбирайте сами, по своему желанию. У меня, к примеру, три взрослых сына и две дочки, и никто из них не стал механизатором. Конечно, батьке обидно. А что поделаешь?

— Василий Максимович, расскажите, за что вы получили награды? — спросила та миловидная девушка, что преподнесла цветы.

— Вы, наверное, бывали на холмах? — вместо ответа спросил Василий Максимович. — В августе сорок второго наш артдивизион перед этими холмами уложил больше тридцати немецких танков и самоходок. Железо это давно уже увезли на переплав, а траншеи все еще зияют в поле, как шрамы. Многие тогда погибли на холмах. Среди них Тимофей Федорович Барсуков, батько нашего председателя. Меня ранило в плечо и в голову. — Василий Максимович положил ладонь на Золотую Звездочку. — Это за холмы, и эти три ордена тоже за войну. Все остальное — за землю, каковую пахал и засевал зерном. Дай-то бог, чтоб вам не довелось побывать ни на одной войне. А за труд получите непременно, только надобно постараться… Хочу спросить, молодые люди, кто из вас задумывался над вопросом: куда идеть наша станица?

Поднялся рослый парень с вьющейся каштановой шевелюрой и чуть приметным пушком на губе, вежливо сказал:

— Простите, Василий Максимович, глагол «идти», согласно грамматическим правилам, в данном случае на конце мягкого знака не имеет. Правильно не «идеть» станица, а «идет».

В классе тихонько захихикали, зашумели. Василий Максимович подождал, пока наступит тишина, сказал:

— Знаю, вы грамотнее меня. Но посудите сами. Хозяйство у нас растет, расширяется. Даже строим свои фабрики, заводы. А сколько у нас зараз машин, и каких! Всюду требуются люди, и больше всего специалисты. Своих, станичных, не хватает, к нам семьями прибывают из Вологды, из-за Урала. Вот и встает вопрос не по грамотности, а по жизни: куда идеть станица и куда она придеть?

Снова зашелестел смешок. Василий Грачев, следуя школьным правилам, поднял руку.

— Думаю, что главное в нашем разговоре не глагол «идет», — сказал он. — Я хотел спросить вас, Василий Максимович, как быть тем из нас, кто не попадет в институт, провалится на экзамене. Вернутся они в станицу. Куда им податься? В трактористы?

Василий Максимович задумался, пятерней почесал затылок.

— Нынче у нас трактористов как таковых уже нету, а есть механизаторы широкого профиля, — сказал он. — Быть же таковым механизатором — дело не простое. Теперешняя сельхозтехника — это же целая наука на поле, надобно и знать любую машину, и управлять ею с умом. Так что в любом случае к образованию стремиться следует. Но лично я смотрю на жизнь так: не в одном образовании счастье.

В классе оживление, выкрики.

— А в чем же оно, счастье?

— Антон знает! В глаголе «идти»!

— Не надо, Люба, острить. Дело серьезное!

— У вас, Василий Максимович, отсталые взгляды!

— А по-моему, счастье в красоте!

— И в том, чтобы жить культурно!

— А как культурно? Понятие растяжимое!

— Как известно, у младенца на лбу не написано, кем он станет, когда вырастет, и в чем будет его культурность, — сказал Василий Максимович. — Глядя на ваши развеселые лица, тоже ничего определенного не скажешь, кем вы будете и в чем найдете свое счастье. Вы молоды и еще не знаете, как липнет к спине просоленная потом рубашка, что такое затвердевшие на ладонях мозоли и как от усталости ломит поясница. Мой покойный батько был дюже злой до работы и меня сызмальства поучал. «Василий, говорил, когда берешься за дело, то вызывай в себе упрямство, и ежели что не поддается, руки не опускай, не хныкай, а обозлись, поднатужься и своего добейся». Помню, из вашей же школы лет пять тому назад в отряд пришли два парня — Петр Никитин и Юрий Савельев. В институт не попали, и пришлось им записаться на курсы механизаторов. Зиму проучились, а рано по весне новоиспеченными механизаторами явились в отряд. Начальник отряда Павел Петрович Карандин поглядел на ихние веселые личности и спросил: «Что, ребята, так сияете?» Отвечают: «А чего нам унывать, трудности нас не испужают. подавай любые». Павел Петрович ко мне: «Василий Максимович, бери-ка этих смельчаков, пусть они у тебя пройдут закалку». Пришлось взять. Начали Никитин и Савельев проходить трудовую азбуку. Время весеннее, горячее, пахали днем и ночью. Смотрю, уже на вторые сутки затосковали хлопцы, а через неделю совсем загрустили. Страдали, бедолаги, от усталости, смотреть на них было жалко. Посидит за рычагами часов восемь, встанет с машины, идет и шатается… Как-то ночью Савельев прихватил свои пожитки и улизнул. Никитин крепился, бедняга, малость даже прихворнул. Уложил я его в постель, попоит чаем, укрыл одеялом, а поверх положил свой полушубок. Дрожит, будто малярия бьет. За ночь, пока я пахал, Никитин малость отлежался. Гляжу, утром плетется к трактору. Худущий, глаза ввалились, голос охрипший, ноги еле передвигает. На меня глядит жалостно, а на трактор все ж таки взбирается. «Может, говорю, еще полежишь? А то, чего доброго, махнешь следом за Савельевым?» — «Нет, говорит, от своего не отступлюсь и за Савельевым не побегу. Не для того я сюда пришел». — «Вот это, отвечаю, по-моему». И что вы думаете? Устоял Никитин! Зараз орел! Мой сменщик, зарабатывает побольше меня, недавно женился, домик себе построил — любо-мило посмотреть! Мотоцикл с люлькой заимел, поджидает дочку или сына. Вот оно и пришло к человеку настоящее счастье. Петро Никитин высшего образования не получил, но насчет машин и всякой техники это же академик! Или возьмите сынов Андронова. И Петро, и Иван учились вот в этой школе, и после школы оба пошли по батьковой дорожке, в технике разбираются отлично. И не случайно, что слава об андроновской династии шумит по всему краю. Лучших специалистов по сельхозтехнике не найти.

Снова зашумел класс, полетели вопросы:

— Василий Максимович, а что лучше — счастье или удача?

— Кто ваш любимый литературный герой?

— Нравится ли вам разгадывать кроссворд?

— Любите ли вы Хемингуэя?

— Что вам больше всего нравится в нашей станице?

— Ваше хобби?

Услышав непонятное ему слово «хобби», Василий Максимович прятал в усах усмешку, молчал.

— Про хобу ничего вам не скажу, потому как и в глаза ее я еще не видал, — сказал он под общий смех. — А вот что мне в станице всего больше по душе, скажу: холмы! Красивые они по весне, когда на них зацветают маки, и осенью, когда ветерок клонит долу белую волну ковыля. Смотришь на них и насмотреться не можешь. Для меня холмы — это что-то такое, что вошло в мою жизнь и о чем словами не высказать.

— Евдоким спрашивал, показывал ли я школьникам свои руки? — как бы продолжая думать, спросил Василий Максимович. — Нет, не показывал, а намек давал, что оно такое, мозоли и потная рубашка на спине. Посмеиваются, что им… Не понимают.

— Может, этого им и не надо понимать? — спросила Анна. — Может, они проживут и без мозолей? Грамотные, культурные. Возьми хоть бы нашего Гришу. И музыкант, и в рассуждениях сурьезный. И это словцо придумал: контюр или ноктур.

— Музыка, — многозначительно сказал Василий Максимович. — Нам, мать, такое не выговорить, язык зачерствел, не гнется.

Возле калитки, зафырчав, остановилась «Волга».

— Это за мной. — Василий Максимович снял с вешалки свою рабочую, с замасленными рукавами куртку, отряхнул ее и накинул на плечи. — Анисим Лукич обещал подвезти в отряд. — Постоял у дверей, хмуря брови. — Что-то Евдоким не уходит у меня из головы. Опять не получилась у нас балачка.

— Видно, на разных языках толкуете.

— А почему на разных? Ить мы же братья.