Грозное лето

— Благовещенский наступает без сопротивления со стороны немцев, и перед ним — лишь необученные ландверы. В случае непредвиденного Шейдеман поможет, — и тут заметил: с главнокомандующим что-то происходит.

«Какой-то нерешительный и явно взволнован чем-то. Поэтому и поднялся ни свет ни заря. Не верит Ренненкампфу и его донесениям? Или Янушкевич, старый друг, что-то сообщил такое, о чем и говорить не хочется?» — терялся он в догадках.

В это время в кабинет вошел генерал-квартирмейстер Леонтьев и какой-то затянутый портупеями офицер, в кожаной одежде, и спрятался за спиной Леонтьева.

— Вы позволите, Яков Григорьевич? — спросил Леонтьев. — Доброе утро. Штабс-капитан Орлов привез любопытные сведения… Где вы там, штабс-капитан? — обернулся он и пропустил впереди себя Александра Орлова.

И Орановский удивленно воскликнул:

— На кого вы похожи, штабс-капитан?

Александр устало или болезненно-негромко поздоровался:

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство. Извините, рука… Правая, не могу… по уставу.

Жилинский поднял глаза, отложил в сторону бумаги и с облегчением ответил:

— Наконец-то. Здравствуйте, штабс-капитан. А что у вас с рукой? Ранена?

— Пустяки. Кажется, вывихнута. Пленный этот… Обер-лейтенант сам сел ко мне в аэроплан, пытался вытащить меня из кабины аэроплана, а я, видимо, неудачно повернулся, сопротивляясь…

— Что-о-о? — удивленно и раздраженно спросил Жилинский. — Опять пленный? Но, насколько я помню, я посылал вас при пакете на имя командующего первой армией. Благоволите объяснить, что все это значит.

Орановский прошелся по кабинету, остановился вдали от него и пригрозил:

— Десять суток вам за самовольство полагается, штабс-капитан.

— Слушаюсь, — механически произнес Александр.

И тогда Леонтьев, генерал-квартирмейстер, сказал, не скрывая неудовольствия словами Орановского:

— За геройство, проявленное в таких совершенно немыслимых условиях, ваше превосходительство, полагается Георгиевский крест… Разрешите мне доложить, Яков Григорьевич? — обратился он к Жилинскому..

— Генерал Леонтьев, я посылал к Ренненкампфу штабс-капитана, пришел чуть свет в штаб в ожидании его возвращения, а вы хотите мне докладывать?

— И тем не менее, Яков Григорьевич, разрешите доложить мне.

Жилинский терял терпение и вот-вот мог разразиться грозой. «Что за день сегодня? Ночь — не спал, утром — какие-то намеки Данилова, потом Янушкевича тож, а теперь этот щелкопер морочит голову… С ума можно сойти!» — думал он и с нескрываемым небрежением произнес:

— Пленный в небесах… Сам сел в мотор, изволите видеть… Он что, парил в облаках, как демон поручика Лермонтова? Что вы морочите мне голову фантасмагорией, штабс-капитан? — спросил он уже раздраженно.

Александр вытянулся в струну, чувствуя, что сейчас последует: «Пять! Десять суток гауптвахты! Чтоб впредь неповадно было садиться на территории врага!» — но Жилинский, встав из-за стола, ходил, и молчал, и ждал его ответа или что-то решал и никак не мог решить.

И ответил так, как будто ничего особенного с ним не случилось, и даже не скрывал своего возмущения тем, что обер-лейтенант почти сам влез головой вниз в кабину аэроплана:

— Никак нет, ваше высокопревосходительство, не морочу. Мне не до пленения офицера противника было, ибо я сам, равно как и пилот, и аэроплан наш были почти в плену. Но случилось непредвиденное: обер-лейтенант нагло, именно по собственному почину, поднялся ко мне, и мне лишь оставалось засунуть его в кабину и держать за ноги, чтобы он не вывалился на землю, когда мы наконец взлетели в воздух.

И тут Жилинский взорвался и повысил голос:

— Да почему, по какому праву вы, генерального штаба мой офицер связи, соизволили опуститься на территории врага, где вас могли пленить на предмет захвата у вас секретных документов? Безобразие, штабс-капитан. Вопиющее нарушение дисциплины. — И, как бы подчеркивая, что более не желает слушать всякие выдумки, сказал Леонтьеву: — Докладывайте, генерал, что делает Ренненкампф. Остальное вы выясните у штабс-капитана в своих кабинетах. Вам говорю, начальник штаба.

— Слушаю, — охотно ответил Орановский и, бросив на Александра едкий взгляд, насупился, как бы грозясь: «У меня вы, штабс-капитан, особенно не разболтаетесь».

Леонтьев перехватил взгляд Орановского и сказал Жилинскому:

— Генерала Ренненкампфа штабс-капитан не нашел, ваше превосходительство, — нарочито обратился он, как равный к равному, так что Жилинский бросил на него острый взгляд, не понимая, кому он говорит, и спросил:

— Вы кому докладываете: мне или начальнику штаба?

— Вам… Я имею сведения от своих офицеров, что Ренненкампфа уже несколько дней никто в штабе не видел. Он все еще упивается победой. И опивается бургундским. Да еще мародерствует.

— Что-о-о? — грозно спросил Жилинский и вдруг с ожесточением хлопнул ладонью по столу, чего раньше не делал, позвонил в колокольчик и насел на вошедшего дежурного офицера: — Сколько я буду ждать Ренненкампфа? Чем там занимаются аппаратчики? Вызвать штаб первой армии по искровому телеграфу!

— Слушаюсь, — растерянно сказал офицер и вышел из кабинета в полном недоумении — так главнокомандующий еще не кричал.

А Жилинский ходил возле стола, а вернее, топтался, как разъяренный бык, готовый сместить там, в штабе первой армии, всех до единого, пока наконец не понял, что позволяет себе лишнее, да еще при нижнем по чину офицере.

И, сев в кресло, опустил голову. Было яснее ясного видно: он, главнокомандующий, нервничает, заметно нервничает и теряет самообладание и веру в свои силы.

И сказал, как бы извиняясь:

— Прошу вас доложить все по порядку, штабс-капитан. Если вам трудно стоять, можете сесть.

— Благодарю, ваше высокопревосходительство.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Александр Орлов доложил…

Поначалу все шло, как и положено: долетели до расположения первой армии благополучно, правда, бензина еле-еле хватило, но пилот попался довольно опытный, хотя и молодой, сумел спланировать и сел очень хорошо. Однако командующего армией в штабе не оказалось — Александр прилетел слишком рано, едва взошло солнце, — а был начальник штаба, генерал Милеант, и дремал возле телефонного аппарата, набросив шинель на плечи.

Увидев офицера во всем черном — в кожаной одежде, да еще с большими очками, сдвинутыми на шлем, — Милеант, слегка заспанный, с синими мешками под глазами, даже покрутил головой, все еще не веря, что проснулся, потом достал платок, протер им глаза и наконец, поняв, что перед ним была явь, а не сон, произнес заспанным голосом:

— Извините, штабс-капитан, мне померещилось бог знает что: принял вас за посланца ада. — И, чувствуя неловкость, сконфуженно встал с табуретки, будто перед ним был генерал, застегнул воротник кителя и сказал в высшей степени корректно: — Еще раз извините, что принимаю вас не в подходящем виде. Ожидал у аппарата командиров корпусов, но связь еще не настроена, приходится сидеть, ну, кажется, и вздремнул… Я — к вашим услугам, штабс-капитан.

Александр прежде не видел Милеанта и подумал: «Предел вежливости и душевной мягкости. Любопытно, как он может служить под началом этого троглодита Ренненкампфа?», и доложил о целях своего приезда: обстоятельно ознакомиться на месте с ходом наступления армии и точно узнать, где противник и когда первая армия войдет в соприкосновение со второй.

Милеант подумал немного, снял с плеч шинель и, положив ее на табурет, неуверенно сказал:

— По всем этим вопросам вам надлежало бы обратиться лично к командующему, так у нас принято, а уж он прикажет мне ознакомить вас со всем, что вас интересует. Но его, к сожалению, нет в штабе, — вы очень рано прибыли. Если вы имеете возможность немного повременить, я сейчас выясню, когда он прибудет и когда примет вас.

Александр подождал несколько минут, но Милеант вернулся, очевидно из аппаратной комнаты, ни с чем и сказал, как бы извиняясь: