Тайное тайных

К вопросу утрат в языке и в сознании человека не раз обращался А. Се-лищев: «Характерной особенностью социально-языковой жизни последних лет является быстрота и интенсивность распространения различных языковых черт, исходящих от авторитетных коммунистических и советских деятелей. Но вместе с этим распространением происходит неизменно ослабление и утрата их эмоциональной значимости» ²¹⁷. Частое использование форм превосходной степени («широчайшие массы, самым решительным образом, колоссальнейший сдвиг, ценой величайшей и величайшей экономии, самые гнусные и фантастические инсинуации»), эпитетов со значением колоссальности («спекуляция достигла неслыханных размеров, чудовищный вздор, титаническая воля» и т. п.) ²¹⁸, призванное подчеркнуть масштаб эпохи и происходящих перемен, приводит к обратному результату: слова утрачивают образность, эмоциональную силу, становятся пустыми речевыми штампами.

Отношение к новым словам передано во многих произведениях 1920-х годов: «В мозгу по букве вылезло и кривой лестницей вытянулось иностранное слово (они за последнее время вязались к нему) а-с-с-е-н-и-за-то-р. Срубов даже усмехнулся. Ассенизатор революции» ²¹⁹; «„Промысел – это, брат, надлежащее мероприятие“, – ответил Шариков не своей речью. – „И этот, должно, на курсах обтесался, – подумал Пухов. – Не своим умом живет: скоро все на свете организовывать начнет – беда!“» ²²⁰ «Старая гнусавая шарманка / Этот мир идейных дел и слов» ²²¹.

Хранителями народного русского слова в литературе 1920-х годов оставались новокрестьянские писатели. Еще в 1918 г. в статьях «Отчее слово» и «Ключи Марии» С. Есенин отмечал, что «современное поколение писателей уже не имеет представления о „тайне <…> образов“, хранителем которой, пусть „расточительным и неряшливым“, была „полуразбитая отхожим промыслом и заводами деревня“» ²²². О «тайном слове» в середине 1920-х годов напоминал новым читателям С. Клычков в романе «Чертухинский балакирь» (1926): «Покорил, де, Спиридон страшного зверя, больше тайным словом и звериным псалмом из книги „Златые уста“. В этой самой книге на каждый случай жизни и на всякого зверя, и гада, и на лихого человека, и на всякую какая ни на есть лихота и болесть – было свое утешение и оговор! Вот оно слово какую силу имеет… От слова весь мир пошел» ²²³.

Мотив сокровенного тайного слова появляется уже в ранних рассказах Вс. Иванова. В рассказе «Рао» (1916) дух гор обращается к мудрецу Рао, потрясенному страданиями людей и мечтающему помочь им: «Я поведаю тебе тайное слово, которое заставит людей вечно помнить заветы любви <…>. Оно сольет души людей воедино <…>. Придет человек – он будет способен сказать слово, – он передаст людям его в письмах, – так, что они никогда не забудут его, ибо слово это вечно» ²²⁴. Герой другого раннего рассказа «Сын человеческий» (1917) входит в горящий город, где обезумевшие люди мечутся и плачут: «Я им сказал спокойно, совсем спокойно среди криков и воплей. И они услышали тихое слово, ведь мгновения спокойствия только и можно почувствовать во время урагана». Герой становится пророком в городе, и люди слушают его слова как «музыку тайны». Однако проходит время, и слова теряют свою значимость: люди «слушали и через минуту забывали». В конце рассказа проливший кровь, сам охваченный злобой, пророк утрачивает свой дар: «Я не могу петь свет, потому что сам стал тьмой».

В 1921–1923 гг. среди «серапионовых братьев» Вс. Иванов занимал устойчивую позицию лидера так называемой восточной группы (Н. Никитин, К. Федин, М. Зощенко), ориентированной не на фабулу, динамическую интригу, а именно на слово – народную речь, с ее оригинальностью, своеобразием звучания, интонации. Критики увидели в этом школу A. M. Ремизова и Е. И. Замятина, но очевидно, что дело было не только в конкретном литературном влиянии, а в том реальном знании русской жизни, которым обладали серапионы-«народники». Поиск истинного Слова организует сюжет рассказа «Вахада, ксара, гуятуи» (1921) и отражен в заглавии, которое сам Вс. Иванов комментировал следующим образом: «чародейные песницы шабаша ведьм (записано в Чиликтинской долине)» ²²⁵. Герой рассказа мужик Трофим Михалыч сетует, что это «не те слова, <…> не те. Где бы мне те слова найти?.. Владычица?.. А?» ²²⁶. Грамотная деревенская девушка Авдокея, вступившая в «ичейку», не может подобрать слов для протокола заседания, и нужные слова ей подсказывает мать, обращаясь к древнерусскому плачу-причитанию: «Мужиков-то хоронить некому; над силушкой-то уходящей поплакать сил не найдешь…» ²²⁷. По мнению «темной, неграмотной старухи», истинные слова призваны передать «горе человеческое», слова же руководителя «ичейки» вызывают у крестьянина Трофима (и автора) большие сомнения: «Заворожил он всех словами… а я-то… обожду. А ты не отрекайся, будет Христом-богом просить, от родни не отрекайся. Держись. Не бери греха, греха не бери. Как же… Ага?.. Ты немного подожди, я найду слова… Как же…» ²²⁸.

Поиск сокровенного Слова простым мало- или необразованным человеком – а именно таков герой Вс. Иванова 1920-х годов – характеризуется безошибочным чутьем на слова истинные и ложные, причем ложные слова практически всегда связаны с революционными переменами в жизни. Так, один из героев «Бронепоезда 14–69» заявляет: «А интерна-ционал-то? <…> Я ведь знаю – там ничего нету, за таким словом никогда доброго не найдешь. Слово должно быть простое, скажем – пашня…» ²²⁹.

Огромное значение придает Вс. Иванов песням, пословицам, сказкам, запечатлевшим духовную жизнь народа. Народную словесность писатель знал хорошо, но в его творчестве редко можно встретить прямые заимствования. Так, «Самокладки киргизские» (1920) и «Алтайские сказки» (1918) при всей близости к фольклору все же представляли собой стилизации. В период работы над книгой «Тайное тайных» писатель обращался к народному творчеству. В письме Федину от 9 октября 1925 г. Иванов сетует: «Такая моя мрачная жизнь – бумаги нету. Последнюю сейчас потратил, написав 40 пословиц» ²³⁰. Возможно, написал для «Тайное тайных».

Иванов нередко ставит рядом устойчивые в фольклоре темы и мотивы, определяющие опорные вехи народной жизни: любовь, разлука, тоска, смерть, судьба и др. – и реалии новой жизни: пролитая в сражениях кровь, революция, законы, аэроплан, практически всегда поданные автором с отрицательной коннотацией. Вот лишь некоторые примеры ивановских пословиц: «Вода мутнеет от крови только в песнях» («Пустыня Тууб-Коя»); «Законы нонче что редька, – всякий за хвост держит» («Ночь») и др. Старая сказка о воронятах противопоставлена новой – об аэроплане в «Яицких притчах». Эта же оппозиция появляется в «Бегствующем острове»: «Ты бы <…> хоть… про кота бессмертного рассказал. Про ту революцию – все страшно да скучно, будто болесть…». В тексте повести есть и заговор: «.. будете вы ровнять снег, чтоб не было ни следов, ни колей, ни памяти людей, не было ни дороги, ни троп, один снеговой сугроб! Замкните ворота таежные. Спустите засовы болотные, – и заклятье положу я на ту дорогу». К концу книги «Тайное тайных» усиливаются песенные мотивы: «песенная любовь»; «шелковый платок песенного синего цвета»; «Вода мутнеет от крови только в песнях» («Пустыня Тууб-Коя»); «Как от Камы-реки…», «Горе-то материнское в песнях все перепето, а лучше песни как расскажешь» («Бегствующий остров»).